Страница 154 из 185
— Идиот… — рыкнул вояка. — Она просто не ждала от тебя ни того, ни другого, она знала, что просить тебя об этих вещах бесполезно, вот и стала терпеть по мере своих возможностей!
— Во-вторых, — все говорила темная сторона, словно не обращая внимания на слова своего собеседника. — Она сама себя и без меня добила. Ну и в-третьих, я хотел посмотреть, как долго она сможет петь, учитывая ее увечья и насекомых внутри тела. Лично я ожидал, что в один прекрасных момент из ее глаз и глотки начнут выползать личинки этих плотоядных малышек, — Берсерк на этих словах злобно ухмыльнулся.
Флиппи едва не вырвало от того, что ему наговорил его злобный двойник. В его голове возникла слишком живая картинка: Кэтти-Блэк лежит на его руках, вся в шрамах, в крови и гное, еле дышит, хрипит, но поет. Поет чисто и тихо. И тут из ее рта выползают склизкие личинки и белые опарыши, заглушая ее пение и унося с собой из истощенного организма кусочки плоти. Бедная кошка начинает задыхаться и истошно хрипеть. Кашляя кровью, она умоляюще смотрит на Флиппи, тянет к нему руку, которую насквозь уже прогрызли насекомые, и эти противные существа готовы вот-вот заползти ему на лицо, чтобы сожрать заживо… Медведь пытается убежать, но тщетно…
— Вот гад! — буквально через минуту воскликнул он, нависая над унитазом и глубоко дыша, чтобы не вывернуть остатки завтрака наружу. — Извращенец хренов… Тебя что, этот весь ужас не колышет?
— Ни фига, — равнодушно ответило альтер-эго, с ехидной ухмылкой наблюдая за столь бурной реакцией своего хозяина. — Мне вообще как-то пофиг… Особенно после того случая, как я отсиделся в гнилом теле Снейки, кишащем этими самыми опарышами… Я их, кстати, едва не наглотался. Так что уже как-то не особо беспокоит.
— Некрофил хренов… — только и процедил сквозь зубы Флиппи, отмываясь и споласкивая лицо.
Умывшись снова после неприятной фантазии, Флиппи вышел во двор, чтобы проветриться. Утренний разговор с Берсерком сильно подпортил медведю настроение, если не сказать, что совсем день испоганил. Поэтому Прапор решил немного прогуляться, как он это обычно делал, и подумать о чем-нибудь хорошем. Заперев дом на два замка и на всякий случай проверив надежность окон и дверей со всех сторон (мало ли, а вдруг Лифти и Шифти решат к нему нагрянуть, как в Рождество), военный глубоко выдохнул, сунул ключи во внутренний карман своей куртки и медленным шагом направился к парку.
Сегодня был на удивление погожий денек. Солнце уже поднялось высоко над горизонтом, добралось почти до зенита, воздух успел прогреться и наполниться знакомыми любимыми запахами цветов и деревьев. Птицы давно уже проснулись и слились в своем пении в лесной хор, перекликаясь друг с другом и сочетая собственные соло с общим унисоном. Цветы благоухали, около них тут и там вертелись пчелы и шмели, собирая с утра пораньше пыльцу, чтобы потом в своих ульях и гнездах сделать мед, которым Натти частенько любил полакомиться.
Глубоко вдохнув, Флиппи заложил руки за спину и неспешно направился по тропинке через парк. Сейчас у него не было какого-то одного направления, он бродил совершенно бесцельно. Он шел, куда глаза глядели. Медведь сворачивал то вправо, то влево, выбирая тропинки поуже и менее исхоженные. Ему сейчас хотелось побыть одному, наедине со своими мыслями и тяжелыми воспоминаниями о войне, чтобы потом обошлось без кровавых побоищ в городке. Прапор крайне не хотел, чтобы именно сегодня кто-то пострадал от его руки. Даже если его жертва проснется на следующий день совершенно здоровым, бодрым и готовым дальше жить для следующей гибели. Ему хотелось помедитировать там, где его никто не найдет.
Добравшись до полянки, он увидел тут же небольшой красный колючий шарик, усыпанный белой перхотью. Флейки. Она каким-то образом нашла сокровенное место Флиппи и теперь сидела, свернувшись клубочком, обхватив руками колени и подняв голову на небо. Кажется, она сидела здесь с самого утра и наблюдала рассвет с утренним туманом. „Интересно, — подумал про себя бывший военный. — Как она выглядела в тумане? Хе, как ежик в тумане…“. С грустно улыбкой он молча подошел к дикобразихе и сел рядом с ней, держась на некотором расстоянии от иголок — он хоть и любил Чудачку, но укалываться об ее иглы не очень хотелось.
