Страница 7 из 13
Маша едва слышно хихикнула. Да, подруги, как ей тоже казалось, несколько перегнули палку. Такое «лаковое» поведение настораживало – и в первую очередь именно тех, кого, по задумке Тамары, должно было успокоить. Лиза-то перестала видеть кошмары (или, по крайней мере, прекратила об этом рассказывать), но вот остальные теперь с удовольствием листали сонники, которым неоткуда было взяться в библиотеке института (но они неведомо откуда все появлялись и появлялись), опять пытались изловить Кровавую Институтку… Верные обожательницы отца Годунова, они изводили его вопросами о том, какими молитвами можно отвести от себя беду или как минимум увидеть правдивый и вещий сон о будущем. Тот хмурился, стал избегать мадемуазель Гижицкую, а на лекциях Закона Божьего был сух и держался строго в рамках рассматриваемого урока. Некая беззвучная жизнь кипела теперь в дортуарах первого отделения, однако внешне девицы были само усердие, прилежание и послушание.
– Девушек напугали Лизины видения. – Маша рассудила, что немного почти полной правды делу не повредит. – Вот они и решили, что Maman будет придирчиво за ними следить или поручит такую слежку госпоже Рощиной. А нам вовсе не хочется, чтобы перед выпуском в личные дневники были вписаны низкие отметки по поведению.
– Скажу вам совершенно честно, Мария, столь резкие перемены в поведении весьма подозрительны и именно они заставляют мадам наставницу пристально за вами следить. Куда более пристально, чем ежели бы вы продолжали проказничать, шушукаться и подсказывать на лекциях.
Маша не нашлась с ответом. Да и не нужен был тут никакой ответ – ее положение и без того было непростым. С одной стороны, она должна была защищать своих подруг от всех, даже кажущихся неприятностей. С другой же, Иван Акимович был все-таки не совсем посторонним человеком.
Вот уже второй год Маша служила в его семье гувернанткой. Судьбе угодно было распорядиться так, что ее старший брат, единственный оставшийся в живых член семьи, умер в госпитале от скверной, плохо залеченной раны. Последнему Бирону хватило сил составить завещание, которое давало Марии возможность всю жизнь жить спокойно и небедно, а по замужеству передать мужу вполне пристойное, немалое, скажем честно, приданое. Это же завещание позволяло девушке спокойно окончить институт. Однако царским рескриптом, дабы сохранить имя Биронов, Марии была дарована возможность получить от государства вспомоществование на окончание Одесского института благородных девиц и, буде такая возможность представится, служить в «приличном доме» воспитательницей или гувернанткой «во имя сохранения душевного спокойствия и здоровья» последней из рода курляндских Биронов. При этом царский рескрипт как-то «позабыл», что последние Бироны были высланы в Южную Пальмиру, подальше от света. Возможно, из-за дурной славы, которую принес им пра-пра… в общем, далекий предок. Но, возможно, виной этому был скверный характер брата – жесткий, суровый и, как слышала Маша, весьма неугодный при дворе. Как бы то ни было, брат и сестра Бироны жили в Одессе уже десять лет. А теперь Маша осталась одна…
Сначала девушка удивилась подобному высочайшему разрешению, но очень быстро поняла, что Maman (именно она хлопотала об этом документе) оказалась права: надо о ком-то заботиться, чтобы сохранить присутствие духа. Тем более ей, Маше, оставшейся совершенно одной в этом мире.
– Дитя мое… – В тот родительский день мадам Рощина была дежурной классной наставницей, а Маша, раз уж ей некого было ждать, вызвалась дежурить в приемной, встречать родственников и провожать их к институткам. – Я думаю, вам следует выполнить рекомендацию Maman… Человеку нельзя быть одному, а тем более молоденькой девушке. Вам надо знать, что кто-то беспокоится о вас. Вам самой надобно о ком-то заботиться, беспокоиться. Вам необходимо куда-то тратить свои душевные силы. Ибо здесь, в стенах нашего института, жизнь расписана поминутно и тратить силы можно лишь на глупости или шалости. А взрослым девушкам шалить… mauvais goût[3]…
– Слушаюсь, – присела в книксене девушка. – Однако не будет ли сие неуважением к моим подругам? Ведь я их брошу, не смогу проводить с ними столько времени, сколько уделяла раньше.
