Виктимность

Глава 3. Неприкаянный ребенок

Лиза была хорошенькой маленькой девочкой, верящей в чудеса. Она была долгожданным ребенком в молодой семье и появилась на свет июньским утром девяносто пятого года в День Всех Святых. Беременность и роды восемнадцатилетней Лины проходили крайне тяжело – с шести месяцев она лежала на сохранении в отделении гинекологии одной из больниц провинциального города, поправилась почти на тридцать килограммов и еле передвигала пораженные отеками ноги.

С самого детства Лиза была очень креативной и артистичной: она делала своим белокурым Барби асимметричное каре, окрашивая кончики синтетических волос в неоново-розовый, разучивала танцы под песни латиноамериканской певицы Натальи Орейро и на каждом семейном празднике исполняла их.

За свое детство и юношество Лиза обучалась в двух школах, в каждой из которых ее не принял коллектив. Дети – самые жестокие создания на свете, и на собственном примере Лиза хорошо выучила этот урок. В частной гимназии, где она проучилась до середины последней четверти третьего класса, девочки за ее робость, любовь к чтению и за бедность, которая неожиданно настигла ее семью, когда отец с матерью попали в тяжелую аварию, а их компаньоны нагло кинули на деньги, постоянно «клевали» ее и устраивали подставы. То был страшное время для ее родных – Лиза жила у бабушки с дедушкой, старательно училась и помогала им по дому. Денег не хватало не только на оплату обучения, – попеременно в дневнике Лизы красными чернилами были выведены то «Отлично! Молодец!», то «Срочно оплатите двести пятьдесят рублей за месяц!» – но и на еду. Ее бабушка Зина, юркая блондинка пятидесяти лет с аристократичными чертами лица (блеск ленинградских корней) и пятым размером груди, открыла небольшую лавочку по продаже печений на местном рынке, а дед Сергей сколачивал гробы в торговом сообществе «Искра», находящемся в грязном подвальном помещении общежития. Это не приносило большого дохода – всей семьей они рыскали под плинтусами в поисках завалявшихся десятирублевых монет, и самыми яркими моментами того времени для Лизы стали заваренная лапша быстрого приготовления на ужин да вечерний кинопросмотр на старой видеодвойке, которую дедушка по вечерам привозил из здания отца, на которое за долги был наложен арест, а утром, перед отъездом в школу, увозил ее обратно, чтобы судебные приставы не смогли конфисковать, если бы нагрянули в квартиру днем. Так с самого детства Лиза поняла, что бедность – это не порок, и даже будучи без гроша в кармане, можно радоваться мелочам.

В один из таких дней бабушка сказала Лизе, корпящей над учебником:

– Лизуш, позвони-ка маме!

– Бабуль, но телефон ведь не работает, – пожала хрупкими плечами, окутанными радужной водолазкой с Микки-Маусом на груди, Лиза.

– Ну а ты проверь. Может, заработал.

Откинув книжку в сторону, Лиза вприпрыжку понеслась к аппарату и набрала номер телефона родителей. Вместо коротких гудков в громоздкой пластиковой трубке прозвучали длинные.

– Ба, слышишь, ба! – крикнула Лиза хлопочущей на кухне бабушке. – Телефон почему-то заработал!

В квартире раздался звонок. Зина, бросив вафельное полотенце на обеденный стол, побежала открывать входную дверь, а Лиза так и осталась завороженно стоять, прислонив телефонную трубку к уху, пока оттуда не послышались быстрые короткие гудки. Это означало одно – их бремя бедности подошло к концу.

В квартиру зашли развеселые, с красными от холода носами родители с дедушкой, они тащили увесистые пакеты с курицей, салатами, шампанским, водкой и чипсами из супермаркета. Лиза расплакалась от счастья и побежала навстречу маме, которую не видела больше месяца. «Доченька, мы продали здание, – шептала она ей, – теперь все будет хорошо!»

В тот вечер они праздновали свою победу, громко смеялись, Лиза как не в себя пихала большие с поджаристой корочкой куски курицы гриль и маленькими глоточками пила шампанское, которое ей налили родители. Пузырьки щекотали небо, тоненьким голоском она хихикала, икала и закусывала чипсами, а половину пачки оставила на следующий день на обед в школу.

