Переплет

Инга, возомнившая себя книгой, берет слово

– Ой, ой, ой… – не без иронии в интонации заметила Инга, возомнившая себя книгой. – Какой-то у нас тут детективчик намечается, или как? – задала Инга вопрос, но услышав в ответ реплику «Или как», так и не озаботилась тем, чтобы узнать, кому она принадлежит, и, выпив сто грамм виски для храбрости, ушла на дискотеку, где играют дабстеп.

Фантазии о Розе

Сесиль, да-да, та самая секретарша Сесиль Бонкур, водившая шуры-муры с главным редактором Le Figaro Эсьеном Мулле, была любящей матерью и листала новый выпуск газеты своего любовника, пестривший сенсациями. Ее дочь Роза могла бы в то время уже заниматься любовью в Мадриде с художником-авангардистом, как будто других уже не осталось. И именно, любовью. Не принято у испанцев заниматься просто сексом, тем более, с француженками. Внешность Розы позволяет ей пойти потом в бар и найти еще кого-нибудь. И тот, очередной, обязательно станет писателем. Он проживет яркую, но, в большей степени, несчастную жизнь, и его признают только после его трагической смерти. И он станет легендой, кумиром молодежи следующих времен. Роза так обворожительна, что в ней невозможно ошибаться. Роза росла без отца. Недаром Сесиль частенько вспоминала о мечтах своей маленькой Розы, которая мечтала, или, по крайней мере, говорила как-то своей милой маме, что она обязательно станет работником Красного Креста и/или Полумесяца и уедет туда, где люди будут нуждаться в помощи. Мама, конечно, похвалила свою ласковую девочку за такие стремления, сказав ей: «Еще все впереди, радость моя, а пока что наслаждайся детством». Потом они больше никогда не говорили об этом, и Роза уже успела стать в своих мечтах ветеринарным врачом, почтальоном, нянькой в детском саду, цветочницей, продавщицей мороженого, медсестрой на передовой в Авдеевке, певицей, киноактрисой, и список ее будет продолжен. Список ее будет достаточно длинным, так как Роза будет ветреной непостоянной девочкой, влюбчивой в новый образ.

Страсти по Густаво Флоресу

Роза прекрасно ориентировалась в пространстве и подарочных упаковках. Своему милому другу Густаво Флоресу она подарила нежно обернутый легкой тканью воздушного цвета предмет. К обволакивающей его ленте была приколота открытка с надписью: «Милому Густаво от Розы на много-премного лет…» (а на открытке – море).

Густаво проснулся от стука в дверь в своем гостиничном номере в Гранаде. Он только крикнул что-то невразумительное в сторону двери, явно давая понять горничной, или кому бы то ни было, насколько некстати он был разбужен тем горьким от опрокинутой накануне кавалькады бокалов абсента утром.

Густаво открыл дверь. На полу перед ней лежал подарок Розы. Он поднял его, закрыл дверь и взглядом, похожим на разрушающееся мироздание, прочитал: «Милому Густаво от Розы на много-премного лет…», и повернув открытку морем к себе, отчаянно сжал зубы, как будто они были в состоянии сдержать поток океана слез. Густаво бросился в ванную комнату, и изрыгнул из себя грусть, обессиленно сполз к ободку ванны и застыл с повисшими над подбородком липкими нитями слюны. Так он провел полдня. Он открывал воду и трогал ее. Вставал, раздевался, погружался в едва теплую купель гостиничного номера. Сквозь витраж окна пробивался луч благостного солнца. В итоге Густаво вспомнил, о чем он писал в своем рассказе «Отпуск», и решил уверенно, что у него еще есть шанс. Освеженный душем и одухотворенный надеждой, которую внушил он себе сам, Густаво вышел из ванной комнаты и, осмотревшись, заметил забытый на постели сверток, обернутый тканью легче ветра, и дернул за ленточку, обвивавшую некий предмет. Аккуратно избавив предмет от ткани, Густаво с нескрываемым любопытством принялся рассматривать, казалось бы, обыкновенную книгу. Однако, сам автор подарка уже внушал таинственное желание открыть ее и безоговорочно отдаться ее содержанию… Едва открыв ее, Густаво был потревожен очередным стуком в дверь. Помимо настойчивого громыханья с той стороны, Густаво услышал крайне волнительное, как приговор звучащее и ничего приятного не сулящее предупреждение: «Откройте, полиция!..»

