Карты и лезвия

— Я уже зашивался этой рукой. И даже без железяк.

— Лежи уже, талант хрхенов.

И талант лежал, глядя, как орудует по живому мастер мёртвого.

Боболака развернула ошмётки плаща, пропитанные кровью, вязко хлюпнувшие, неохотно отходя от плоти. Откатилась на стуле к стене и сняла с него трубку, направила на рану. Повернула краник в основании, и вдруг из трубки хлынула струя воды.

— Ай, блять, — процедил Яр, когда слишком сильный напор приподнял отходящий кусок мяса.

— Обычно мои пациенты не блякают, но тебе рхазрхешаю.

Боболака оглядела пациента, куда грязнее её обычных, и направила поток ледяной воды ему в лицо. Он принял покорно, хоть и сжал живые остатки морды. Кукуй хмыкнула, когда половина грязи с ведьмака не сошла, потому что была не грязью, а обычным его цветом кожи и шрама под эликсирами.

— Ведьмак, а? — Марек отплевался и открыл было рот, но боболака опередила. — А хули я спрхашиваю, не знаю, что ли? Ведьмак.

Кукуй осмотрела посеревшую разбухшую руку и принялась цеплять коготками осколки кости, что не вылетели из-под напора воды, и выкидывать их на железное блюдце под столом.

— Как же, ватф, так? Ведьмак — а взялся колдовать на дирхуса?

— Я ничего о дирусах не знаю. Нет их давно в Северных.

— Вот оно как. Ты тогда вообще рхекорхды бьёшь, смотрхю. Перхвый ведьмак в Махакаме, ещё и последний, кто с дирхусами подрхался. Дуборхылые рхекорхды, конечно, зато все — тебе.

— Неужто в Махакаме не было ведьмаков?

— Не было. Может, на Фест Эля, только, прхиползали — не знаю. Надеюсь, млять, у тебя всё получится с этой дурхацкой кархточкой. По-моему, ты заслужил новую только тем, что прхолез в Горху.

Боболака изучила чистую рану. Пощупала кожу вокруг.

— Это некрхоз, или норхмальный ведьмачий цвет?

— На грани.

— Хуй поймёшь, отрхеза́ть или нет.

— Нет, ткани в себя придут.

Кукуй развела порванные мышцы. Надавила на отходящую кость. Марек впился зубами в остаток губы, выдыхая ноздрями-щёлками. Обычно он легко, когда требовалось, задвигал боль на задний план, но сейчас не получалось. Эта боль будто сопротивлялась ментальному воздействию. Боболака взялась за скальпель.

— Обезбол весь скульпторхы пожрхали, так что дерхжись, талант.

И прежде, чем ведьмак успел среагировать, полоснула. Марек дёрнулся, зашипел, но руку его удержали на столе цепкие коготки, а лезвие уже делало несколько новых надрезов в других местах.

— Я, — кхх, — надеюсь, Коза тебе сказал, что я не новый экспонат, а гость?

— От, сука, будешь прхичитать — ёбну чем-нибудь, и на спящем зашью. Хотя соломой дырхки тебе набить — тоже идея неплохая, спасибо, что подкинул.

Ведьмак закряхтел, глядя как железные щепки оттягивают рану, раскрывая шире. Кажется, над ним происходили вещи, каких в жизни он больше не увидит. Наука, которую Северные не увидят ещё долго.

— Ты что, — кхх, — знаешь, зачем я тут?

— Ёпт, да вся Галерхея знает, конечно. Иначе бы не пустили. Хотя и так бы не пустили. Но Уго слишком любит орханжевых, наверхное, вот и прхиказал пускать.

— Оран, — Яр выдохнул, когда пинцет дёрнул за мясо. Руку изнутри прострелило, а указательный палец согнулся, — жевых?

— Ну, прхо рхедкость говорхю. Самые рхедкие карты — с рхыжим уголком. Такие чаще всего у чарходеек, корхолей и прхочей шелупони.

— Ух… ты. Хоть хдето… Ведьмахи на уровне, ай, блять, хоролей.

Кукуй взяла кривую полукруглую иглу из коробочки под столом. Таких, но побольше, там выстроилась целая шеренга, и держались они за крышку и стенки своего короба магнитом. Боболака отмотала полупрозрачной нитки и отрезала коготком.

— Тебе бы на кость рхельсу, только ты ж ускочешь, окс, и не верхнёшься, чтобы её достать. Корхоче, будешь по стархинке в гипсе, понял?

— Относительно.