Мадам Рощина рассмеялась (хотя правила института предписывали сдержанность, особенно в проявлении чувств).
– Ах, дитя… Ну разве будет дурно, разве обидятся на вас подруги, если вы будете покидать их на два-три часа? Ведь вы же сутками вместе – спите, едите, учитесь, гуляете, даже сплетничаете, ни на минуту не расставаясь. Считайте, что вы дадите девушкам возможность отдохнуть от вас, а себе – отдохнуть от них.
– Да, мадам… – Маша вновь присела в реверансе.
– Госпожа начальница поручила мне присмотреть для вас приличную семью, где нужна была бы гувернантка.
Маша вскинула на классную даму глаза. Вот сейчас ей предложат дом какого-нибудь разожравшегося купца, которому взбрело в голову учить детей иноземным языкам, вместо того чтобы давать им ежедневные уроки хорошего тона или просто воспитывать их благородными людьми, не наглыми или надменными. (Отчего-то купечество Маша считала сплошь надменным, наглым и разожравшимся. И отчего-то именно купеческих детей опасалась более всего.)
Мадам Рощина меж тем продолжала:
– Однако мне подумалось, что нет смысла что-то искать. У профессора Яворского двое детей, старшая дочь прошлым летом пришла к нам в начальный класс, а сыночку не так давно исполнилось семь. Жена профессора весьма тяжко хворает, и помощь в воспитании детей ему будет совершенно не лишней. Согласны ли вы, чтобы я предложила вас в гувернантки в это семейство?
Маша ответила, почти не задумываясь:
– Конечно! Конечно, я согласна!
– Не горячитесь, мадемуазель, – тепло улыбнулась мадам Рощина. – Дети могут быть совершенно не похожи на родителей. Иван Акимович – умница и человек просто превосходный. Но его дети могут оказаться и злыми, и балованными, да и не готовыми к появлению чужого человека в доме.
– Их матушка болеет, и, значит, тепло и участие им тоже необходимы…
– Хорошо… Хорошо, что вы так настроены. Педагогика требует невероятных усилий, которые вознаграждаются далеко не сразу. Если вознаграждаются вообще. Но вы не теряйте присутствия духа. Идите, дитя, встречайте родителей воспитанниц. Я безотлагательно поговорю с профессором.
Маша присела в поклоне – обязанности следовало выполнять, тем более добровольно на себя возложенные, да и слову мадам Рощиной можно было верить. Она действительно побеседует с профессором и действительно не будет откладывать дела в долгий ящик. Уж о характере Анастасии Вильгельмовны девушки выпускного класса знали все.
Этот разговор состоялся в самом конце лета, в первые дни учебного года. А уже через неделю Маша собиралась на свой первый урок в семью профессора. По словам мадам Рощиной, тот тоже был весьма доволен тем, что гувернанткой в его доме будет именно мадемуазель Бирон.
– Он благоволит к вам, Мария. Сказал мне, что его детям общение с вами будет чрезвычайно полезно. Сам профессор числит вас в лучших своих ученицах, и потому в такой вашей службе не будет характера выпрашивания оценок или завуалированных дополнительных уроков естествознания.
Маша кивнула и удивилась про себя, как же все хорошо складывается. Ведь и она с удовольствием посещала лекции профессора, с удовольствием готовила уроки и с удовольствием получала высокие оценки по его непростому предмету. Чуть легче стало, правда, в прошлом году, когда Анна Юшневская начала приносить в институт книги из университета, которые ей передавали братья. Учебники по химии и физике столь сильно открыли воспитанницам глаза на мир, что сие стало заметно всем учителям. Особенно радовался профессор Яворский. И особенно сильно страдал отец Годунов, которого просто изводили коварными вопросами «обожавшие» его мадемуазели Гижицкая и Лорер.
Итак, через неделю состоялся первый из уроков Марии Августины Бирон в семействе профессора Яворского. К счастью, опасения мадам Рощиной оказались напрасными – дети профессора были доброжелательными и вполне старательными. А когда Иван Акимович сказал им, что у мадемуазель Марии нет никого на целом свете, они стали еще и жалеть девушку (хотя старались этого не показывать). Маша радовалась успехам своих учеников, профессор был доволен тем, как к лучшему изменились его дети, а Maman как-то вполголоса сказала классной наставнице первого отделения:
3
Дурной тон, дурной вкус (фр.).