Вернись и покайся

Андрей Афанасьевич проснулся рано, сегодня был необычный день – день празднования одного из почитаемых на Руси святых Николая Мир Ликийских Чудотворца. Нужно было прийти в храм пораньше, на его плечах лежало много обязанностей. Настроение было приподнятое, вычитав утреннее правило, одев полушубок и валенки, он с порога посмотрел на мирно спавшего Гришку. Ему почему-то захотелось дать сыну выспаться, что было несвойственно его принципам, обычно мальчик на все праздники помогал отцу в церкви. Осенив чадо крестным знамением, староста пошел к выходу. Когда он пришел в храм, то иерей отец Иоанн был уже в алтаре и готовился к Литургии. Андрей Афанасьевич, переодевшись, приступил к своим обязанностям. В этот день служба была особенно торжественная, радость переполняла всех присутствующих. Хор пел необычайно благолепно, отец Иоанн – старенький иерей, словно порхал на амвоне и в алтаре. Его седенькая голова, подсвеченная солнечными лучами через алтарное окно, светилась, словно белый, пушистый одуванчик…

Уполномоченный Нечаевского ВЧК Никита Егорович пришел в кабинет, как говориться, под завязку, до начала операции оставалось полчаса. Голова гудела после вчерашней попойки, он открыл дверцу тумбочки, в которой стояла бутыль с мутным самогоном. Взяв со стола оловянную кружку, он наполнил её наполовину и залпом выпил. Нашарив в кармане небольшую луковицу, чекист отгрыз от неё половину вместе с шелухой, запил водой из кувшина и направился к сейфу, где хранились патроны. И тут он к глубокому своему разочарованию обнаружил, что в кармане нет ключей. Мозги были парализованы алкогольным синдромом, голова раскалывалась, ему трудно было скоординировать свои действия. Свежая порция алкоголя немножко улучшила умственное состояние командира, он явно осознал, что без патронов операция не состоится.

Где же ключи? Наверное, они остались там, на полу дома, где он валялся вчера пьяный, не добравшись до лежанки. Выйдя на крылечко и вдохнув морозного свежего воздуха, он немного взбодрился. У входа его дожидался отряд красноармейцев – человек десять с винтовками через плечо.

После небольшой паузы Никита Егорович обратился к ним: «Слушай мою команду! Операция переносится на небольшое время. Будем брать «контру» во время службы, чтобы собрались наверняка все. Пройдите в помещение – там теплее, я скоро вернусь», – он браво прошагал к двуколке, сел в неё и помчал с ветерком. Дома много времени было потрачено на поиск ключей, но их нигде не было. Чекист в отчаянии выпил ещё самогона и пошел в отхожее место справить нужду, где на полу и обнаружил потерю. Ключи лежали, вмёрзшие в грязную жижу. Вернувшись в дом, он снял со стены саблю, которая у него осталась со времен Первой мировой войны, после службы в кавалерии. Вырубив ключи изо льда, он не стал возвращаться в дом и повесил клинок на портупею. Окинув себя взглядом насколько это было возможно, он остался доволен своим видом…

В тот день в церкви, как никогда было много причастников, в это политически нестабильное время люди хотели быть ближе к Богу. Причастие закончилось, отец Иоанн вышел на амвон с проповедью. Вдруг с шумом растворилась входная дверь, вместе с клубами холодного воздуха в храм ворвались красноармейцы. Никита Егорович взошел на амвон и стал рядом со священником, тот стоял в недоумении. Достав из полевой сумки список, написанный на грязном листе бумаги, стал его зачитывать. Прихожане, услышав свои фамилии, не понимая в чём дело, отзывались. Всех перечисленных пьяным командиром, солдаты вывели на улицу. Священник понял – дело неладное и пошел следом за арестованными, все присутствующие в храме потянулись за батюшкой. Того, что произошло дальше, никто не ожидал, люди стояли, не чувствуя холода, словно парализованные происходящим. Прихожан, которых они знали не один день, с которыми часто стояли в храме бок о бок, построили у стены. Их земляк Никитка зачитывал приговор, арестованных обвиняли в саботаже советской власти. Никто не мог до конца поверить в реальность происходящего. Прозвучала команда: «Целься!» Солдаты скинули с плеча винтовки и стали наизготовку. Отец Иоанн с криком: «Что же ты творишь, антихрист?» – бросился наперерез стреляющим палачам и грудью закрыл своих духовных чад. Осеняя крестом красноармейцев, он начал читать 90 псалом. Кровь и алкоголь ударили в голову главного чекиста, не помня себя от злости, он выхватил саблю и со всего маху отрубил священнику руку, держащую крест. Кровь из обрубленной руки хлынула на снег, лицо раненого священника стало бледным, как бумага. Собравшись с последними силами, оставшейся целой рукой он стал креститься, с трудом выговаривая: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят».