В течение месяца у Лизы появились красивая одежда, блестящие заколочки и новенький тоненький телефон Fly Bird с черно-синим экраном. Одноклассницы стали завидовать ей все больше, подставы устраивались чаще. В их небольшом классе из двенадцати учеников учился «особенный», с психическими отклонениями мальчик Федор Зайцев. Он был выше и крупнее всех, носил очки в круглой оправе и мгновенно получил клички «очкарик» и «даунито хромосомо». Федя был вспыльчивым, агрессивным и очень плаксивым. В один из учебных дней Лиза осталась с ним наедине в небольшой раздевалке и, сидя на деревянной скамейке, застегивала хлястики на новых лакированных башмачках. Федя растерянно рыскал в поисках своих сменных туфель:

– Черт, они опять спрятали мою обувь! – крикнул он.

Лиза исподлобья хихикнула в его сторону – ее обувь одноклассницы тоже часто прятали, и она находила ее где ни попадя: в спортивном зале среди футбольных мячей, в мусорной урне у стола классного руководителя и даже в мужском туалете, но она считала, что Феде так и надо хотя бы за то, что на днях он накричал на учительницу и кинул в нее учебник: «Блядь, я потерял контактную линзу! Быстро ее найди!»

Федя с глазами на мокром месте рассерженно взглянул на Лизу:

– Чего ржешь, пискля?

– Федя, я не над тобой, – испуганно произнесла Лиза, – просто смешно, что у девочек нет больше идей отомстить нам, как спрятать сменку.

– А может, это ты ее спрятала?! – поправив дрожащими пальцами дужку очков, крикнул он.

– Федя, это не я! Я же здесь с тобой была, как бы я спрятала?

– Вот именно! Все на прогулке, а ты тут одна ошиваешься!

– Федя, – Лиза встала и взяла свой красный рюкзачок в руки, – я не пошла на прогулку, чтобы почитать здесь одной. Мне не нравится с ними гулять, они всегда меня обзывают.

– Я не верю тебе, пискля!

– Ну и не верь! – крикнула Лиза и, выходя из раздевалки, показала ему язык.

– Ну все! Тебе крышка! – заорал он и, сделав несколько шагов в ее сторону, больно толкнул. Лиза не удержалась на ногах и упала, головой ударившись о скамейку. Перед глазами все поплыло, пальцами она дотронулась до ноющего лба и увидела на них кровавый след. Фигура мальчика приближалась к ней, Лиза заплакала: «Федя, пожалуйста, прекрати!», но он обошел ее, скукожившуюся калачиком на полу, и стал бить носами своих отполированных туфель по пояснице. Лиза громко, вне себя, кричала. Она никак не могла пошевелиться и оттолкнуть его, тошнота подходила к горлу, и, когда Федя наконец-то успокоился, сел на скамейку, заплакал и что есть мочи начал бить себя по лицу, Лиза потихоньку встала, поправила запыленную юбку и ставшую серой рубашку и, держась за кровоточащую рану, побежала в кабинет к психологу, в дверь которой она колотила руками и ногами до тех пор, пока ее не открыли. Она знала, что только психолог могла доказать ее маме, что Лизе уже давно не место в этой школе, потому что все учителя всегда покрывали Зайцева из-за его кровных уз с директором.

Марья Алексеевна уже привыкла к посещениям Лизы, где она за чашкой чая, похрустывая печеньями и вытирая носовыми платками с рисунками зверушек промокший от слез нос с горбинкой, рассказывала об очередных ссорах со сверстницами, но в таком состоянии она девочку еще никогда не видела.

– М-м-марья А… А… А… – заикаясь, Лиза пыталась произнести ее имя. Кровь тонкой струйкой стекала на ее брови, – Алексеевна. М… М… Меня Федя избил.

– Боже, деточка, заходи! Присаживайся и все мне расскажи, – она аккуратно подвела Лизу к креслу и усадила ее. Во время долгого, прерывающегося рева Лизы она обработала рану перекисью, наклеила пластырь и, чтобы Лиза хоть капельку успокоилась, дала ей альбомный лист и восковые карандаши, а пока та рисовала, побежала в учительскую звонить Алине.

Спустя полчаса в кабинет, запыхавшись, прибежала мама с учебниками и вещами Лизы в руках, попутно вытащив из учительской директора школы. Увидев опухшую от слез Лизу за рисованием, подбежала к ней, крепко обняла, убирая ее налипшие ко лбу волосы, сняла пластырь (Лиза проскулила) и осмотрела рану. Алина грозно уставилась на женщин: