Занятие для идиотов

– Пошли б они все, – сказала Майская. – У меня электронные.

Курила электронные, балдела как от настоящих; чуть закатывая от удовольствия глаза, улыбалась Натапову. «Ничего особенного, – подумал Натапов. – Эмоциональна, женственна, реактивна. Дело с ней иметь, наверное, трудно, но можно. И пьет вроде бы неплохо». Он прикинул остававшиеся в кармане деньги.

– Еще?

– Возьми.

Чокнулись. Глаза в глаза. Глотнули.

Он попытался представить происходящее со стороны.

«Где я? – спросил он себя. – В тайге? В пустыне? Отсыпаю откосы? Отрываю кюветы? Бетонирую полотно? Спокойно, Натапов, ты в баре, вокруг киношники. Ты, долбаный инженер-дорожник, по случаю квасишь с настоящим режиссером, лауреатом, и она просвещает тебя о том, какой замечательный у тебя сценарий. Практически вы уже делаете кино потому, что, как ты понял, болтовня о кино занимает девяносто процентов всего кинопроцесса. Ты счастлив, Натапов? Счастье есть состояние души – ты счастлив, Натапов? Теперь понимаешь, что такое настоящая жизнь?»

– Из твоего лесника я буду делать Христа, – вдруг сказала Майская.

– Кого?.. – Натапов икнул. – Пардон.

– Иисуса нашего Христа.

«Ой, – прозрел Натапов. – Тут не чистая эмоция, тут, похоже, дурдом».

– Я пока не врубаюсь.

– Возьми мне еще.

Натапов быстро принес еще и ей, и себе.

– Смотри, – сказала Майская. – Как истинный Христос он радеет о спасении всего человечества. Как истинный Христос приносит себя в жертву ради людей и всемирной идеи. Прикинь, как такой подход глобально поднимает твою тему. Натапов, ты сам так написал героя, ты чего, Натапов?

– Лена, он простой мужик!

– Христос тоже был простым иудейским мужиком.

– Он в сапожищах, в бороде, в избушке, в Тьмутаракани. Он трескает водку, жрет грибы и кроет матом. Он любит лес, он кладет на людей!

– Он будет настоящим Христосом! Иначе, Натапов, мне снимать неинтересно, смысла нет. Извини.

– Разбежались. Не вопрос, – сказал Натапов и вспомнил завет Лунгина не уступать режиссерам ни пяди.

Майская глотком прикончила «Дагестан».

– Ты смотрел мое кино о школе?

– Сильная вещь.

– Там тоже все утроено, преувеличено, доведено до абсурда. Это художественный прием, Натапов. Для максимальной выразительности, глубины, катарсиса.

– Катар… Как ты сказала?

– Не торгуйся, Натапов, кто ты такой?

«Кто я такой? – повторил про себя вопрос Натапов. – Вообще-то я нуль. Нуль со второй премией».

– Мне не сапоги его интересны, не то, как он водку глушит и кладет на людей, – знаешь, для чего я делаю из него Христа? Я скажу.

– Обожди, дай глотнуть.

– Я хочу в картине поговорить о российской духовной жизни – вот для чего мне Христос! Вся наша духовность – именно от Христа, в твоем говне это меня зацепило! Слушай, Натапов, я что-то долго тебя уговариваю. Я знаю: рыжие все упрямы, но ты вообще-то хочешь, чтоб я сняла твой сценарий?

«Тяжелый случай, – подумал Натапов. – Прессует, как бульдозер щебенку, полный абзац».

– Насчет хочу-не хочу вопрос умный, – сказал он. – Результат недопоя.

– Тогда молчи. Любой сценарий умирает в режиссере. Доверься мне, Натапов, ты чего? Я сниму не мыльный сериал – нормальный полный метр, триллер с безусловным положительным героем. Кино, которого ждут на фестивалях, о котором скучает народ.

«Печенкой чувствую финал, – подумал Натапов. – Разговоры о духовности и народе обязательно кончаются пошлостью. Она влезет в Христа, сотворит нечто заумное, пафосное, несъедобное, и на экране возникнет полная хрень, от которой из зала побежит молодняк. Что делать?»

– Я найду фирму, студию, продюсеров, деньги – под меня дадут. Сценарий у тебя купим, ты будешь в порядке и напишешь следующий.