Разгневанный до предела начальник в хмельном угаре размахивал саблей и орал: «Стреляйте! М… в…»

Прогремели разрозненные выстрелы, несколько человек повалились на снег. Командир в истерике продолжал орать, брызгая во все стороны слюной, словно цербер: «Перезаряжай! Пли-и…»

Второй залп прогремел более организованно, все пули достигли своей цели. Казненные люди хаотично лежали у стены, изрешечённой пулями. Перед ними на боку застыл отец Иоанн, в верхней части его груди зияло отверстие, из которого тонкой струйкой вытекла кровь, застывая на снегу. Рядом лежала его правая рука, так и не отпустившая крест. Глаза и рот иерея были приоткрыты, он так и замер на полуслове, не закончив свою последнюю проповедь. У храма стоял едкий запах пороха, женщины в праздничных платках плакали навзрыд. Почти все мужчины остались лежать у стены. Андрей Афанасьевич, опомнившись, подбежал к священнику, взял его на руки и понес в храм. У входа он встретился взглядом с Никиткой, который, построив солдат, собирался в обратный путь. Злобно зыркнув затуманенными от ненависти и алкоголя глазами в сторону старосты, Никитка прошипел: «Держись от меня подальше, благодетель ты наш…»

Спустя некоторое время Никитка стал ходить по дворам с двумя красноармейцами и что-то записывал в тетрадь. Затем появились телеги продразверстки, и солдаты стали забирать у жителей Нечаево зерно. Зима сельчанам далась особенно тяжело, люди жили впроголодь, зерно сохраняли для посевной. Но по весне вновь появился продотряд, вот с этого момента и начались в селе несчастья. У людей забирали всё, в том числе посевные запасы, обрекая целые семьи на голодную смерть. Хозяева стали оказывать сопротивление, и опять начались убийства. Убивали всех, кто препятствовал выполнению «программы». Церковное имущество тоже описали и вывезли. Костлявая рука красного террора плотно зажала глотку устоявшемуся крестьянскому быту. Люди, веками сеющие хлеб, не понимали, как дальше быть, и вообще, как выжить в условиях, когда отнимали буквально все. Телеги, появляющиеся на улицах, нагоняли на людей ужас. Крестьяне прятали всё, что могло представлять хоть какую-нибудь ценность.

По всей Тамбовской губернии начались народные бунты, люди объединялись в повстанческие отряды. Доведённые до отчаяния крестьяне объявили войну советской власти, вооружившись, они встали на защиту своих семей…

Церковь в Нечаево большевики превратили в склад и начали свозить в неё зерно, отобранное у крестьян. Андрей Афанасьевич остался не у дел. Отца Иоанна похоронили возле храма у алтарной стены, гроб и могильный крест староста сделал собственными руками. Много народа собралось, чтобы проститься с любимым батюшкой – многим он был дорог.

Все понимали, что начиналась новая эпоха – эпоха безбожников.

Никитка в последнее время особенно озлобился на людей, на всех, кто не был с большевиками, он ставил клеймо «контра». В один из весенних дней Гриша бегал по улице с соседским пацаном Илюшей, они состязались в умении, кто ловчее прыгнет через лужу. Мальчишки не хотели уступать друг другу, поэтому с ног до головы были забрызганы грязью. Мимо них проехала телега, впереди шел Никита Егорович, следом за ним пятеро солдат с винтовками. Поначалу ребята не обратили на них никакого внимания. Но когда телега въехала во двор, где проживал Илья, ребята, оставив свое занятие, пошли следом. Никитка дал команду красноармейцам, и три человека пошли в огород, прокалывая землю шомполами в поисках схрона с зерном.