Гранатовый дом

По многим эпизодам они проходили вместе, но Крапиву взяли раньше. Так как дел на него скопилось выше головы, его отправили не в СИЗО, а прямиком в тюрьму на Люстдорфской дороге, так как там охрана была лучше (иногда тайком практиковалось и такое). Светило ему от 5 до 10 лет.

На Люстдорфской дороге Крапива находился уже месяц, когда в руки Емельянову попался неуловимый Кашалот.

Его необъяснимая смерть настолько потрясла опера, что он решил разобраться в этом. Константин был настроен очень решительно – ему во что бы то ни стало надо было разгадать эту загадку.

Смерть Кашалота означала, что в его истории существовали какие-то обстоятельства, о которых Емельянов либо не знал, либо оставил их без внимания. А в оперативной работе это было хуже всего. Такой прокол не только мог нанести урон его профессиональной репутации, но и подрывал его веру в себя. А вот этого Емельянов уж никак не мог допустить.

Поэтому он понимал, что в его же интересах было выжать о Кашалоте всё до последней капли. А кто мог дать более точные ответы, чем его друг Крапива? Тот знал о жизни Кашалота очень многое, и Емельянов был готов получить эту информацию любым способом.

Обдумывая все это, Константин наконец очнулся и увидел, что трамвай поравнялся с кладбищем. Значит, скоро выходить.

Это кладбище было еще одним мистическим местом Одессы, которое рождало массу преданий и легенд. Сам Емельянов слушал их с интересом, однако всем любителям мистики кое-что рассказать и сам мог.

Однажды он четыре ночи подряд ночевал на кладбище – находился в засаде, дожидался вора, который устроил тайник в одной из старинных часовен как раз на этом Втором Христианском кладбище.

Емельянов устроился на могиле поблизости, прямо напротив склепа. В первую ночь ему было так страшно, что зуб на зуб не попадал. Однако ни одного призрака он не заметил, хоть и не заснул ни на секунду.

На вторую и уж тем более на третью ночь Константин бояться перестал. На кладбище было очень тихо, зато сыро и холодно. Холод шел от влажной земли, пронизывая все его тело до костей. Он сильно замерз, однако ничего страшнее бродячей собаки, которая рылась в мусорной куче и от страха зарычала, а затем убежала в неизвестном направлении, так никого и не встретил.

Ну а на четвертую ночь ничего не подозревающий вор был взят с поличным. Вот он-то как раз и остолбенел от ужаса, приняв прыгнувшего на него опера за призрака. Но тот быстро вернул ему дар речи, нацепив наручники и запихнув в служебную машину, которая отправилась прямиком в отделение.

Так что кладбища Емельянов не боялся, как не боялся и тюрьмы. За те четыре ночи он усвоил очень важный урок: бояться надо не тех, кто лежит под землей, а тех, кто по ней ходит. Бояться надо не мертвых, а живых. А вот мертвые неопасны: они тебе в спину не выстрелят.

Циничный ум Емельянова всегда старался найти во всем практический, здравый смысл. Но снова ночевать на кладбище Константин не стал бы из-за холода: тогда он очень сильно простудился. И в полной мере ощутил, что это гораздо страшней, чем привидения.

Вспомнив ту давнюю эпопею и поневоле улыбнувшись, Емельянов вышел из трамвая и направился к тюрьме.

Когда Крапиву вводили в комнату для допросов, он по привычке хорохорился, задирал охранников, но, увидев, кто сидит перед ним, враз погрустнел. Репутация Емельянова была хорошо ему известна, и, хоть поймал его не он, Крапива прекрасно знал, чего можно ожидать от этого опера. К тому же он сталкивался с Константином и по другим эпизодам.

– Приветики, гражданин начальник, – грустно поздоровался Крапива, с тоской в глазах глядя на Емельянова. Дерзкий его тон слетел, задирать охрану он перестал.

К удивлению опера, диалог у них завязался довольно быстро. Емельянов предложил Крапиве за информацию кое-какие поблажки в режиме, и тот довольно быстро согласился.

– Эх, Кашалот… Какая жизнь… – протянул он, и Константин, умеющий читать по лицам, увидел, что вор искренне тоскует по погибшему другу.

