Дочь Небытия

— Непризнанная, — произносит та и пересматривается с дьяволом.

— Угу, — отвечаю, — можно просто уродец Небес.

— Тон пониже, — демон злится, явно недоволен, как разговаривают с его подругой.

— А я думала, у нас тут у всех и со всеми мир, дружба и жвачка, мы сплетём венки из ромашек…

— Завали уже, — произносит Люцифер, почти не давая реакции. Забавно, что я его раздражаю ненамного сильнее, чем насекомое.

— Интересно, как тебе так повезло, что ты оказалась рядом именно с нашей стороной? — вопрос Астарты кажется мне странным. Повезло, конечно.

Она всматривается в меня, и чем дальше, тем больше непонимания в её глазах. Астарта не могла проникнуть в то, откуда бы могла черпать информацию обо мне. Я закрыта для неё, кажусь пустой. Усмехаюсь.

— Куда ты хотела лететь, а, Непризнанная? — вкрадчивым мягким голоском мурчит Астарта, но я чувствую предгрозовые раскаты грома, кроющиеся в высоких нотах её звонкого сопрано.

— На край Вселенной, бабочек ловить… — развязно начинаю я, но продолжить мне не дают.

— Слишком много говоришь, Уокер, — вижу, что Астарта отступает, когда Люцифер делает шаг ко мне навстречу.

Мой взгляд упирается в шею, и невольно узоры его замысловатых татуировок складываются в моём сознании в какое-то древнее заклинание. Я слышу колыбельную и вскидываю в изумлении на него глаза. Он силится понять меня. Разглядит ли что-то в сумраке тёмных глаз? Будет ли дано ему увидеть?

— Почему я не чувствую твоей энергии? Ты её прячешь? Скрываешь с помощью амулета? Кто ты такая и как здесь оказалась? — бархатный голос словно бы оглаживает границы моей ауры, дьявол не понимает, что со мной не так.

— Возможно, я — твой сон, Люцифер? — говорю, но фраза соскальзывает в хрипловатый шёпот.

Его густые чёрные брови озадаченно сводятся к переносице, и он медленно кивает головой. Движение воздуха за спиной, протяжный хруст и мгновенная боль, от которой я судорожно задыхаюсь, выкидывая руки вперёд и цепляясь мгновенно ставшими холодными узкими ладонями в расписные, сильные, даже жёсткие предплечья демона. И понимаю, что всё вокруг замедлилось, словно бы в замершей кинопленке. Всё. Только не он и я. Люцифер смотрит непонимающе и пытается оттолкнуть, но без желания отринуть. Любопытство. А что дальше? Что за границей, той, что закрыта и недоступна для его понимания? Возможно, я — одна из оттенков его игр разума? Еще миллиардная доля секунды, и мир вокруг нас приходит в норму. Боль вворачивается густой волной, а я, не размыкая рук и не отрывая взгляда, начинаю петь то, что читаю в его сознании, что нахожу в мрачных хитросплетениях лабиринта татуировок на его жёсткой смуглой коже: слово за слово, нота за нотой, хрипловатой патокой, вплетая в его слух, в память, в кожу, в сердце старое воспоминание и новое впечатление. Брови вскидываются в изумлении. Колыбельная его матери… Чувствую нежные прикосновения её к нему и обоняю горьковатый розовый запах в россыпи ванили. Любимые, оба, в целом мире… Мать показала ему как любить. Почему он затоптал в себе это чувство? Потому что…

— Что ты? — теперь его захлёбывающийся шёпот, теперь его горячие пальцы на моих руках, теперь его взгляд, буквально ввинчивающийся в мою пустоту, и как реакция на то, что не может понять — отторжение, жгучее любопытство и желание любой ценой узнать правду. Рождённый борцом, несущий свет, не самый лучший, но избранный, он никогда не отступит от своей цели. И вот я сама навела его прицел на себя.

Пожимаю плечами и сама чувствую свою пустоту. Кровь, тонкой рваной струйкою стекающую по спине из мешанины рубцов живого мяса взрытой кожи. Увожу взгляд в сторону и вижу изумлённую, раненную в самое сердце белокурую девушку, и это не только Люцифер, в её глазах отражаюсь и я. Она бы заплакала, но чужая колыбельная, которая поётся мною… Дьявол прерывает меня, замыкая мне рот ладонью.

— Не смей. Больше. Так. Делать, — даже не его слова, а тон голоса выдает бездну отчаяния.

