Сабля князя Пожарского

– Не забыть бы попросить отца Гурия проповедь прочитать о вреде милосердия.

Остаток дня они сверяли и изучали столбцы Разбойного и Земского приказа. Выяснили, что за Ростокиным чуть не десять лет шалит атаман Мишута Сусло со своими налетчиками, и многие его видели, да только издали, и Мишута неуловим. Потом обратили внимание на некого Дорошка Супрыгу, труженика Земского приказа, который занимался шалостями Сусла, когда тот появлялся на Москве. Было еще несколько имен, к которым стоило приглядеться. Хотя бы к атаману Густомесу, оседлавшему Стромынку; судя по всему, Густомес, взяв добычу, прятал ее в деревне Щелково, принадлежащей князьям Трубецким.

А потом Чекмая вызвали на двор.

– Тут один детина шатается, то взад-вперед пройдется, то норовит через забор заглянуть, и все как-то по-дурацки, открыто.

– Пошли, разберемся, – и Чекмай, подозвав двух надежных и плечистых молодцов, вышел с ними за ворота.

На другой стороне Ивановского переулка торчал человек с непокрытой головой, в длинной рубахе, достигавшей края голенищ.

– Сей? – спросил Чекмай.

– Он самый.

– Возвращайтесь. Он не опасен.

Но молодцы остались стоять у калитки. Мало кому внушил бы доверие кудлатый человек, что среди бела дня разгуливает в бабьей рубахе.

– Ступай прочь, Бусурман, тебе тут делать нечего, – сказал, подойдя, Чекмай.

– Ты мне сперва скажи, из какого списка собрался меня вычеркивать.

За несколько часов Павлик протрезвел. Говорил внятно, глядел прямо.

– Рубаху где взял?

– С веревки стянул. Я верну.

– Ступай. Ты нам не надобен.

– А коли пригожусь?

– Бабьи рубахи с веревок таскать?

– В каком списке я был?

– Мы искали нужных людей. Думали, из тебя выйдет толк. Ошиблись, ты уж прости, – Чекмай повернулся и пошел прочь.

Павлик забежал вперед и заступил ему дорогу.

– А ты испытай меня!

– Есть на Москве человек, Мамлей Ластуха, – поразмыслив, сказал Чекмай. – Он лет сорока, я полагаю, а лицом, хотя имя вроде татарское, почти не смахивает на татарина. Разве что глаза как-то по-татарски щурит. Где обретается – хрен его знает. Вот тебе три дня. Отыщешь – будем разговаривать. Нет – не обессудь.

– Сыщу. А как с ним дальше быть?

– Приходи сюда, спроси Чекмая. Да без лишнего шума.

– И то будет исполнено, – как полагается приказному служителю, четко отвечал Павлик. Затем, не прощаясь, повернулся и зашагал прочь. Люди давали дорогу чудаку в бабьей рубахе и громко смеялись у него за спиной. Но его это вовсе не смущало.

Чекмай проводил Бусурмана взглядом и усмехнулся – чего только не увидишь на княжьей службе…

Оказалось – было еще поручение, да такое, что похожего исполнять не доводилось. К нему подбежал Ивашка, служивший на посылках, и доложил, что княгиня велит прийти.

Прасковья Варфоломеевна редко напрямую о чем-то просила Чекмая, а более – через мужа. Именно князь еще зимой передал, что она сама хочет выбрать изразцы для нового дома, так чтобы ей принесли образцы. Князь укатил по зимнику в Новгород, а Чекмай сам был при том, как два купца предлагали княгине товар.

– Что твоей милости угодно? – спросил он, поклонившись и встав в дверях опочивальни.

– Сослужи мне службу – поезжай на двор покойного князя Зотова и забери оттуда княжну Вассу. Вот ее мамка, она с тобой поедет, – княгиня указала на женщину средних лет, стоявшую у стены вместе с комнатными женщинами.

– Исполню, коли велишь, – отвечал несколько удивленный поручением Чекмай. – Только возок наш… Подойдет ли для княжны?..

Возок был стар, и Чекмай собирался к следующей осени раздобыть новый.

Княгиня посмотрела на мамку.

– Так нам хоть на старой кляче верхом, лишь бы поскорей оттуда уехать, – сказала мамка. – Беда, беда!

В возок заложили возника, на облучок сел Пафнутьич, на другого возника вскочил верхом Чекмай, с ним пошли пешком Дементий – пожилой мужичище той породы, что бычка могут на плечах унести, и Стенька – тоже крепкий детинушка.

