Страница 4 из 11
– Ицик, я не поленюсь, спустюсь со второго энтажу! – пригрозила Маня соседу.
– Женщины, дайте выспаться! Воскресенье! А у вас каждый день революционный переворот!
Из окна первого этажа высунулась лохматая голова дворового алкаша Кольки.
– У меня башка раскалывается! За шо шумим, как на пожар? Или таки шо-то произошло? Шо я пропустил? – спросил Колька.
– Славке запрещают жениться! – отрапортовала баба Маня, свешиваясь из окна.
– И таки правильно делают, – ответил Колька, почесывая, давно небритую щеку. – Зачем ему эти проблемы? Мужик свободен и счастлив до свадьбы, а после – херня, а не жизнь. Возьмите, к примеру, меня и мою швабру!
В это время на его голову опустилась чугунная сковорода. Голова исчезла из окна, а из квартиры раздался отборный мат, звон битой посуды и многое другое к чему соседи давно привыкли.
Глава 3
– Наташенька, тебе понравится Одесса.
– Твои родителя меня не любят! – произнесла девушка, поправляя светлые волосы, аккуратно собранные в узел на затылке. – На свадьбу не приехали. Я же не виновата, что не еврейка и сирота. Зато образованная, на детского врача выучилась. Собственный врач в семье, … а им подавай еврейку! Объясни, какая разница на ком женат их сын? Главное, чтобы ты был счастлив!
– Они на меня сердиты за то, что сбежал из дому. Я же тебе рассказывал.
– Что же ты от невесты сбежал? Страшная была? – спросила, надув губки.
– Невеста хороша была и богата. Я бы при ней купался в деньгах, как сыр в масле. Дураком был, – произнёс и прикусил язык.
– Она была красивее меня? – оскорбилась жена.
– Я этого не говорил, – ответил, отворачиваясь. – Я лишь сказал, что она была богата. У её семьи была собственная ювелирная лавка ещё с дореволюционных времён. Во время революции, когда вся власть перешла к Советам, её дед добровольно сдал драгоценности молодому Советскому государству. Не представляю, как он и его семья остались живы, но они неплохо устроились. Пол дома, который принадлежал им, Советы заняли под продуктовый склад, сделав Моисея Семеновича заведующим этим складом, денно и нощно следя за ним. При его заведовании ничего не пропадало, никто не воровал. Наоборот, склад пополнялся едой, которую он покупал на собственные средства, кормя оголодавших пролетариев и их семьи. Через два года ему вернули занятую под продовольственный склад часть дома. Со временем городские власти порекомендовали Моисею вновь открыть ювелирную лавку. Якобы, молодой Советской власти необходимы бриллианты, как достояние государства. Теперь он изготовлял ювелирные изделия для жен и любовниц верхнего эшелона власти города Одессы. Кроме того, он ежемесячно пополнял городскую казну, с части собственной прибыли, но и от этого он не умер и не обеднел. Моисей Семёнович был мудрым и хитрым евреем. Ни ЧК, ни доносчики так и не смогли доказать, что он ворует, используя своё положение и должность, хотя не раз пытались пришить ему дело о государственной измене. Но он был чист, как вымытая банка. Тем не менее он скромно богател, откладывая солидные суммы на «черный» день. Его семья жила, как все семьи пролетариев – ни в чём никаких излишеств. Он годами ходил в старых, потёртых, штопаных – перештопанных на заднице штанах, затёртом до дыр камзоле, в одной и той же рубахе цвета кумача. В одной и той же выцветшей от лет жилетке и старых, стоптанных сапогах. Дети и жена выглядели примерно также.
– Что было дальше? – спросила супруга, с интересом слушая мужа.
– Потом была война. Моисей Семёнович ушел на фронт. Его жена и трое детей три года прятались в катакомбах, молясь Богу, чтобы отвернул смерть от их единственного кормильца. И Бог услышал их молитвы.
Хмурым ноябрьским днём 1944 года, в старый одесский двор вошёл калека, опираясь на костыли. За его плечами висела солдатская котомка. В ней лежало три буханками черного хлеба, банки иностранных мясных консервов, кусок сливочного масла и немецкий шоколад.
– Что же ты сбежал от своего счастья? – спросила жена.
– Испугался.
– Кого испугался?
– Испугался, что арестуют.
Она с тревогой посмотрела на мужа.
– А было за что?
