Страница 170 из 181
Том наконец обращает внимание на неё — ей всегда кажется, что он нарочно сохраняет неприступность к себе, выделяя столько времени каждому, сколько считает нужным и чтобы никто из собеседников не почувствовал себя более расположенным к нему. Он так умело прячет свой интерес или необходимость, что невольно до сих пор веришь в его отстранённость и чуждость, никогда не забывая, каким холодным и далёким он может быть, буквально как год назад, когда навещал её в школе первые разы. Или когда крестраж признался, что он ненастоящий и что он Том Риддл — ей не забыть тот циничный взгляд, проникающий буквально под кожу острым кинжалом, и ту грёбаную улыбку, которая восхваляла его несокрушимую безоговорочную победу.
Сейчас его взгляд сканирующий — очевидно, выискивает в ней прячущиеся ощущения и мысли и в который раз убеждается, что всё получается как нужно. В очередной раз ощущает вкус своих достижений, потому что расслабляется, и взор превращается в привычный непроницаемый, — хватает её за руку и неторопливо ведёт к столу, принадлежащему факультету Слизерин.
Он садится на лавочку, достаёт кипу каких-то помятых пергаментов и перо, выискивает среди них нужный и расправляет, чтобы начать что-то писать. Точнее, продолжить на том месте, где заканчивается какое-то повествование.
— Сядь.
Гермиона послушно садится рядом и заглядывает в пергамент, различает косой угловатый высокий почерк ровной высоты букв — таким явно подписывают поздравления на открытках или сувенирах — но глаза почему-то не могут вычитать содержимое, словно какие-то мысли вытесняют новую информацию. Она подпирает голову ладонью и пристально смотрит на растрёпанную густоту волос, покрытую пылью, взгляд скользит по острым очертаниям, замечая малейшие движения скул, видя, как они напряжены и как зубы явно сильно сжаты.
В какой-то момент он переводит взгляд на неё и задумчиво смотрит в ответ, а затем снова углубляется в писанину. Его рука быстро скользит по пергаменту, а в глазах отпечатывается написанное — Гермиона снова смотрит на предложения и пытается поймать смысл.
«…узнал план Дамблдора и согласился с ним. Гарри Поттер умер от убивающего проклятия Волан-де-Морта, придя незамедлительно в лес и даже не оказав сопротивления. Я обнаружил себя и уличил момент, чтобы уничтожить Нагайну, когда тот натравил её на меня, потому что мои догадки оказались верны — Бузинная палочка считает меня своим хозяином.
Любой ценой мне нужно узнать о Дарах смерти — мне нужно заполучить их там, а не здесь. С помощью них я начну ограничивать себя в крестражах, я обязательно дойду до мысли, что они не представляют какой-то важности, и даже наоборот, найду их не перспективными и наносящими ущерб.
И самое важное: моё незнание этого мира сработало, как и должно. Я ничего не должен знать об этих пергаментах так же, как и не знал здесь до определённого момента.
Гермиона знает историю будущего, попроси её рассказать об этом, найдите момент перелома, где всё станет не так, как написано в магической истории. Если понадобится, даже спровоцируйте момент, в котором мир не станет прежним.
И самое главное: не рассказывайте мне ни о чём — в этот раз есть один-единственный шанс, чтобы изменить моё будущее.»
Брешь в стене не появилась, а смысл прочитанного так и остался витать где-то за границами разума, охраняемого чем-то невидимым и очень мощным — в ней появилось столько сдержанности, что Гермиона даже не подозревала, насколько сильной выдержкой обладает Том, чувствуя её теперь в себе.
Его пальцы торопливо складывают все пергаменты, чтобы спрятать их во внутренний карман плаща, а глаза, как гипнотизирующий кулон, пристально смотрят на неё и снова выискивают то, что, возможно, он не смог заметить в первый раз.
Ничего не найдя, он достаёт из кармана сигареты, вставляет ей в губы одну и тут же подкуривает сначала ей, потом себе. Дым начинает между ними парить, и не сразу Том берёт за руку, не сводя с неё оценивающего и пристального взгляда ищейки.
— Твой друг мёртв.
