Прежде чем мы проиграем

Как что-то громоздкое оказывалось за спиной, мягко и тепло обнимая за плечи, обволакивая своей величественностью, заставляя сорваться в пропасть и лететь бесконечно в бездну, где не мелькала ни одна звезда, ведущая к спасению из этого лабиринта.

Том вздрогнул, ощутив, как от воспоминаний возвращается невидимая тень, вновь накрывающая его незримым плотным одеялом, таким необычайно гладким, что хочется нежиться в нём и никогда не позволять этой тени исчезнуть.

И он снова закрывает глаза, расслабляет мышцы лица и пропадает в обнимающем тепле: заманчивом, интригующем, загадочном и приятном.

Это магия, но этого что-то большее, чем её суть. Она дурманит и восхищает. Она делает его сильным и величественным, но дарит ему слабость, которая сейчас лежит рядом с ним.

Или это не слабость?

Том опять открыл глаза и посмотрел на Гермиону, прислушиваясь к её равномерному дыханию.

Она безмятежно спит и, возможно, видит сны: яркие или мрачные, счастливые или облачные, вселяющие радость или опасность. И что бы там ни было, она предпочтёт присутствовать в его жизни, видеть своё призвание изменить этот мир и наслаждаться теми днями, когда он слишком лоялен к ней, обнимает её, раскрывает тайны и дарит ей тепло. Она точно не выносит вечера, в которых он подстрекает её, проявляет свою жёсткость и напористость, пренебрежительно относится и играет с ней в игры, чтобы вновь и вновь разрушить её внутренний мир, который и так разбился вдребезги, был собран по кусочкам и склеен в той форме, в которой ему было нужно.

Такая тонкая, но строптивая душа, вечно бьющаяся надломленными крыльями о прутья клетки, выискивая уже не выход из неё, а лишь воду, чтобы не помереть от жажды. Она уже не видит ничего, кроме замка, что он выстроил в её голове, накрыв тёмной вуалью всё то, что могло бы её завлечь, заставить оступиться и сбежать.

Ей не хватало воздуха? Уже нет, — только его.

Ей не хватало свободы? Она больше не гналась, — её свободой был он.

Ей не хватало тепла? Что же, теперь она получила его сполна.

И глупо думать, что ею овладел только он. Им тоже овладели, его ощутили, его прочувствовали насквозь, его увидели в самых сладких муках и в лучах самой невообразимой победы. Запомнили его невероятно заинтересованный взгляд, источающий магию, его расслабленные черты лица с блуждающим взором и сладкой улыбкой на губах, подаренной только ей, его дрожащий голос и сокровенный, неслышимый никому стон, олицетворяющий коротковременную слабость, покорность природе и мужскому мышлению.

Это отвратительно, но этого хотелось. Даже сейчас.

Том медленно вытащил придавленную головой Гермионы руку и уже собирался подняться, как та зашевелилась, сжала плотно губы и нахмурила брови.

Усмирённая магия почувствовала её пробуждение и то, как после забвения, она снова возвращается к нему своим присутствием, своими эмоциями и чувствами.

И они не безмятежны — они бьются внутри неё, уже устраивают пляску, наверняка прокручивают в голове десятки воспоминаний, напоминают о ночи, кричат о позднем вечере и тянут в глухой и густой лес, из которого ему снова придётся вытаскивать её, чтобы она не сломалась, не бросилась в отчаяние, не сдалась.

Том протянул к ней ладонь, аккуратно кладя на оголённое плечо, приблизился к лицу, ожидая, когда та откроет глаза, и в эту же секунду её ресницы затрепетали и поднялись, а сонный и туманный взор обратился к нему и замер на его тёмных, антрацитовых, как сегодняшнее затянутое небо, радужках.

Она ещё не проснулась, но мозг уже штурмовал, заставляя её метаться и тонуть в разнообразии эмоций, и они укрощают свою пляску, как только его взор теплеет и начинает источать то, что ей уже было нужно.

Никаких срывов, истерик, переживаний и мятежа, — не сейчас, не тот момент. Она должна уже быть готова ко всем тяжестям последствий, которых не так много. И сегодняшнее утро должно показать плоды того, как он изменил её, изменил её жизнь, изменил её внутренний мир.