Дементия Чекмай раздобыл в Новгороде – тот был ведомым кулачным бойцом, не раз стаивал в стенке, в самом челе, хотя бойца-надежи, что прорывает с налету стенку противника, из него не получилось, чересчур тяжел для быстрого бега. Решив, что такой кулак величиной с горшок-кашник на войне непременно понадобится, Чекмай сговорился с ним и увел его с собой. И точно – в поиск Дементий не ходил, был изрядно велик и неповоротлив, а при князе состоял и однажды этим самым кулаком насмерть зашиб подосланного убийцу.

А пока запрягали одного возника и седлали другого, мамка Манефа Григорьевна все обсказала.

Княжна в Смуту потеряла родителей, жила при бабке, а та возьми да и помри. В тот же день часть дворни разбежалась – ушли дворник, истопник, кухарка с мужем. Близкой родни не осталось, одну Вассушку в терему оставлять негоже. Опять же – положил на нее глаз некий молодец и вбил себе в голову, что непременно должен ее увезти. Пока бабка была жива – он не осмеливался, а теперь девицу и защитить некому. Григорьевна и побежала к княгине Пожарской…

– Кабы у нас государыня была! – говорила она Чекмаю. – Так нет государыни, государя никак не женят. А заведено – при царице живут боярышни-сиротинушки, учатся рукодельям и Закону Божию, и она их замуж выдает. Была бы государыня – я бы ей в ноженьки пала: забери Вассушку, спрячь ее! А государыни-то и нет…

– Да, тут у нас сущая беда, – согласился Чекмай.

О том, как молодой государь пожелал жениться по собственному выбору, да злые люди помешали, вся Москва знала. Великая инокиня Марфа, не пожелав видеть невесткой Марью Хлопову, сейчас, сказывали, избрала княжну Марью Долгорукую. С этим делом уже следовало спешить – молодца стараются обыкновенно женить лет в двадцать, а государю – двадцать восемь, поди.

Замысел мамки был весьма неглуп – в палатах князя Пожарского девица была в полной безопасности. А для княгини это – богоугодное дело.

Мамку посадили в возок, Чекмай подбоднул коня каблуками, и они неторопливо двинулись к Дмитровке. Там совсем недавно начали заводить дворы знатные люди, а зотовский был выстроен при царе Борисе, благосклонном к князьям Зотовым, не настолько родовитым, чтобы мешать ему в его замыслах.

Когда подъезжали – Чекмай услышал заполошные крики. Услышала их и мамка Григорьевна.

– Это он, ирод проклятый, это он! – завопила мамка.

Чекмай редко брал с собой саблю, а вот хороший персидский клинок и летучий кистень дома не оставлял. Он спешился и, спросив у мамки, где может быть княжна, побежал, скользя по раскисшему двору, к терему, Дементий со Стенькой – следом.

Это действительно был попытка похищения. Неведомый молодец привел четверых товарищей, в переулке их ждал возок. Княжну, заткнув ей рот, уже несли на руках к тому возку. Сенные девки уже и визжать не могли – дыхание иссякло. Одна стояла, привалившись к стене, другая сидела на ступеньках крыльца.

– Совсем сдурели! – сказал Чекмай, заступая похитителям путь. – Смута давно кончилась, а вы еще колобродите!

Летучий кистень в опытных руках – очень неприятное орудие. В бою не на жизнь, а на смерть, им можно так благословить противника в висок, что – со святыми упокой. Чекмай же, шагнув вперед и в сторону, хорошо треснул одного из похитителей по плечу. Судя по крику – сломал какую-то кость. Дементий, тоже бывший при кистене, даже не стал вытаскивать рукоять из-за пояса – обошелся кулачищами. Стенька же подхватил княжну и не дал ей упасть в грязь.

На него наскочил долговязый детинушка, попытался выхватить перепуганную княжну, однако Чекмай это затею разгадал. Он ловко перехватил руку противника, вывернул и уложил детинушку рожей в слякоть.

Девушку закинули в возок к мамке, возок покатил прочь, а Чекмай с товарищами остались прикрывать отступление. Но похитители разбежались.

– Сопливцы! – презрительно сказал Стенька. – Боя не видывали, а туда же…

– Возвращайтесь на княжий двор, да с бережением, – велел Чекмай, – а я поеду охранять возок. Как быть с дворней – пусть княгиня решает.