Моё молчание. Его боль. Отчаяние Астарты. Лопатки саднят, но чувствую, что регенерация даёт знать о себе.

— Я теперь снова человек? — спрашиваю саму себя.

Люцифер и Астарта переглядываются, молча уходят, оставляя меня под тёплым солнцем равнодушных спокойных Небес, все благополучие которых зависит от кучки избранных, играющих на шахматном поле, забывших, что и пешка может стать королевой, только вот по чьим клеткам она будет ходить?

Я помню слова и мотив колыбельной, помню не своё, чужое воспоминание, поток боли и вины за то, что Люцифер был не в силах предотвратить. Так предначертано, так заведено, так должно быть, чтобы вытравить даже из самих клеток, из которых сотканы тела демонов, понятие «любви», любви как жертвы, хотя именно их матери жертвуют собой, когда высшие демоны желают появиться на свет. Демоны, в первую очередь, солдаты, те, кто поддерживает баланс сил Равноправия на стороне зла, тьмы, греха… Такое противоречие нахожу во всём этом, что кожей чувствую лукавство того, кто прописал правила. Зачем? Не сходится, словно бы не хватает другой силы, той, которая, возможно, примирит стороны…

Покидаю место, где я стала другой, как бы пропитавшись Люцифером, чем-то поделившимся со мной, сам того не желая. Мне показалось, что ему стало немного легче, а мне чуточку не пусто. Мисселина ничего не говорит, когда видит меня, её взор становится туманным, ей больно, она знает, что это такое — когда крылья рвут у только появившихся в этом мире.

— Ничего, ничего, — шепчет она, и её узкая ладонь проводит по моим плечам.

— Точно — пустота, — горько усмехаюсь я, привыкшая к пустым людям, пустым встречам, пустым событиям.

— Иди, я справлюсь сама, и приходи на ужин, — говорит ангел, она прощает за мою боль моё наказание.

— Нет, — говорю я, в голубых теплых глазах мелькает непонимание, во мне закипает злость, — я не просила твою жалость.

Мисселина чуть заметно кивает и показывает мне отхожие места. Она уходит, ей тоже не понять меня. А я начинаю хохотать, глядя на обычный клозет, каких бесчисленное количество на земле. Так чем же мы, бывшие жители земли, а здесь — непризнанные, отличаемся от вас, небожители? Но со своей работой я справляюсь хорошо.

Усталая, мешковатое платье липнет к телу, прохожу мимо столовой — Мисселина, немного смущенная, зовёт к ужину. Обвожу взглядом собравшихся к вечерней трапезе, происходящей на стыке сумрака и ночи, отрицательно качаю головой. Меня тянет на воздух так, словно бы он совсем другой вдали от лагеря. Ноги сами несут меня к водоёму, лёгкими ощущаю тяжёлый влажный запах с примесью осоки и сочных трав.

Кромка берега. Скидываю обувь, и голые тонкие ступни буквально проваливаются пятками в холодеющий песок. Знаю, что моё тело может регулировать температуру, но пока не знаю, как, пытаясь настроиться. Платье летит в сторону. У меня ничего не выходит, но мне уже не остановиться. Тёмные воды смыкаются на щиколотке, скользят по голени, захватывая стройное бедро, погружая по тонкую талию, топя грудь с мгновенно ставшими острыми навершиями, скрывая голову, утяжеляя цвет и без того тёмных волос. Я плаваю в этой бездне. Воды озера непроницаемы: я чувствую опасность, адреналин от неизвестности, таящейся под толщами потревоженной глади водоёма.

Мне бы надо было почувствовать его энергию раньше, но я настолько погружена в свои мысли и ощущения, что понимаю это, только когда растерянным взглядом пробегаюсь по словно бы стеклянной поверхности песка в ярком свете луны и невдалеке вижу Астра. Он сжимает, комкает в ладонях моё и без того уродское платье. Вижу его жадный до меня взгляд. Он уверен в себе до безобразия, но он не знает меня, не знает, что мне нравится то ощущение беды, что сейчас разлилось в воздухе. Но я боюсь, и в этом моё противоречие. И то, что он видит в моих глазах, пугает и его, вижу, как это отражается в нем.

— Отдай мне тряпку, — произношу я, стараясь говорить четко.

— Зачем? — произносит он, фальшиво удивляясь. — Как я понял из нашего утреннего разговора, ты прониклась мной.