Он так легко это говорит — Гермиона уверена, что специально. Он наносит самый сильный удар — может быть, это сможет разрушить прочные стены чертогов, которые он долго выстраивал своими руками, выкладывая плитку таким образом, чтобы ей даже некуда было бежать?
И Гермиона, выдыхая густой дым, задумывается: а есть ли какой-то смысл ломаться на кусочки, если ей вновь придётся собрать себя и сделать то, зачем они оба тут сидят?
Она давно знала и сживалась с мыслью, что Гарри должен умереть, если она хочет в чём-то помочь Тому. Выбор был совершён уже давно, хоть и без её точного ответа, но все её действия были направлены к этому самому моменту, когда они остались вдвоём, и последний ход в этой игре принадлежит ей.
И она невольно задумывается о том, как сильно сейчас зависит от неё Риддл. Он явно это понимает, но совсем не так преподносит ей ситуацию. Раньше Гермиона об этом даже не подумала бы, однако заигравшие в ней другие качества личности прекрасно распознают весь шарм происходящего момента. Гермиона не раз видела, как Том точно подмечает такие вещи, показывая ей победоносную улыбку или самодовольный взгляд, подчёркивая тем самым, насколько всё гениально и просто.
И Гермионе хочется так же как и он — самодовольно улыбнуться от мысли, что теперь и в её руках теплится чья-то судьба и что она доросла до момента, когда может бахвалиться тем, что сама может за кого-то решать. И здесь речь идёт не только про Тома, но и про всю судьбу магического мира, а это и реально наполняет необъяснимым восторгом и затмевает голову величием.
Незнакомое довольство собой быстро расползается по всему телу и даёт о себе знать кривоватой улыбкой на губах, на что Том с удивлением приподнимает бровь и слегка отворачивает голову, ещё пристальнее выискивая, в чём же здесь находится подвох.
Только Гермиона уже забыла, что ей сказал Том, пребывая совсем в других уже мыслях и вызванными ими ощущениях, и лишь его удивление напоминает, что он сейчас сказал.
Прошлый внутренний стержень прямо сейчас же развалился бы и бросил её в отчаяние, из которого сложно найти выход, но все детали как будто заменили — они заставляют по-другому думать, не так смотреть на ситуацию и даже не обращать внимания на такие важные, казалось бы, вещи.
Только ей приходит в голову настоящее понимание, что важна здесь не чья-то жизнь, которая родилась и угасла, а то, как она будет плести пряжу судьбы дальше.
Том чувствует в ней совсем другое восприятие мира и с нескрываемым любопытством терпеливо ждёт, что она скажет на этот счёт. И честно, его очень удивляет, когда Гермиона поднимается со скамьи, выбрасывая окурок и возвышаясь над ним, и спокойным голосом отвечает:
— Полагаю, не стоит медлить — нужно закончить всё.
Он доволен своим изобретением — это явно то, что ему понравится потом, в его настоящем, и Гермионе совсем плевать, как сильно в ней всё изменилось. Единственный минус, который она успела тут же различить — склонность к одержимости. И в данный момент эта одержимость была в лице Риддла, которого теперь меньше всего захотелось отпускать куда-то дальше, чем на несколько шагов. Она поняла, как сильно ей не нравится, если его взгляд устремлялся куда-то помимо неё, потому всецело хотелось поглощать собою его взор, словно она единственная существует в этом мире. Её будоражило искушение оставить его рядом ещё на некоторое время, но в противовес озарялась объективная мысль, что не всё ещё покончено с Волан-де-Мортом, а продолжать скрываться больше не хотелось, поэтому нужно следовать точно намеченной цели, борясь с внезапно возникшим искушением.
Ей кажется, что момент, когда она чуть не разрыдалась перед Томом из-за того, что не видит ни в чём происходящем смысла, был настолько глупым и как будто бы произошёл не с ней, что всё пережитое представилось сном, в котором она побывала в шкуре чужого человека и посмотрела на весь мир и произошедшие в нём события чужими глазами.
Том поднимается и возвышается над ней, смотрит сквозь дым так, будто не верит своим глазам, а Гермиона пользуется моментом, поглощая притягательный взор, и пусть он смотрит хоть часами, лишь бы не перестал обращать внимание.