— Доброе утро, Флиппи, — сказала девушка, не оборачиваясь на него и не отрывая взгляда от неба.
— Да… Доброе, — тихо ответил медведь. — Давно ты тут?
— С шести утра…
— Почему так рано встала?
— Не спалось, — девушка только тут опустила голову. — Флиппи… Мне снились кошмары. Я видела во сне, как тебя похитили Сниффлс и Гигглс, а потом унесли куда-то… Тебя приковали к какой-то карусели недалеко от Сплендида… И… В общем… — слеза выкатилась из вишневых глаз Флейки и потекла по щеке, а сама дикобразиха стала тихо всхлипывать.
Флиппи не стал расспрашивать. Интуитивно он понял, что видела Флейки. Ей приснился вещий сон, а потом кто-то ей объяснил всю соль. А дикобразиха, услышав правдивый рассказ, не на шутку перепугалась. Небось, всю ночь не спала совсем, все переживала и думала, пойти ли к Прапору или лучше не ходить. Медведь присмотрелся к девушке и убедился в своей догадке. У Чудачки под глазами были синие мешки, сама она дышала неровно и периодически клевала носом. Еще немного — и она просто уснет сидя, даже не заметив этого, хотя было видно, что она с упорством, достойным уважения, боролась с этой дремой.
— Слушай, Флейки… — тихо начал парень, подсаживаясь к любимой. — Ты всю ночь не спала. Прошу тебя, поспи немного.
— Нет! — резко воскликнула та, круглыми глазами глядя на Флиппи. — Ни за что! Я… Б-боюсь…
— А ты на меня ляг, — бывший военный с улыбкой распростер руки. — Я побуду с тобой.
— Т-ты..? Побудешь со… Мной? — немного удивилась девушка, все же пододвигаясь к медведю.
— Ага. Побуду. И защищу от всего, что будет угрожать твоему покою, твоему здоровью и твоей жизни. Я буду защищать тебя. Ну же, Флейки, не бойся… Я не обижу тебя. И Он тебя — тоже.
— П-п-правд-да? — глаза дикобразихи наполнились надеждой и робкой радостью.
— Я обещаю.
Дикобразиха нерешительно подвинулась и прижалась к Флиппи. Она старалась больше не дрожать, чтобы не показаться совсем трусливой, однако у нее это плохо получалось. Но Флиппи не стал обращать на страх девушки никакого внимания. Он и без того знал, чего конкретно она боится. Поэтому он просто взял и прижал к себе Чудачку, старательно избегая ее игл. Тут он заметил одну интересную деталь — как только его любимая оказалась в объятиях, она как-то сразу успокоилась, а колючки превратились в нечто подобное обычных, но чересчур длинных волос. Невольно зеленая лапа прошлась по таким „прядям“, ощущая не колкость, не остроту, которую привык испытывать Прапор, а необыкновенную мягкость.
— И давно у тебя так колючки умеют переделываться? — с улыбкой спросил он.
— А? — не поняла Флейки. – Ах, это… Ну, с самого детства… Когда меня кто-то обнимал, то… Мои иглы становились мягкими, словно ткань… Или волосы…
— А почему я раньше этого не замечал?
— Наверное… — девушка сглотнула. — Потому что ты меня раньше никогда не обнимал вот так…
— Как?
— С любовью. Настоящей любовью… Раньше ты обнимал меня, чтобы утешить, успокоить, как отец ребенка. А сейчас… Ты как-то по-другому меня обнимаешь, — после этого дикобразиха смолкла, покраснела и уткнулась носом в грудь вояки, не смея больше произнести ни единого словечка.
Флиппи был немного ошарашен. Но в то же время он ясно осознал, что его возлюбленная была права: он впервые обнимал ее за просто так, из любви к ней. Не отцовской, не покровительственной… А такой, которая соединяет сердца парня и девушки. Такой, которой подвергаются любые молодые в первые минуты встречи и в последующих свиданиях где-нибудь в уединенных местах. Короче говоря, самой горячей и самой сильной любовью. Которую нельзя восполнить ничем другим, даже найдя себе любовника. Зеленая лапа мягко и плавно проходила по красным „волосам“, усыпанным блестящей перхотью…