Густаво Флорес оробел. В общем, его судьба безнадежно проигрывала судьбе его героев, как минимум, из его рассказа «Отпуск». Он был обречен на открытие.

Взаперти

Мино приговорили к домашнему аресту на время выяснения обстоятельств дела. Наручники с него сняли, но на всякий случай нацепили с виду игрушечный браслет на запястье, похожий на те, которыми окольцовывают проживающих в гостиницах или пришедших на концерт людей… Но все-таки браслет был необычным, а со встроенным чипом, о местонахождении которого легко можно было узнать, находясь в любой точке планеты. Престарелый француз строгим голосом сообщил об этом с экранов, установленных в доме, ставшим местом заточения Мино. Этот престарелый француз напомнил Мино главного редактора Le Figaro Эсьена Мулле. «Все они на одно лицо, эти французы» – подумал Мино. А что касается браслета, то от него все равно можно было избавиться, если очень постараться, поэтому решили охранять Мино по старинке. Дом был оцеплен необходимым количеством хорошо обученных головорезов, отметившихся убийствами во многих горячих точках современности (об этом Мино также узнал от того же похожего на Эсьена Мулле престарелого француза, который вещал с экранов и сопровождал свои предостережения суровым взглядом). И у Мино появился стимул тренироваться. Снаружи его, вполне возможно, ожидала армия злых мужичков, готовых на все, чтобы размозжить кому-нибудь голову, а уж от такого непутевого писателя, считающего их лоботомированными недоумками, они и подавно мокрого места не оставят. Тренироваться Мино решил тоже по старинке, памятуя о том, что солнце, воздух, онанизм укрепляют организм. Слава Богу, разрешено было гулять во дворике два раза в день, и круглосуточно смотреть каналы порнографического содержания, кроме которых, собственно говоря, ничего другого экраны, вмонтированные в стены, не показывали. Особенно Мино нравилась французская порнуха. Она была пропитана не только развратом, но каким-то естественным эстетизмом. Хотелось пересматривать многие сцены, и Мино заказывал повтор некоторых фильмов. К счастью, такая опция была ему доступна, наряду с выбором для себя меню, как минимум из трех салатов и/или закусок, трех горячих блюд и трех видов прохладительных напитков. Чай и/или кофе Мино мог получить из специального автомата до пяти раз в сутки, нажав на кнопку с понравившимся названием, особенно, ему нравилось название «голубая лагуна». Вкус, правда, не очень радовал, но Мино к нему привык. А вот с супами дела обстояли куда хуже. В день Мино полагалась одна тарелка супа, и естественно, безальтернативного, так называемого «супа дня». Такими супами обычно были кремы-пасты-гели, но только не супы, из зеленого горошка, шпината, спаржи, шампиньонов и прочей растительности. Самой главной неожиданностью для Мино стал горячий морковный суп, в службе доставки его назвали «привет из Исландии». Единственным кулинарным успехом выдался сырный суп. Мино назвал его «швейцарским», а полным провалом для Мино оказался луковый суп. Он совсем не напоминал ему те луковые супы, которые он употреблял в родных пенатах. «Значит, все-таки французы не умеют готовить луковый суп», – рассуждал Мино каждый раз, когда выливал его из миски в унитаз. Мино хотел съесть настоящий борщ, с пампушками, политыми соком чеснока и покрытыми большим слоем смальца, и чтобы в борще обязательно плавала настоящая не консервированная гигантская белая фасоль, и шкварки, чтоб подавались к нему, и сметана, в которой не тонет ложка. А еще он хотел суп щавелевый, так называемый зеленый борщ с соком лимона и перепелиным яйцом, и солянку мясную сборную, и рыбную, и уху с водкой, и харчо, и много всего еще разного хотел Мино. И свекольник, когда жарко, и гороховый суп с копченостями, когда холодно, и