Страница 3 из 9
– Что ж, это закономерно – зло имеет свойство возвращаться к тому, кто его делает. Никаких заклинаний я на тебя не насылал – это всё чудодейственная сила Креста Господня, которая бумерангом вернула твою килу обратно тебе. Хочешь исцелиться? Ступай, проси прощения у тех, кому ты причинил зло и кайся. Потянувшись к створке, он попытался закрыть окно. Колдуна затрясло, как в лихорадке, в последний момент он ухватил руку священника и впился в неё зубами. С трудом батюшке удалось вырвать руку из скверной «пасти» разъярённого старикашки и захлопнуть окно. Кузьма, как ошпаренный кипятком, побежал прочь со двора, выкрикивая на бегу матерную брань и проклятья в адрес священника. Больше они не встречались…
Дальше дорога пошла под уклон, и вскоре появился домишко, в котором батюшка квартировал. Его хозяйка – пожилая вдова Елена Афанасьевна в прошлом учительница химии. Высокая худощавая женщина со следами былой красоты на лице. Война отняла у неё не только мужа, но и трёх сыновей. Добрейшей души человек, изливающая любовь на всех её окружающих. Плату за проживание с отца Григория она не брала, говорила: «Достаточно, что вы делаете всю мужскую работу по дому». В большую часть дома она заселила своего квартиранта, сама же довольствовалась маленькой спаленкой. В хозяйстве у неё была коза Бруня и несколько курочек, а также дворовый пёс Полкан и чёрная кошка Лапка. По утрам хозяйка частенько готовила постояльцу свой традиционный омлет. Батюшка недовольно ворчал: – Мне-то и отплатить нечем. – Ешьте, – отвечала Елена Афанасьевна, – мне ведь кроме вас кормить некого. Часто по вечерам, сидя у горящей печи, они делились воспоминаниями о прошлой жизни. До прихода батюшки в её доме не было ни одной иконы и никакой религиозной литературы. Разговоров о религии она старалась избегать. Как-то однажды отец Григорий попытался заговорить о Боге, хозяйка откланялась и ушла на свою половину, больше на эту тему разговоров не было. Очевидно, у неё была своя история, что-то личное касательно Бога, и батюшка к ней в душу не лез…
Услышав урчание мотора, отец Григорий взглянул вперед и увидел, как по заснеженной улице ему навстречу ехала чёрная «Победа». Поравнявшись с домом Елены Афанасьевны, машина пересекла улицу, развернувшись, остановилась у калитки. Открылись дверцы и на снег ступили три человека в чёрных кожаных пальто. Сердце защемило, батюшка поубавил шаг, метров сто отделяло его от «чёрной троицы». Он прекрасно понимал, кто эти люди, но что им от него нужно не догадывался. Сомнений не было – приехали за ним. Перебирая в уме все варианты данного визита, незаметно для самого себя он остановился. Поймав себя на мысли, что ему стало страшно, батюшка пристыдил себя: «Что же ты про Бога-то забыл?» Перекрестившись, отец Григорий зашагал к дому. Подойдя к калитке, он обнаружил, что «бойцы невидимого фронта» уже вошли в дом, и последовал за ними.
