Карты и лезвия

— Кто, мля?

— Дирус, — поправил Коген.

— И куда ты, курхва вадфан, её всунул?

— Никуда. Колдонул на него.

— Не, ну тогда заслужил, — боболака прочистила горло. — Кхм, что за идиот на дирхуса колдует.

— Этот идиот его впервые в жизни видел. И вообще, дирус первый напал.

— Ага, конечно. Ну да мне побую, пошли, гляну, чё у тебя там, — боболака ткнула себя в грудь. — Кукуй. Ты?

— Марек Яр.

— Прхиятно, пиздеу-у-уц, — Кукуй зевнула, блеснув мелкими треугольными зубками.

Вцепилась когтистыми пальцами Мареку в рукав и потащила, откуда пришла. Гоза с Когеном светили путь. В дверном проёме Кукуй замерла и оглядела следующую за ней с ведьмаком процессию.

— А вас я не прхиглашаю.

— Да пусти. Что тебе, жалко? — воскликнул Гоза.

— Конечно, ватф, жалко. Сломаете ещё что.

— Не сломаем!

— Не, я вам, падлы, никогда больше не поверхю.

— Пусти, а то я Чезаре скажу, что ты худ. цеху тигролака не даёшь.

— Ах ты пидархюга хитрхоархсая. Хуй с вами. Ничего не трхогать. И не дышать.

— Будет! — Гоза обернулся, получив согласный жест от эльфийки с краснолюдом. — А вообще, худ. цех всё ещё просит тигролака…

— Даже слышать не хочу. Они мне его опять засрхут, курхваархсе, как моего несчастного шархлея. Ты это видел вообще, мать твою? До сих порх не могу отмыть.

— Они уже извинились! И вообще, дала бы им самим отмывать.

— Я им жопы собственные отмывать не доверхю. Они палитры свои отмыть не могут, какой-там шархлей. Сломают ещё, пидорхы, что, ватф, не успели.

Пока боболака и низушек вели не очень понятные гостям переговоры, группа шла по анфиладе комнат. Первое помещение похоже было на крохотные сени, забитые инструментами неочевидного назначения. Вторая комната, уже побольше, была складом пушного товара. Третья усеяна корягами, камнями, горками мха и земли. С одного из многочисленных столов гостям приветственно заблестел сугроб, наполовину почему-то чёрный, а рядом с ним цвели в вазах яркие цветы и даже деревья, корнями уходящие в каменный пол. А пахло в помещении совсем не цветением — стройкой.

Четвёртый зал оказался настоящим анатомическим музеем, какие норовят устроить в своих кабинетах щеголеватые (или со склонностью к собирательству) чародеи. По нему танцевали скелеты. Они выплывали из темноты, как живые: звери, чудища, люди, краснолюды… Каждый в своей позе, будто существо замерло посреди своих дел, а кожа с мясом стаяли с него, оставив одни кости.

Коген ойкал на каждый второй экспонат и сжимался. Ведьмак больше не мог пялиться в пустоту — вокруг стало слишком интересно — и принялся рассматривать шабаш смерти, на который, кажется, пришли все, кого он знал.

Вот кричит, раскрыв то, что осталось (вернее, всегда было в основе) от крыльев, василиск. А вот пляшут два краснолюда, сцепившись локтями. Почти в воздухе — их поддерживают слабозаметные железные прутики. Рядом с ними кафедра, на которой стоит маленький купол. Марек присмотрелся (глаз кольнуло): под стеклом, на ветке сидит скелет птички. Умилительное зрелище на фоне здоровенных челюстей каких-то рыб, подвешенных к потолку, массивных лосей с рогами, непонятно, как держащимися на их тонких скелетированных шеях, на фоне гигантского ящера, «летящего» под самым потолком.

— Это что, дракон? — Яр попытался поднять в его сторону левую руку, но не смог.

— Дракон?! — в ужасе воскликнул Коген, вертя бледным лицом.

К своему облегчению, он ничего не увидел в темноте — ящер висел слишком высоко, чтобы выцепить его мог кто-то кроме ведьмака.

— Хе-хе, дрхакон, — кивнула боболака, не оборачиваясь. — Крхасный чёрхт.

Коген, не спуская глаз с окружения, попытался нащупать руку Лайки, но не нашёл её.

— Лаечка? Ты где?

Процессия обернулась: эльфийка чуть отстала, и свет касался её уже еле-еле. Она стояла напротив длинного и тонкого гуманоидного скелета. Эльфа, судя по плоским маленьким зубам и острым скулам.

— О, брхата нашла, — осклабилась Кукуй.

— Смотрю в своё завтра, — откликнулась эльфийка.