– Я украл бриллиант у отца невесты. Вот такой, – он развёл руки в стороны.
– И, где бриллиант? – спросила Наташа, после нескольких минут гробового молчания.
Он с опаской огляделся по сторонам, полез в чемодан, доставая оттуда чёрный носок, завязанный узлом.
– Вот! – прошептал.
Она с трудом развязала узел, заглядывая в носок…
– Что это? – Наташа разглядывала плоский, прозрачный, как слеза камень.
– Бриллиант, – прошептал, оглядываясь по сторонам.
– Ты уверен? Не похож на бриллиант.
– Его надо продать. В Одессе многие живут скупкой краденного, – молодой человек посмотрел в глаза жене. – Мы будем с тобой богаты, Наташка, понимаешь?
– Не нравится мне всё это. Даня, как ты мог украсть чужое? – она отошла в сторонку, смахивая с глаз слезинки.
Неожиданно на плечо Даниила опустилась тяжёлая ладонь, сдавливая плечо, как в тисках. Он испуганно оглянулся, поспешно пряча в карман пиджака носок с бриллиантом. За его спиной стоял огромного роста мужик в длинном, мятом пиджаке. На плече висел дорожный узел. Черные штаны, заправленные в высокие, давно не чищенные сапоги. На голове шляпа из-под которой в разные стороны торчали седые волосы. Карие, выпуклые глаза под широкими, густыми бровями строго смотрели на Даню. Полные губы, сжавшись в полоску, исчезли в густой бороде.
– Вот я и разискал тибя, синок! – мужик развёл огромные ручища в стороны, делая поворот на триста шестьдесят градусов. – Променять Одессу на бандитский город?!
– Па-па! – по слогам проблеял Даня. – Откуда вы взялись?
– Шоб я так жил! – мужчина покачал головой. – Матери твоей, перэд тем, как… обещал найти тибя.
– Мама умерла!? Когда? Почему мне не сообщали? – закричал Даня на весь перрон.
– Не умерла так умрёт, когда увидит на кого ты стал похож! Стиляга! Тьфу! – он смачно сплюнул себе на бороду. – Патлы отрастил, как баба. Ты би ещё бантик на них повязал. Кошмар! И это мой син! Данька, – он помахал перед его носом пальцем, – не нервируй миня! Марш домой!
– Папа, я здесь, я в Ростове, …я женился, – невнятно промямлил Даня, указывая на рядом стоящую женщину.
– На этой? – спросил старик, меняясь в лице, в ужасе пятясь назад. – Данька, где били твои глаза, когда ты вибирал жену? Или ты смотрэл в другое мэсто? Поверь отцу – то мэсто у всех женчин одинаковое, – он окатил стоящую рядом с сыном женщину брезгливым взглядом.
– Как звать?
– Марусей зови, а хочешь Сарой буду, – она потянулась к бороде старика. – Волосатый какой. Как хочешь, так и зови. Шампанским угостишь девушку или сразу перейдём к делу. Это недалеко. Здесь за углом. Обслужу, как в сказке. Главное – деньги вперёд и не умри, дед, от восторга! – раздался хриплый женский голос.
Даня с ужасом поднял взгляд на женщину.
Рядом с ним стояла пьяная вокзальная шлюха. Под левым глазом расплылся синяк. Во рту не хватало двух передних зубов. И разило от неё перегаром так, что хотелось надеть на лицо кислородную маску.
– Кем эта шлепарша (грязнуля, неряха) будет работать в Одессе? – простонал старый Соломон, хватаясь за голову. – Её улицы подметать не возьмут! Харпе (позор)! Данька, бист мешуга (Ты сошёл с ума)!
– Зачем мне твои улицы, папаша? – произнесла хриплым голосом «мадам». – Я и на своих зарабатываю неплохо, – и сплюнув себе под ноги, поплелась вдоль перрона. – Говно клиентура сегодня, – пробурчала под нос.
– Здравствуйте, – раздался нежный голосок.
– И вам здоровья, – ответил Соломон, приподнимая шляпу.
– Папа, познакомься, моя жена Наташа, – Даня облегчённо вздохнул, увидев в глазах отца искру одобрения.
– Син, шо ты молчал нам с мамой, шо женился?! Ми би на свадьбу приехали, стол шикарный накрили. Ой, вей! Кого ми вирастили! Кусок дегенерата! Наташенька, я папа этого цидрэйтер (ненормального) – твоего мужа.