Квир 2

Далла почему-то не жалела себя, словно ее душевной боли не было, словно она не мать, только что узнавшая, что потеряла ребенка. Ее беспокоило только одно – что теперь будет с Ли и как им жить дальше? Она прокручивала их жизнь наперед, силясь вообразить, что они будут теперь делать и станут ли стараться забеременеть снова? Она молилась только об одном, чтоб Ли сейчас не начала плакать. Ей казалось, если они сейчас заревут, то вся их будущая жизнь пройдет тонущей в потоках слез.

И эта идея фикс, мелькнувшая тогда молнией в сознании, засела в ней насовсем, пока ад не разверзся над ее телом и не схлопнулся обратно, оставив выжатой и бессильной. Процедуру провели без наркоза, без обезболивающих – почему-то было нельзя, но она совсем не могла вникнуть в суть происходящего и в те слова, что ей по многу раз повторяли, заглядывая с нажимом в лицо перед тем, как начать. Потому Далла кромсала губы и скрежетала зубами, но не проронила не слова, хотя боль была не просто жуткой, но запредельной, а она не уронила ни единой слезы. Аборт сделали безотлагательно, экстренно. Далла запомнила только некоторые слова, которые потом долго как на повторе крутились в ее памяти:

– Вам повезло, что обратились сразу на утро, могли еще хоть месяц быть в неведении, что он замер. – это сказал ей врач-мужчина пред операцией и если бы Далла не настроила себя во что бы то ни стало вернуть их счастливую жизнь и улыбку Ли, то она бы устроила большущий скандал, попытавшись разбить лицо врача в кровь. Это желание мучило ее и многим временем позже, лениво бурля, как переваренное мясо на холодец.

– Соблюдайте все предписания и ни в коем случае не пропускайте приема лекарства, это опасно для жизни! – просила молодая женщина в больничной форме при выписке. А Далла кивала, стараясь не рассмеяться в истерике, прекрасно понимая, что она не хочет никаких лекарств, что они ей не нужны. И что это все больше опасно для ее жизни, нежели то, что она наметила сделать. А именно – забыть и начать все сначала.

– Полгода-год, раньше не пытайтесь, – сказали ей сразу несколько врачей, включая Светлану Борисовну на приеме позже, ведь Далла уже полностью была настроена на обратное, говоря себе, что через три месяца она снова будет беременна.

Школа приемных родителей

За те месяцы, покуда ей чувствовалось, что нужно дать организму передышку и выдержать паузу в семейных разговорах, Далла занялась иной деятельностью. Мэтью нужно было усыновлять. Алекс, конечно же, оформила документы неправильно. Впрочем, никто не переживал на сей счет, осознавая, что хода назад не будет. Ли первое время ничего не хотела. Впала в депрессию. Потом, через месяц, способна была только хандрить, горстями все это время принимая таблетки. Перестала ходить на работу. Далла похлопотала и устроила липовый больничный, благо, что подобное сделать проще простого не только за деньги, а чисто по-человечески поговорив с нужным врачом. То, что это стало подсудным делом и что врачи в нынешнее время больше не имели поблажек, полностью став подчиненными военных, все равно не действовало. Гуманность, человечность, сострадание и прочие светлые людские качества никогда никакими запретами не выбить из людей толковых.

Джареду пришлось самому ехать в офис, и лично договариваться о том, чтоб Ли отпустили сначала на больничный, потом в отпуск без разбирательств и уж тем паче без увольнения. Далла в это время боролась за их семью, за свое здоровье, за Мэтти, который просто был в панике от того, что Алекс нет, а Ли снова не встает с постели.

В итоге Далла психанула и решила сама поставить точку на всей этой истории. Поговорила с Мэтти лично, забрав его как-то вечером спать к себе в постель, ибо Ли так и спала в детской. Попыталась объяснить то, что Алекс не может иначе, что ей нужно заняться карьерой, что она вышла замуж за человека, которого не может представить семье. Мэтти ничего не понимал из ее объяснений. Он не плакал, не нервничал, словно воспринял новости так, как не о себе, не о его маме, не об их семье. На второй и третий разговор все повторилось, а потом он забылся на время и покуда не увидел Алекс по телевизору, все еще оставался словно в неведении, что мама ушла насовсем.

