Страница 29 из 111
Как же! Все были на этом идиотском квиддиче!
Гермиона где-то вдалеке своего сознания понимала, что сейчас она полностью в руках этого лживого и грубого человека, потому что нет ни единого шанса встретить сейчас хоть кого-то. Она могла кричать, и она кричала! Но это было бесполезно. Ей было плевать, куда и зачем ведёт её Том, она просто хотела, чтобы эта острая боль, которая разрывала всю душу и все нервы, срочно прекратилась. Разум был не способен сейчас думать о чём-то, кроме того, чтобы желать скорейшего окончания пытки. В середине пути она была готова сделать всё и отдать всё, лишь бы её палач перестал ковырять физические и душевные раны раскалённым ножом, загнанным в спину. Да, от такой боли казалось, что её обжигают и режут заживо.
Она молилась ему. Она просила прекратить это безумство, эту пытку. Но он продолжал вести себя равнодушно, и от этого безразличия становилось ещё холоднее.
Тошнота подступила к горлу, но она была обманчивой. В глазах уже искрились звёзды, а сквозь слёзы Гермиона не понимала, где она идёт. Вокруг сгустилась какая-то темнота и лишь прерывистые и жалостливые моления о пощаде нарушали глубокую тишину. Ей стало казаться, что она осталась одна потому, как никто ей не отвечал. Она звериным срывающимся рыком кричала, что готова сделать всё, что угодно, но в ответ настигала тишина, а чужая рука по-прежнему вела в неизвестном направлении.
В ботинке хлюпала кровь. Гермиона чувствовала, её было слишком много. Было тяжело переставлять свои ноги от тяжести, образовавшейся от неё. Но она, как тряпичная кукла, шла и глотала свою боль. Внутри всё билось в агонии. Стало казаться, что она спустилась на какой-то круг ада, который был таким же бесконечным, как и этот постоянный день.
Сколько прошло времени, прежде чем она почувствовала обречённость? Гермиона почувствовала себя так сломлено и разбито, словно сейчас оставались последние секунды перед смертью, а жгучее облегчение, словно бальзам, проникало куда-то вовнутрь, говоря, что осталось несколько мгновений, и не будет боли! Не будет пытки! Не будет тебя!
На самом деле, она близилась к обморочному состоянию, в котором царствовала темнота и спокойствие, но что-то не давало воспользоваться такой роскошью, как пропасть в другом мире, где не было пытки, не было пытающего её палача.
Гермиона уже практически не шла. Она едва ли понимала, что Том обхватил её рукой за спину, придерживая её тело, чтобы та смогла добраться до нужного места. Она уже ничего не кричала, а лишь тяжело дышала и тихо стонала. Глаза улавливали только какой-то серебристый блеск и откуда-то взявшуюся чёрную тень, поглотившую все оттенки светлого цвета, рябящего в практически полностью прикрытых глазах.
Вдруг Гермиона стала понимать, что острая боль уже давно закончилась, оставляя за собой только тянущие и пульсирующие ощущения. Она осознала, что сидит на чём-то холодном и твёрдом, а что-то неровное упирается в спину. Она медленно откинула голову назад, продолжая находиться в полуобморочном состоянии, и судорожно вздохнула.
Ещё одно открытие – воздух был холодным и зимним. Она была на улице.
Чёрная тень перед глазами опустилась ниже, снова открывая туманному взору Гермионы серебристое сияние. Это, наверное, был лёд. А что такое эта мрачная тень?
Больная нога оказалась в чужих руках, а через несколько секунд всю стопу окутал леденящий душу холод – с её ноги сняли липкий, хлюпающий ботинок, подставляя тонкую кожу на растерзание зимнему воздуху. Послышался тихий звук тонкой струи, ударяющейся об землю. Да, это была её кровь, кажется, стекающая с ботинка.
Гермиона стала моргать чаще, желая сбросить с глаз туманную плёнку, но пока что выходило плохо. Внутри по-прежнему клокотали нервы, помня о недавно пережитых острых и адских ощущениях, и только сейчас она осознала, что тело тряслось, как осиновый лист на ветру. Более того, Гермиона почувствовала, что ей стало очень холодно, ведь на ней было обычное серое платье.
