Эгрегор

Так может это не ключ, а сам выход уже давно поглощён разрушением?! Но нет, я не верю в это. Черепа детей, это не простая метка могущества для духа. Это его особый успех, что-то намного более ценное, чем все, что он оставил в Проявленном мире.

Тогда выход может быть только там, внизу. В пропасти, что поглотила жизни трёх оболочек, одураченных масочником. Я вновь запрыгнул на валун и направил свет из черепов на обрыв внизу. Высота была большая, но внизу я едва увидел воронку червоточины.

– Гает, пошли.

К тому времени баку уже был рядом со мной, на валуне, отчаянно отступая от опасной гнили. Дух жалобно скулил, понимая, что скоро может быть поглощён всеобщим разложением. Схватив пожирателя снов подмышку, я прыгнул с уступа, совсем как дети когда-то.

И ничего. Ни стремительного падения, развивающего волосы на ветру. Ни устрашающей скорости падения. Я разворачиваюсь лицом к обрыву. Вижу, как валун раскалывается на куски, которые падают в бездну подо мной. Медленным потоком нас уносит вниз, к червоточине, будто мы плывём в размеренном потоке реки.

И всё.

Я вновь сижу на каменном полу каверны. Мерно падая с потолка, невидимый источник воды выбивает раздражающую капель. История с масочником наконец-то закончена. Я выбрался из его ловушки и неожиданно для себя обрёл нового союзника. Никогда ранее не слышал, чтобы пожиратели снов становились спутниками эгрегоров и от этого во мне ещё больше разгорался огонь гордыни. Баку присягнул мне на верную службу!

Я чувствую, как что-то оттягивает своим весом руку. Размыкаю пальцы, сжатые в кулак и смотрю на раскрытую ладонь. Три круглые, тёмно-серые сферы, будто обычные шарики. Анима детей. Тех, чьи черепа я держал в руках в подмире масочника. Значит, он сумел забрать из Завесы их как сувениры.

Вообще анима была достаточно редким явлением для Пустоты. Не многие духи могли её достать, ведь для этого нужно свести оболочку с ума и стать причиной её смерти. Но, как я уже говорил, многие в нашем мире с удовольствием поглощали её, так что это могло быть прекрасным средством для достижения некоторых целей… Где-то рядом со мной двигается баку. Он видимо чувствует аниму и недовольно рычит.

Кстати, о нём. Дух лежит рядом на спине, забавно перебирая по воздуху всеми четырьмя лапами. По-видимому, он ещё не до конца понял своим примитивным разумом, что произошло. Быть может, он так же делал во время нашего падения.

Я поднимаюсь с пола, прячу в карман куртки своей мыслиформы аниму, попутно оглядывая стены в поисках рисунков масочника. Как я и предполагал, они исчезли. Лишь привычные стены из серого камня. Затем я переворачиваю на лапы духа-тапира, от чего тот недовольно что-то гулко прорычал, будто ворчит.

Теперь мне понятно, откуда масочник объявился у Минги. Мой брат нашёл его в Проявленном мире, следил за тем, как малыш напал на племя и стал его терроризировать, питаясь детскими страхами. А потом, спустя какое-то время, вмешался в ритуал кама, усилив его заклинание. Со стороны было похоже, что это оно вышвырнуло масочника из Проявленного мира, с чем он сам и согласился.

В Пустоте дух больше не мог обеспечить себя хизией, а мой “великодушный” брат-затворник забрал его к себе, посадив на цепь как собаку и бросая ему как кости жалкие остатки хизии. Весьма неплохое решение, я бы с удовольствием поступил бы также.

Коротая время между переходами своего нового хозяина, масочник изобразил здесь свою историю. Я прямо представил, как в этой каверне он бродил от стены к стене, садился на колени или запрыгивал на потолок, выводя картинку за картинкой, стирая один уголёк за другим.

Подъём по туннелю ничем примечательным не запомнился. Лишь темнота, что прогоняет мой импровизированный факел и стены из серого камня, нависающие сверху, давящие по сторонам и тянущиеся снизу.

Проблем выбраться из ямы, в которую изначально я запрыгнул по пути в мир Минги, у меня не возникло. Дойдя до дыры в потолке, из которой на пол и стену пещеры струился яркий дневной свет, я оценил расстояние. Примерно три метра. А когда я прыгал сверху, казалось что намного меньше. Но выбираться всё равно надо. Я нахожусь в Пустоте и что самое главное, являюсь эгрегором – существом с поистине невероятными способностями в это мире. Я запрыгнул на стену, к которой мои руки и ноги будто прилипли и спокойно поднялся до выхода. Подъём был лёгким и не принуждённым, будто я превратился в пустотного паука. Сразу за мной аналогичным способом поднимается баку.

И вот я уже снова стою в песках Стрикса. Для меня ничего сильно не поменялось. Мой брат не найден, а я убил не позволительно много время, на его нерадивого слугу. И слугу, к слову, тоже убил. И ещё одного. И хуже всего то, что я не мог знать куда мне пойти, в какой дыре искать Минги? Частица его эфира оказалось бесполезна, лишь показала память его чувств до исчезновения.

В чистой теории он мог быть где угодно. Хоть в Пустоте, хоть в самом захолустном месте Проявленного мира, где его не найти самому Великому Архитектору. Может он поглощает хизию, насыщая себя после своих “гениальных” творений. Наверное, я слишком понадеялся на подмир Минги, что смогу найти его там. А вышло, что я не нашёл там брата и ещё развоплотил двух его слуг…

Кстати, возвращаясь к хизии. Я повернулся туда, где над раскинувшейся пустыней, виднелся громадный шпиль, теряющийся в искрящейся одинокими вспышками молний бурей. Даже сам обитатель этого монументального сооружения, не ведал, куда пропал мой нерадивый брат. Значит ли это, что я мог?!

Справедливость в своей мудрости всегда поручал свои просьбы, а по сути приказы только тем, кто мог с ними справиться. Значит, он знал, что я смогу. Просто я изначально смотрел на всё не под тем ракурсом.

Буря, поглотившая шпиль, была сосредоточением изменчивых энергий Пустоты. Поглощённая и принесённая эгрегорами в Пустоту хизия, что рождалась от чувств оболочек из Проявленного мира, эфир, мерно текущий между границами миров, будто пылесосом засасывались сюда, клубком переплетаясь в небе Стрикс. Я лишь мог догадываться, что рождалось и рождалось ли что-либо от их удивительного симбиоза. Каждый дух Пустоты, кроме самого магистра, мог лишь восхищаться рождаемой мощью и красотой тёмных красок, что расчерчивали небосвод.