Конечно, потом были и слезы и мольба свозить его к ней. Правда, только единожды, когда наконец прояснилось в его уме новое знание. Но, к тому моменту и Далла и Джаред уже поговорил с ним на эту тему столько раз, что слов и успокоений у них не осталось, закончились доводы да уговоры. Но и мальчик понимал отчасти, как и все дети, давно подсознательно чувствуя, на сколько мама отдалилась за последние годы, перестав быть на пьедестальном месте. Как человек может оставаться в центре внимания, если его нет на виду? Понятно, что все только и говорили об Алекс, ничуть не принижая важности ее существования в семье, не смотря на отсутствие. Но по факту же не было ее во время его радости от достижений или во время кошмаров по ночам, ее не было во время простуд и болезней, только по большим праздникам – не чаще. Мэтти сам уже отдалился на столько, на сколько было возможным и чувствовал свою зависимость от новых людей, окружающих его двадцать четыре на семь. Он не называл Джареда отцом, но чувствовал приблизительно так же, как чувствовал порывы к Далле, и уже даже к Ли. Вопросы о матери всплывали в сознании, но ответы на них не давались его понимаю и он все никак не мог понять, почему она по прежнему не может приезжать к ним хотя бы по праздникам.

Потому, Далла и взорвалась, когда уже не могла спокойно реагировать на его абсолютно спокойные вопросы, повторяющиеся снова и снова на все лады. Ей нужна была поддержка! И как-то утром, как только Мэтти вышел с Джаредом в спортзал, она прямиком направилась к Ли. Та спала, выронив из руки листок. Конечно, Далла развернула его и прочла:

Бу! – кричит гроза во тьме,

Ветром клонит волю.

Что мне видится в себе

– от себя не скрою.

Тяжко бремя мною быть.

Тяжко быть иною.

Но зато меня любить

Так легко порою!

Я талантлива, умна

И светла душою.

Но несправедливость я

Не стерплю. Завою!

Так завою, что огнём

Всё кругом покрою.

Не спасётся никто в нём,

Умерщвлю, зарою.

Рада бы добрее быть

Только быть собою

– главный смысл, чтобы жить,

Прочее – пустое.

Далла дочитывала с трясущимися руками, кипя негодованием и так распаляясь, что вытащила жену из детской кровати не разбудив:

– Я сожгу эту машинку к чертям, лишь бы ты не вернулась в прежнее положение! – с ходу кричала Далла, пиная детскую кровать, чтоб не выплеснуть это на саму Ли.

– Пожалуйста, тише… – мучилась Ли от яркого света, от громкого тона, от резких телодвижений.

– Сейчас я тебе покажу, что может значить слово «пожалуйста»! – рычала Далла и толкала, упирающуюся Ли под руки, в сторону двери, затем в направлении коридора и ванны. Там, уже насадив и ей и себе кучу синяков, она все же запихнула супругу под душ прямо в сорочке. А включив холодную воду, взялась за шампунь и из бутылки облила им Ли с головы до ног. Та визжала, но сопротивлялась с трудом, ибо в последнее время практически не ела. Далла молчала долго, до боли закусывая губы и пытаясь справиться с Ли и заодно со своим бешенством, но потом, от боли душевной и физической, ибо они дрались не щадя друг друга, закричала:

– Ты не смеешь бросать меня одну в этом дерьме!

– Одну…?

– Мы не ПУСТОЕ! – цитируя стихи, срываясь на хрип, кричала Далла. – Нет! Не-е-ет! Джаред из кожи вон лезет, чтоб поддержать тебя, меня и Мэтти! Но, ты, как и все эгоисты на свете, забываешь, что он тоже потерял троих детей! И ему поддержка нужна не меньше, чем нам с тобой!

– Перестань… – пыталась отплеваться Ли от пены, которая просто была на пол ванны и катастрофически быстро поднималась все вверх и вверх.