Страница 174 из 181
Их свежесть пробуждает в Гермионе что-то проникновенно тёплое и успокаивает. На неё словно посыпался дождь, остужая жгучий яд, приминая пепел от сгоревших останков её сожжённых нервов. Всё вокруг отходит на задний план, оставляя только Тома, его сладость и прохладу губ и дурманящее размеренное дыхание, которое чувствуется влажной от слёз щекой. Его поцелуй настолько чувственный и нежный, что глотка готова ещё сильнее сжаться, и Гермионе вспомнилось, как они поцеловались в первый раз. Тогда сотни бабочек закружились в животе, а из головы вылетели все мысли, что-то незримое заставило отбросить всё и поддаться ласковому взгляду и притягательным движениям.
Сейчас, казалось, всё повторяется, словно Том целует её впервые, только с большим отличием — он вкладывает своё настоящее тепло и трепетность, свои искренние чувства и привязанность, своё преклонение к ней и, чёрт бы её побрал, любовь.
Ощущения как в первый раз, только теперь Гермиона понимает, что здесь поцелуй является заключительным, завершающим, — самым последним для них.
Том медленно отстраняется меньше чем на дюйм, заглядывает в стеклянные глаза и выражает взором всё, что не мог сказать вслух за этот долгий год пребывания здесь, и это кажется самым лучшим выражением его чувств, — настоящих чувств! — потому что такого преданного и зачарованного взгляда Гермиона в жизни не видела.
Его ладонь без сил падает вниз, а сам Том выпрямляется, опускает веки и тяжело вздыхает.
— Ритуал, — коротко выдыхает он, неохотно приподнимая веки и заглядывая ей в глаза из-под полуопущенных ресниц.
Гермиона нервно сглатывает, и в её голове начинают обрывками кружиться информация, которую она вычитала в книге о тайнах наитемнейших искусств, которую впервые ей удалось свиснуть из кабинета Дамблдора, пока та ждала возвращения профессора Макгонагалл, чтобы попросить помощи в постоянно повторяющемся дне.
— Есть несколько способов — это зависит от того, в какой момент происходит создание крестража: в момент непосредственно убийства или же позднее. В нашем случае подходит первый вариант, и только он. Дело в том, что когда меня не станет, я должен вообще исчезнуть отсюда, поэтому… поэтому меня ждёт довольно мучительная смерть.
Он озорно с ноткой нервозности смеётся на прозвучавшие слова, а затем снова прикрывает глаза, чтобы успокоиться, и со вздохом продолжает:
— Я вычерчу на полу небольшой круг, в котором будет кольцо — твоё хранилище — вырежу руны там и на себе, дабы не заставлять это делать тебя. Но от тебя тоже кое-что потребуется.
Гермиона внимательно слушает и не двигается, замерев словно в одном пространстве и в одной секунде времени, где вокруг быстротечно время и меняется всё, а она — нет.
— Тебе нужно проследить, чтобы моя кровь вытекла на вырезанный круг и заполнила его весь, до самого края — это важно. Тебе тоже придётся пустить свою кровь в этот круг для скрепления с жертвой, но несколько капель будет достаточно — проколешь себе палец. И запомни, Гермиона, никаких заклятий исцеления не применяй на мне, даже если я тебя попрошу об этом. И мою боль тоже нельзя притуплять — жертва должна быть добыта силой, а не добровольным согласием, ты поняла меня?
Гермиона слышит и впитывает всё, но не может пошевелиться. Это кажется каким-то страшным идиотским сном, окончание которого она даже не в состоянии ждать, потому что нет сил желать даже этого.
Том ждёт хоть какого-то ответа и наконец получает слабый кивок, после чего оборачивается назад, припадает к полу и волшебной палочкой высекает на каменном полу круг, а после вырисовывает внутри него несколько рун, смысл которых Гермиона может расшифровать: «В смертной жизни — жизнь без смерти», — затем кладёт кольцо в центр и поднимается на ноги, поворачиваясь назад, к Гермионе.
Он молча складывает свою палочку в карман, проверяет пергаменты во внутреннем, достаёт короткий нож и тяжело вздыхает, невольно передёргивая желваками. Задрав рукав плаща, он подставляет лезвие к бледной коже и поднимает взгляд на Гермиону.