Ботинок снова оказался на ноге Гермионы. Он был тёплым и сухим, а прикосновение подошвы к стопе не вызывало никаких неприятных ощущений. Куда-то исчезла та самая физическая боль, буквально несколько секунд назад изматывавшая до полусмерти, а сейчас оставила после себя лишь душевную боль – осадок, который напоминал ей, что недавние мучения были настоящими.
Гермиона пошевелила пальцами в ботинке и с облегчением стала понимать, что никакой боли в ноге она не чувствует, хотя остался огромный страх, что это ощущение обманчиво, и что вот-вот острая боль снова захватит её разум.
Она ощутила, как чужая рука аккуратно взяла её за руку и задрала длинный рукав платья. Ноющие ощущения внутри лишь на несколько мгновений напомнили о себе, а потом неожиданно пропали, словно их никогда и не было.
Вместо ожидаемой боли в голову остро ударила мысль о том, что её палач был ей спасителем. Он умело и безболезненно исцелял всё, оставляя лишь терзания в душе, которые, увы, не мог заставить исчезнуть. Гермиона быстрее захлопала глазами, и чёрная тень стала приобретать чёткий контур. Эта тень в её мутных глазах была Томом.
В следующее мгновение Гермиона почувствовала, как холодные пальцы коснулись её скул, а большой несколько раз протёр подбородок, заставляя приоткрыться рот. В этот момент она широко раскрыла глаза, и серая пелена практически растворилась.
Перед ней было равнодушное лицо Тома, взгляд которого был направлен на её губы. Его пальцы надавили на скулу и лениво заставили повернуть голову в сторону. Она поддалась этому движению и тут же почувствовала, как защипала губа. Лицо поморщилось, а глаза снова прикрылись.
Через несколько мгновений губа перестала болезненно ныть, и теперь ни одна клеточка тела не напоминала о том, что недавно минут двадцать её жизни были проведены в самой настоящей агонии. Они были возле озера, где серебрилась ледяная гладь, она сидела на холодной земле, откинув голову на ствол дерева, и чувствовала душевное обезвоживание. Ей хотелось тепла, хотелось присутствия кого-то, кто смог бы залечить волнения и сказать, что в этой идиотской истории она не одна. Она была готова обрадоваться присутствию любого человека, даже того же Кормака, лишь бы кто-нибудь увёл её отсюда. Лишь бы кто-нибудь увёл её от Тома.
Гермионе было так плохо и одиноко, что хотелось кричать, но ни сил, ни слёз уже не осталось. Она была раздавлена этой ужасной пыткой. Она чувствовала тошноту от того, что не может дать достойный отпор. Она страдала от того, что Том был в сотни раз сильнее её, и его сущность даже не дёргалась от вида её физической боли, не говоря уже о душевной. Если он хотел ей сделать больно, то у него это прекрасно получилось. Но зачем нужно было исцелять после этого?
Гермиона ощутила, как на плечи легла тёплая ткань, и неторопливо открыла глаза. Обволакивающее тепло заставило задрожать ещё сильнее, как будто бы замёрзшее тело отвергало его. Было ужасно тяжело расслабляться в мягкой и гладкой ткани, которая хорошо сохранила дразнящее тепло другого человека. Она сохранила тепло Тома, потому что сейчас Гермиона его видела в простой чёрной рубашке.
Он возвышался над ней во весь рост, а она сидела такая маленькая и беззащитная на холодной земле у ствола дерева и чувствовала, что у неё нет никакого преимущества. Что она сейчас может сделать? Ничего.
Страх пробуждал рассудок и овладевал разумом. Том привёл её сюда, полностью раздетую, заставляя пережить адскую боль в теле и разуме. Зачем? Чего ожидать от него дальше?
Его невозмутимый вид был устрашающим. Он смотрел на неё так же, когда волок по коридорам и лестницам, наплевав, что она испытывает мучительные ощущения, и от этого равнодушия хотелось убежать и спрятаться. Лучше бы он смеялся или кричал, лучше бы он хоть что-то сделал, но не впадал в свою неподвижность, тем самым заставляя чувствовать себя так, словно он — хищник, который замер перед своим прыжком, чтобы сцапать жертву.
Неизвестность и пережитая боль разрывали Гермиону на части. Она действительно казалась напуганным зверьком, не знающим, что с ним сделают дальше.