Боболака вошла иглой — первого входа ведьмак совсем не почувствовал. К своему сожалению он знал, что почувствует выход, а ещё сильнее второй вход, ещё сильнее второй выход… Но вдруг боболака уже делала узел. Первая строчка её проворными пальцами уложилась в четыре секунды, а швов в ней было штук восемь.

Ведьмак лежал и удивлялся, глядя как ложится в его мышцы вторая дорожка нитки, третья, четвёртая. Боль никуда не уходила, но Кукуй делала всё так быстро, что Яр толком не успевал её осознать.

Пара минут — и швея уже вязала последний узел, соединяя поверхностные ткани.

— Сожми пальцы.

Яр сжал, ни на что не надеясь, — они все ещё не чувствовались — но пальцы, кроме мизинца и безымянного, еле-еле подчинились.

Кукуй ткнула в кончики отстающих скальпелем.

— Есть контакт?

— Слабый.

— Жить будут. Я за гипсом. Пальцами двигать можно, рхукой и телом — убью.

Боболака вышла из трупошной по совместительству врачевальни. Из-за открытой двери раздались новые весёлые голоса и тут же крики с визгами — это Кукуй гнала из мастерской нежелательных личностей, прилетевших, куда залетать им было запрещено, на запах и звук гостей. Марек услышал в шуме тихий, переливчатый смех Лайки, и дверь на нём захлопнулась, снова оставляя ведьмака в тишине.

Когда боболака вернулась, она начала с подозрительного осмотра места преступления — ведьмак явно подвигался, но следов как будто не оставил и руке не повредил. Кукуй не за что было его упрекнуть.

— Ты мне скажи, талант, как ты на дирхуса подумался чарховать? — поинтересовалась она, развязывая стянутое плечо.

— Эльфку видела? Он на неё налетел.

— Она что ли колдовала при нём?

— Нет. Только от нее магией фонит.

— А что с ней?

— Что-то типа проклятия.

— Невезуха.

— Как посмотреть.

Марек уже успел налюбоваться на профессиональные строчки, украшавшие теперь его предплечье. Мелкий стежок, равноудалённые друг от друга швы одного размера дюйм в дюйм — он бы в жизни такие не наложил. Более того, ни один лекарь или ведьмак, кому приходилось его штопать, не наложил бы. Ещё и за считанные секунды.

— А что делать с нитками внутри?

— В смысле, что? Ничего.

— Так загниют.

— Ты в каком веке живёшь, седьмом? Рхассосутся.

— В Северных таких нет.

— А в Северхных вообще что-то есть?

Боболака примотала к покалеченной руке дощечку и начала наматывать пропитанный гипсом бинт. Накрыла всё предплечье с ладонью, оставив снаружи и немного подвижными только пальцы. Распухший локоть также не забыли — вскоре и он был накрыт каменеющей бронёй. Яр не стал спорить. Более бесполезной рука стать уже не могла.

— Снимешь черхез месяц. Сказала бы я, не будь ты ведьмаком. А так хуй знает, когда снимать.

— Разберусь, бывали.

Кукуй одобрительно кивнула, глядя, как схватывается последний влажный участок.

— Садись, талант. Что с грхудью?

— Так, царапины.

Боболака недоверчиво заглянула под истерзанную рубаху. Кивнула, подтверждая, что грудь в шитье не нуждается. Щедро отмотала сухого бинта и сделала руке поддержку через плечо.

— Готов. Спасибо давай.

— Даю.

— Не слышу.

— Спасибо.

— Дрхугое дело. Всё, пиздуй. Хотя стой, ведьмак. Хочешь на тигрхолака глянуть?

— Наверное, хочу.

— Ты мне заодно скажешь, что с ним не так. А то не нрхавится он мне.

— Я в жизни тигролаков не видел. И тигров.

— Да не важно, волколаков же видал? Или крхысолаков. Они-то есть ещё под Горхой?

— Этих полно.

— Вот и рхазберхёшься. Я-то их только с кархтинок знаю. Всё, пиздуй.

Марек слез со стола. Кукуй вытолкала его из трупошной, и высунула из-за двери облезлую мордочку. Убедилась, что за дверью опять не сидит пол Галереи.

— Жди, пока уберхусь.

И скрылась за дверью.

— Чего ждать? — спросил Гоза, прикрывая зевок.

— Мне покажут тигролака.

— Вот же! От своих его прячет, а левому кому-то нате!

— Я не левый. Я ведьмак. Рыжий уголок.

— А нам сказал, что в гвинте ни тю-тю, — воскликнул Коген. — Представляешь, Гоза, а под Горой про эти уголки никто не знает. Кого не спроси — все пожимают плечами и говорят: «Для красоты, наверное».