– Откуда узнал? – прищурился Емельянов и так прекрасно знающий ответ на этот вопрос, но желающий проверить искренность Крапивы.

– Гражданин начальник, судебная почта-то как работает? Вам ли не знать? – ответил Крапива без улыбки.

– Кто передал бритву? – в лоб спросил его Емельянов.

– Без понятий. Знал бы – все б сказал, шоб того суку вы за горло… Это ж какой падлой надо быть… – вздохнул Крапива.

– И кто эта падла? – усмехнулся Емельянов.

– Та, шо моего кореша убить задумала! Понятия не имею!

– Или та, что бритву передала? – додал в тон опер.

– Бритву передал тот, кто задумал кореша моего порешить, – вздохнув, мрачно произнес Крапива. – Выйду – найду и порву суку.

– А может, он сам надумал? – Константин не сводил с вора пристальных глаз. – Ну, может, причины какие были?

– Не было у него причин, – Крапива смело выдержал его взгляд. – Мне ли не знать! Он жить хотел. Тем более, причина у него была.

– Так. А вот с этого момента поподробнее, – насторожился Емельянов.

– Ладно, скажу, – кивнул вор. – Никому другому не сказал бы, но тебе скажу. Знаю, что не ты кореша моего довел. Ты мужик серьезный. Может, и раньше меня найдешь эту суку и заставишь ответить… Так вот… Баба у него была.

– Тю… Ну и что? – разочарованно протянул Константин, откинувшись на стуле. – Подумаешь, баба…

– Э нет, – закрутил головой Крапива. – Ты не знаешь. В этот раз все было у него серьезно. Чувства, все такое… А главное – баба ребенка от него родила. У Кашалота был маленький ребенок, понял?

Емельянов с изумлением уставился на вора. Вот это неожиданность! Этого он точно не знал. Уж слишком эта информация не вязалась с привычной ему уголовщиной и тем более с обликом вора…

– Ребенок? – переспросил Емельянов.

– Полгода, – кивнул Крапива. – Сын, пацан, это… Мальчик. Кашалот с этой бабой жил. И очень хотел завязать. Все говорил, что соберет денег и все бросит.

– Ты знаешь, кто она? – допытывался опер.

– Нет. – Константин понял, что вор не врет. – Он нас не знакомил и почти ничего не рассказывал.

– Как ее найти? Адрес, где жил Кашалот? – наступал Емельянов.

– Адреса я не знаю, честно. Но кое в чем помогу. Я знаю ее подругу. Однажды Кашалот сказал, что нужно заехать к подруге Евгении. Бабу эту его звали Евгенией, – пояснил Крапива.

– Так, дальше, – подбодрил его Емельянов.

– Ну что дальше? Мы поехали на Одесскую киностудию. Кашалот у охранника позвал эту подругу Алю. Вышла она. Я прямо обалдел – красотка! Никогда в жизни таких не видел. Думал, артистка. Но Кашалот сказал, что она в костюмерном цехе работает и шмотками фарцует. И очень дружит с этой Евгенией. Так что адрес ее должна знать.

– Киностудия… – поморщился Емельянов, погружаясь в воспоминания.

– Одесская киностудия, Аля зовут… – услужливо подсказал Крапива.

Глава 7

Камера была без потолка. Конечно, это не могло быть правдой. Сергей прекрасно понимал, что это иллюзия, но это его устраивало, ему было комфортно. И он продолжал думать, что у камеры нет потолка.

Собственно, и место это не было камерой. В этот раз всё отличалось, было другим, и если бы ему кто-то сказал, что такое может произойти после ареста, он не поверил бы.

С того самого момента, как Аджанова арестовали в комнате общежития киностудии на Пролетарском бульваре – это были сотрудники госбезопасности, поскольку дело его было важным, и сам он был серьезной персоной, – измерение и отсчет времени пошло в совершенно противоположнуюсторону.

И эта странная легкость – если считать и то, что ударили его всего лишь один раз, – тоже была тревожной. Она внушала Сергею чувство опасности. Его внутренний голос бушевал вовсю. Исходя из прошлого опыта, он понимал: все может быть в этот раз значительно хуже.