– Григорий Андреевич вы будете? – не успев переступить порог, услышал он. – Он самый. – Вы – сельский священник? – Да. – Возьмите всё необходимое, что нужно для исповедования, вам придется поехать с нами. – У меня всё с собой, – протоиерей поднял свою «балетку», показывая её визитёрам. В разговор вмешалась хозяйка: – Может быть вы разрешите ему поужинать? Он весь день не ел. – Время не терпит, потом поест. Двое мужчин, взяв священника под руки, повели его к выходу. Уже через минуту все четверо мчали в машине по заснеженному Нечаеву. За окном появилось старое здание почты. «Пожалуй, это единственная в селе дореволюционная постройка», – подумал отец Григорий и под мерное покачивание машины погрузился в воспоминания…
***
Сознательно он помнит себя лет с четырёх. В память врезались картинки, когда мальчик с отцом, который был церковным старостой, смазывали замки в храме. Андрей Афанасьевич из медной маслёнки заливал масло в замочные скважины. Родитель маленького Гриши был потомственным кузнецом. Мужчина выше среднего роста, широкой кости, жилистый с могучими плечами. Лицо его было выразительное, глаза большие, карие под правильными овалами чёрных бровей, нос прямой с небольшой горбинкой, уголки губ слегка приподняты, на округлом подбородке – небольшая ямочка. Характер у него был спокойный, уравновешенный. По натуре своей Андрей Афанасьевич слыл добрым и отзывчивым человеком, любил уединение и молитву. В тот день на нём был длинный брезентовый фартук, на кончике носа маленькие круглые очки. Мальчику с ним было хорошо и спокойно, он «хвостиком» ходил за отцом и внимательно следил за всем, что тот делал. А потом они ели в церковной трапезной, им подавали щи и рыбный пирог…
Изба у них была светлая и просторная. На окнах ажурные занавески, снаружи резные наличники. Мама у Гриши была искусной рукодельницей, она могла делать практически всё. Род её происходил от зажиточных крестьян, она слыла первой красавицей в селе. Желающих взять её в жёны было много. Андрею Афанасьевичу большого труда стоило завоевать сердце Наташи и расположить к себе её родителей. В доме у них в красном углу висели иконы Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца. Они были покрыты кружевным рушником. Перед иконами на цепочке, закреплённой к потолку, в потемневшей от старости бронзовой оправе свисала лампада из голубого стекла. Со временем у мальчика появились брат и сестричка – погодки, и всё внимание мамы перекочевало к ним. Тогда Грише шел девятый год, он все время проводил с отцом, у которого много чему научился. В конце лета они вдвоём часто ходили на болото собирать клюкву. Мальчику особенно нравились такие походы, в которых он обретал полезные навыки. Андрей Афанасьевич учил сына ориентироваться на местности, рассказывал о природных особенностях болот и как правильно передвигаться по ним, чтобы не угодить в трясину. Длинными зимними вечерами вся семья собиралась за круглым дубовым столом, и при свете керосиновой лампы отец вслух читал Святое писание. Потом была революция… Мальчик тогда не знал значения этого слова, но из разговоров родителей понимал – это что-то ужасное. В селе начали происходить какие-то непонятные для Гриши перемены…
Через дорогу от них жил дядя Никита, который постоянно пьянствовал и с чем придётся гонялся по улице за своей женой. Один раз мальчик даже видел у него в руках топор. У Никитки было много детей – то ли шесть, то ли семь душ. Они вечно ходили голодные и оборванные. Мама, бывало, по вечерам носила им что-нибудь поесть.
И вот теперь революция сделала Никитку начальником. Сразу, как только начались в селе волнения, он уехал в Тамбов и долгое время не возвращался. Когда он вновь появился в Нечаево, его не узнали – на нём была кожаная куртка, хромовые сапоги и форменная фуражка. Новая должность его «вдохновила», он часто кричал на сельчан «контра» и угрожал им револьвером. Вместе с вооружёнными людьми он занял усадьбу купца первой гильдии Прокофьева, а хозяина с семьёй вышвырнули на улицу. Закрепив над входом красный флаг, у двери поставили часового. В селе всё чаще стали появляться вооружённые отряды. Все помещичьи угодья объединили в коммуны, конезавод стал совхозом. Народ не хотел участвовать в коллективных преобразованиях и всячески бойкотировал указы новой власти. Большевики же со своей стороны ужесточили наказание за саботаж, к которому приравнивалась и неявка на работу…
На дворе стоял декабрь, особенно морозным выдался он в тот год. С утра Никита Егорович собрал в кабинете местного ВЧК, которое он возглавлял в Нечаево, экстренное совещание. На повестке дня стоял вопрос борьбы с контрреволюционерами, саботирующими явку на работу, с целью подрыва социалистической экономики.
– Товарищи, до нас дошли сведения о готовящейся диверсии со стороны контрреволюционного элемента. На 19 декабря запланирован массовый невыход на работу. Враги советской власти хотят прикрыться религиозным праздником, в данном случае они пойдут в церковь на «Николку». У меня на столе распоряжение председателя Тамбовской ГубЧК: пресечь заговор на корню, всех виновных расстрелять на месте, чтобы другим было неповадно. Операцию назначаю на 8 часов утра 19 декабря…