— Ой, ну, — Когена смутила формулировка.

— Хорхоший подход, — одобрительно кивнула боболака. — Все такими будем.

— В отличие от этих, мы упокоимся, — хмыкнул Марек.

Он лукавил. Все звери, чудища, люди и нелюди вокруг были спокойны. Ведьмаку ещё не доводилось бродить по таким беззвучным местам, заселёнными якобы трупами. Он не слышал, не чуял здесь ничего, что пронизывало обычно кабинеты чародеев и врачевателей, некрополи и могильники. Он не слышал смерти, хоть и видел её свидетельства повсюду.

— Ага, — уркнула Кукуй. — Уйдёте без пользы в землю. А эти служат.

— Служили, пока ты не начала их зажимать, — вставил Гоза.

— Вот, курхвёнок, не начинай.

— Чему они служат? — спросил Коген, вцепившись в ладошку догнавшей Лайки.

— Искусствам, конечно. И наукам.

Компания, петляя между скелетами, подошла к новой двери. Коген было выдохнул с облегчением, но стоило двери открыться — он с криком отскочил, дёрнув за собой Лайку. Вместе с ними отпрянул Гоза. На них оскалился и занёс лапу здоровенный медведь.

— Кукуй, окс! — визгливо вскрикнул низушек.

— Ква-ха-ха! Обожаю! — засмеялась боболака, отталкивая чучело на колёсиках с прохода.

Замерший в динамичной позе, зверь блеснул стеклянными глазами, уезжая в угол.

— Засранка! Зачем их так оставлять! — возмущённо вздохнул Гоза.

— Чтобы вас, соплей, пугать, когда рхешите выкрхасть моего тигрхолака!

Марек не сдержал смешок. Гоза заворчал по-низушечьи безобидно себе под нос. Коген впился в Лайку покрепче, хотя в новом зале было уже не так страшно. В нём жили чучела, и старших рас среди них не было — только звери и монстры. Освещён он был лучше: с потолка свисали стеклянные сосуды, наполненные люминесцирующими кристаллами. Такими же, как в прихожей, только слегка разных оттенков, как звёзды. Они разгорались при виде огня.

Между волком и трупоедом (удивительно, но совсем не благоухающим) ведьмак заметил странного шарлея. Стало ясно, о чём ругались боболака с низушком пару минут назад. Раскрашен шарлей своеобразно: его мелкие зубы гримёры-шутники обвели красным обручем, изобразив недостающие губы. На каменном кокошнике нарисовали огромные глаза с безумными зрачками-спиралями. Лицо изукрасили на манер ковирских немых шутов с бледной кожей и красными кругами щёк, а всё тело исполосовали, изромбили радугой, впрочем, уже полустёртой.

Кукуй вымученно вздохнула, случайно кинув в сторону шарлея взгляд, забубнила неразборчиво что-то об алкоголиках, тунеядцах и художниках. Перед новой дверью остановилась.

— Значит так, в трхупошную я вас не пущу. Гоза, следи, чтобы эти ничего не трхогали. И ничего не трхогай, млякс, сам.

— Будет!

Кукуй повернула длинную ручку и потянула железную дверь на себя. Ведьмака обдало холодом, хотя и в предыдущих комнатах было не сильно теплее, чем на улице. Его грубо втолкнули и дверь за ним захлопнули.

Вспыхнул белый огонь в желобе вдоль стен, окольцевал змеёй комнату. Небольшая по сравнению с двумя предыдущими залами, она имела низкий (по канонам высоких рас) потолок и пол из плитки. К стенам примостились железные столы, а выше полосы освещения, поблёскивали ряды инструментов, не сказать, чтобы все медицинские. Холодом веяло от второй двери напротив той, что вошли ведьмак с боболакой.

Кукуй стянула с себя дырявую пижаму, топорща блёкло-чёрную в проплешинах и седых клоках шерсть. Скинула куда-то в угол и юкнула в мясницкий (или докторский) передник. Подцепила задней лапой один из столов и подтянула — он тоже был на колёсиках — в центр комнаты. Сама отошла к умывальнику сполоснуть руки.

— Ложись.

— У меня только рука.

— А у меня только один стул. Ложись.

Марек лёг на низенький стол.

— Мне, вообще-то, можно просто иглу с ниткой дать.

— Ага, и чем ты ими будешь упрхавлять, млять? Железками?

Марек поднял правую руку. В последние полчаса он совсем забыл о протезах, хотя они неприятно давили на пальцы, привлекая внимание уже какой день подряд. Культи в их объятиях пульсировали и ныли, как давно не делали. Сейчас же ведьмак почти этого не чувствовал.