— Сделай всё, как я сказал. Я буду ждать тебя там, — тихо проговаривает Том и резким движением рассекает вены на запястье.
Гермиона наконец оживает и вздрагивает, затем спрыгивает со стола и с ошеломлёнными глазами смотрит на то, как Том, до крови закусив от боли губу, дрожащей рукой вырезает чуть выше запястья те же самые руны. Она с безысходностью видит, с каким трудом ему достаётся каждое касание к коже острым концом ножа, но он упорно очерчивает глубокие раны, мгновенно заливающиеся кровью, которая быстротечно устремилась на пол из вен и капилляров. В этот момент ей кажется, словно он вырезает руны на её руке, отчего так больно и невозможно на это смотреть! Она видит, как тёплая струя крови стекает с тонких губ, прокусанных слишком глубоко, чтобы затенить боль в руке, и ничего не может сделать. Ничего!
Он морщится, тяжело дышит и в какой-то момент останавливается, чтобы достать платок из кармана и зажать его в зубах. Раздаётся приглушённый скрип зубов о ткань, и Гермионе кажется, словно она сдавливает этот платок, издавая противный скрип, режущий слух.
С каждой секундой нож всё больше пляшет в его руках, пальцы вздрагивают, и попытки довести начатое до конца всё больше терпят крах. Кровь хлещет, на лице отражается подступ агонии, и нож выпадает из конвульсивно забившихся рук.
Гермиона заглядывает в тёмные блестящие глаза и замечает неестественную бледность лица.
— Помоги, — выпуская из зубов платок, дрожащим голосом требует он и медленно оседает на пол возле своего крестража, находящегося в очерченном им круге.
Гермиона сначала закрывает ладонью губы, взволнованно проведя пальцами по ошеломлённому лицу, затем падает на колени рядом с Риддлом, поднимает нож и дрожащей рукой прислоняет лезвие к окровавленной коже. Не видя, где Том закончил предпоследнюю руну, нервно и резко ладонью смахивает кровь, не замечая, как липкая жидкость окрашивает её руку и стекает с неё на пол. Как на автомате, она пронзает кожу, отдалённо слыша шипение от ужасающей боли, слетевшее с окровавленных губ Тома, и управляемая чем-то вырезает последнюю руну, стараясь не смотреть в побелевшее лицо.
На мгновение он предпринимает попытку оттолкнуть её, отдёрнуть руку, агония подступает слишком быстро, чтобы добровольно выжидать, когда всё это закончится, но Гермиона очерчивает последний штрих и позволяет Тому выдернуть руку.
И он начинает глухо стонать, часто заморгав глазами, словно прогоняя невидимую пелену.
Всё, что она делает, кажется не настоящим — какой-то иллюзорной игрой, которую опять затеял с ней Том. Ей кажется, что она снова влезла в какую-то передрягу, после которой он должен посмеяться над ней и сказать, что вскрыл в ней ещё одни качества, которыми она обладает и которые всё время прятала от самой себя. Механически отводя нож от запястья, полностью залившимся кровью, она видит перед глазами тот день, когда тащила тело Малфоя в лес, чтобы спрятать под листвой.
Смерть — она так реальна и так близка к каждому человеку, что с ней нельзя не считаться. В любой момент может произойти непоправимое — ты даже не узнаешь когда — и тебя вычеркнут из этого мира, а ты лишь оставишь за собой воспоминания о себе, которые сложатся в историю памяти других людей, что знали тебя. На этом всё закончится.
Как сейчас всё происходящее здесь закончится для Тома. С одной лишь разницей — в муках.
Он борется со своим желание спасти себя, подносит трясущуюся руку к кругу с рунами, и кровь начинает стекать в него, как река заполняя область вокруг хранилища.
— Последнее, Гермиона, — слабо с придыханием произносит Том, морща лицо в затмевающей агонии, — всё это не подействует, так как я сделал это сам. Ты должна… ты должна убить меня. Ты должна перерезать мне… горло, когда… всё это закончится.
Если нервы не были бы уже сожжены, она бы впала в истерику — она уверена в этом. Но сейчас из её измазанной кровью ладони выпадает только нож, а тело пронзает дрожь.