— Привет, — почти не слышно Гермиона зашевелила губами в коротком слове.

Ему ничего не оставалось, как выразить слабую и успокаивающую улыбку.

Она перекатилась на спину, не отводя от него сонного взгляда, а затем опустила глаза на распахнутое окно.

Ей было холодно, а внутри странно и противоречиво. Она не знала, как нужно себя чувствовать после такого, что нужно сделать и что произнести дальше.

Том в своей манере не смел нарушать тишину, наблюдая за тем, как она себя поведёт. Ему, как всегда, было интересно проследить за ней, дать возможность выразить настоящую себя, столкнуть в её голове иллюзорные идеалы, в которые она обычно бросала себя. И это был повод заколебаться: удалось ли ему слепить её полностью под себя или нет?

Это напомнило, как его призрак метался в догадках: сделал ли он достаточно, чтобы она осталась рядом с ним? Тогда он приложил немало усилий и результат, всё-таки, удовлетворил. Сейчас же усилий было приложено ещё больше, но до конца ли она смогла принять себя такой, какой её раскрыл Том?

Разумеется, она же в тот раз даже смогла преодолеть свою боль, хоть и не без его помощи. Правда, речь уже шла не о возврате в настоящий день, а о жизни её друга. Но что ему мешает снова помочь ей?

— Мне холодно, — наконец, произнесла она хриплым голосом, медленно натягивая на себя одеяло до нижней части лица.

Том нащупал в диване палочку и плавно закрыл окно, продолжая молчать и ждать. Сначала Гермиона скользнула по комнате пустым взглядом, затем посмотрела поверх одеяла, а после встретилась с его взором, который, как обычно, ничего не выражал, что всегда приводило её в смятение.

И ей стало не по себе.

Она не имеет представления даже, что говорить в таких ситуациях. Её волнует сейчас абсолютно всё: и слова Дамблдора, и проведённая ночь с Томом. И что же возьмёт верх?

Жажда.

Она медленно повернулась к нему и просунула под одеялом руку к его запястью, даже не сжала, но коснулась, словно проверяя прошедшую ночь на действительность.

Это рассмешило и заставило дальше не предпринимать ничего, а спокойно выжидать её следующих шагов, ведь это так любопытно: заставлять её колебаться, выбирать правильный шаг, правильный жест и слово.

Она не вынесла взгляд, смутилась, но не разъединила касание, опустила ресницы и тихо вздохнула.

Ей было больно как морально, так и физически. Том чувствовал, как от любого движения её пронзает тупая тянущая боль, напоминающая о безумстве темноты и заставляющая едва заметно дрожать. Её тело совсем не отошло от шока и всё, абсолютно всё, напоминало ей об этом.

Что же, если он вполне разучил её моментально приходить в разбитое состояние и пускать сопли в ту же минуту, когда она чувствует безысходность, то её смущение никуда не делось. Кажется, этого в ней было не отнять.

— Смелее. Выброси страх.

Она снова подняла на него взгляд, пристально рассмотрела неподвижные зрачки, чуть сжала губы, размышляя о чём-то своём, и, наконец, немного приподнялась, чтобы приблизиться к нему. Её лицо исказилось от боли, она поморщилась и упала головой на подушку, так и не достигнув цели.

Том тут же показал насмешливую улыбку, сам наклонился к ней и выразил всю невинность взглядом.

— Больно?

— Бывало больнее, — хрипло отозвалась она.

Тот выгнул бровь, ожидая продолжения.

— Я ещё помню, как ты тащил меня через половину школы с раненой ногой и применял непростительное заклятие.

Прекрасно, она нашла интересный способ, как избавить себя от крайностей — поиронизировать. Это было оригинально и совсем не в её стиле. Это было в его стиле, и она уже примеряла его на себя.

— Мог бы и предложить что-нибудь от этого…

— Клин клином вышибают, — легко отозвался Том, продолжая сохранять невинность во всём выражении лица, а внутри удовлетворённо подмечать, как манера её общения совсем изменилась с момента, когда они встретились впервые.

— Только не говори, что мне следует тебя послушать, — быстро проговорила Гермиона и неожиданно тихонько засмеялась.