пресловутый куриный бульон с лапшой, который здесь тоже, как выяснилось, готовить не умеют, или не хотят. Да и для кого, собственно, стараться? А приготовить что-либо самому Мино было запрещено. Все продукты тщательно проверялись перед использованием. Мино поставляли немного овощей и фруктов, именно в том количестве, которое не могло причинить вред организму Мино, даже если он съест их, когда они сгниют. А вот сырое мясо, рыбу, молочные и прочие скоропортящиеся продукты Мино не получал. Логика была проста: «спрячет Мино еду, она испортится, бактерии там всякие, инфекции, потом съест – и кранты». Так что Мино был лишен одного из любимых своих занятий: поварского дела. Узнав о том, что готовить ему запрещено, Мино невольно вспомнил актера Ришара, игравшего французского повара в грузинском фильме, в котором по сюжету этому по уши влюбленному, помимо жены, в свое дело повару, уже открывшему свой ресторан в Тифлисе, коммунисты запрещают этим делом заниматься, отбирая у него, помимо жены, еще и ресторан, превращая его в посредственную точку общепита. Словом, все, что может быть частью души и смыслом жизни, коммунисты легко присваивают себе и уничтожают. Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrive!1 И тот французский повар умирает с улыбкой на лице, мечтая о приготовлении очередного блюда, искренне не понимая, почему коммунисты с обыденной беззаботностью травят себя чудовищной стряпней. Коммунисты вместе с фашистами, включая национал-социалистов, в общем, имея утопические цели, оказались в итоге самыми кровавыми утопистами в истории человечества. «То ли еще будет» – думал Мино. Но ничего не происходило. Новостей он был лишен. Только порнуха, питание, прогулки в саду, и изучение дома, из которого, к сожалению, вывезли вино, а вход в подвал замуровали. Зная английский, Мино постепенно начинал открывать для себя французский, так как библиотека состояла практически полностью из книг на французском языке. Чтение по-французски для Мино заключалось, в первую очередь, в рассматривании рисунков в старинных книгах о рыцарях и их дамах сердца. Обычно всегда такие сентиментальные созерцания заканчивались слезами, лившимися в честь Жюли. «Неужели? Как же так?» и прочие совершенно безответные вопросы задавал Мино страницам, несущим чьи-то имена из далекого прошлого. Но не было книг, и конечно же не было никакой библиотеки. Голые стены с экранами (как будто кем-то тут все было переоборудовано на скорую руку – пытался найти объяснение этим метаморфозам Мино). Незатейливая мебель: стол, стул, кровать. Автомат с кофе-чаем. Подъемник, по которому доставлялась еда. Туалет без биде. Прогулки во дворе без растений. Тень вместо тела. Прошла неделя, пошла вторая. Мино готовился к приходу доктора Наскального. Но напрасно. Обещания инспектора Саспектора не сбывались. Никто не посещал его уже дней десять, кроме строгой пожилой женщины, которую Мино видел периодически в до неузнаваемости изменившемся доме. «Горничная» – полагал Мино. Она открывала ему дверь во двор для получасовых прогулок утром и вечером. Он пытался не раз заговорить с ней, спрашивая «как там продвигается дело», «каковы результаты расследования», но она будто не слышала слов Мино, и что-то бормоча себе под нос скрывалась в других комнатах, закрывая за собой двери, исчезала в каких-то неизвестных лабиринтах. И он гулял, а потом эта мрачная тетка возникала опять, махала рукой Мино, сигнализируя, что его время истекло, и он заходил обратно в помещение, а она запирала обе главные двери дома, во двор и на улицу. И Мино оставался наедине с отчаянием и порно. Благо, пульт всегда был под рукой, и он нажимал то на кнопку Play, то на кнопку Replay.

1

Первые строки «Марсельезы»: Вперед, сыны отчизны, величественный день настал!