«Плюнуть и отдаться этой сумасшедшей? – размышлял Натапов. – Или быть твердым, не дать размазать свое сочинение, но остаться без режиссера? Короче: быть или не быть? Блин, чистый Гамлет».

– Я уже в порядке, – сказал Натапов. – В полном.

– Счастливчик. Сраная вторая премия и – сразу режиссер. Да еще какой – сама Майская! Ты поймал свой шанс, Натапов, ты чего? Держи краба.

Он видел ее не так четко, как в начале встречи, но тепло ее руки, вложенной в его руку, почувствовал и запомнил. Удивило, что ее тепло превосходило его собственное и свободно в него перетекало. Живая грелка, подумал Натапов. Батарея. На фиг ей столько тепла в такую жару? Откуда она вообще на меня свалилась? Вода и камень, лед и пламень. Послать ее, что ли? Надо послать.

– Надо выпить, – сказал он.

– Я побежала, – сказала она. – Запомни, сценарий – никому, он мой. Мы теперь родные. Насчет Христа мы с тобой договорились.

– Я не поддамся, – сказал Натапов.

– Проспишься, поймешь – я права.

– Меня пятнадцатого награждать будут.

– Это – пожалуйста, поздравляю. Целуй.

– Так сразу? Не вопрос.

Она подставила щеку. Пересохшими губами он потянулся в сторону ее лица и, промазав с ходу, уткнулся в нос, потом в глаз; коснулся губ и всего на мгновение на них задержался. Она взглянула на него с интересом.

– Позвонишь. Телефон в справочнике членов Союза.

С лавки вспорхнула легко, поворот на каблуке, взмах сумки, и вот уже он видит ее спину. До входной двери всего три метра – успел отметить важные детали: фигура пацанская, не ахти, ноги, руки, общий облик – вся на шарнирах, вся в движении. Все правильно: не женщина – режиссер.

Пил кофе, таращил глаза, приходил в себя.

«Коньяк – вещь, коньяк – здоровье, – рассуждал он. – Не буду я ей звонить первым. Отдохнет батарея. Вместе со своими идеями. Сучара. Боевая сучара, наглая. Сучара сумасшедшая с пушистой головой. Пусть отдохнет».

Натапов выложил на стойку последние звякнувшие монеты и поволок себя к выходу.

10

Домой притащился к четырем.

Аромат свежеприготовленного обеда встретил его на пороге и повлек на кухню. Наташа стучала тарелками, накрывала на стол.

– Садись, – сказала она. – Как раз вовремя.

Так она бодро это сказала, так радостно улыбнулась ему, что его мгновенно охватило ощущение не попусту прожитого, счастливого дня; он заслужил сегодня хлеб и пышную встречу, он впервые в жизни реально занимался кино, и это был праздник. Теперь он желал, чтобы праздник продолжился дома, и, похоже, он продолжился.

– Кислые щи будешь?

– Еще бы! – воскликнул он. – Восторг!

Наташа налила ему и себе дымящиеся щи, бросила в них по щепотке укропа и петрушки, ложку сметаны и села с ним рядом за стол с сознанием женского хозяйского удовлетворения: муж любил ее еду, ее уют, заботу и ласку, и ей от этого было хорошо. Она чувствовала исходивший от него запах спиртного, помнила, с кем он встречался, но как умная жена не задавала до времени ненужных вопросов, она была психологом и знала, что для таких мужчин, как Натапов, доверие в семейной жизни превыше всего.

Прожив с ним год, Наташа хорошо изучила его привычки и его самого. Он предпочитал, например, одну и ту же пасту – зеленый «Блендамед» и морщился, когда она покупала другую, он терпеть не мог носки с рисунком, засыпал всегда на правом боку с по-детски подложенной под щеку ладонью и ненавидел, когда громко орал телевизор.

Наташа быстро ко всему приспособилась, не возникала по пустякам, но свои интересы отстаивала негромко и свято. Пусть и теперь он думает, что она беспредельно ему доверяет, пусть никогда не узнает, что женское доверие мужчине весьма относительно, пусть никогда не почувствует, что своего мужчину настоящая женщина обязана всегда держать под контролем. Тем более мужчину, у которого в паспорте отсутствует супружеское клеймо. Тем более мужчину-творца, победившего в конкурсе; тремя днями раньше она сознательно не придала большого внешнего значения его победе: не захотела культивировать в нем идею превосходства в противовес ее собственному уничижению; женское чутье подсказывало ей, что ничего хорошего из этого для их жизни не выйдет.