Бегство(Frateria armis)

Очень хорошо, что помощь прибыла вовремя. Иначе бой затянулся бы на куда большее время. Но и сейчас медлить нельзя – канцы могут прислать подкрепления уже через два часа, и тогда озерцо и впрямь можно будет использовать по прямому назначению.

Грохнули гранаты, полетевшие на позиции канцев. Солдаты противника, оказавшиеся почти в плотную к подразделению Реналура, вскочили и бросились назад, к более надежным укрытиям.

- Не преследовать, - крикнул Ритемус, - Пусть Булевис сгонит стрелков с холма!

Он отправил бойца, чтобы тот передал Булевису, что, пока тот не выполнит распоряжение, они не продвинутся, а сам заменил убитый минутой ранее второй номер пулемета. Через несколько минут с холма стали стрелять уже по канцам, и тогда Ритемус скомандовал общее наступление. Вперед полетели гранаты, а спустя секунды после разрывов – и солдаты. Возможно, в другой ситуации командир не одобрил бы атаку в лоб, она шла на канцев со всех сторон, оставляя лишь один путь – назад. Застигнутые врасплох серые не смели встать, чтобы получить пулю, но смерть их настигала с помощью штыка или выстрела в упор. Те, что находили сзади, спешно отступали, пятясь задом и стреляя по надвигающейся с трех сторон волне, и порою не попадая: Ритемус с удивлением замечал, что выпущенная с четверти сотни метров пуля упала ему под ноги. Значит, психологический эффект достигнут. Значит, победа.

Канцев гнали еще километра три. От убегающей толпы, - по-иному это было не назвать, - то и дело отставали и падали на землю убитые и раненые или неудачно споткнувшиеся об кочку. Последних тут же затаптывали, протыкая штыками. Далее лес сильно густел и стрелять стало бесполезно. Серых было еще с полсотни, может меньше или больше, но проверять это уже никто не хотел. Полуторачасовой бой всех измотал. Настало время собирать камни и подсчитывать потери.

Ритемус шел мимо трупов партизан и врагов. Сначала их было немного, но по возвращении в лагерь он видел все больше и больше тел, счет шел на многие десятки. В «озере» вперемешку лежали трупы канцев, раненых партизан и собак, всего две дюжины. Вчера лазарет устроили здесь, потому что место было защищено от ветра и имело плоскую поверхность, достаточную, чтобы разместить раненых не в тесноте. А сегодня сюда же сначала кинули гранату, пустили собак и бросились в рукопашную канцы. Лишь нескольким удалось не понести больших увечий, чем было до боя.

Убитых было больше четыре десятков, ранено не меньше, и то, что большую часть убитых составляли вчерашние раненые, нынешнее число раненых на сегодня почти не изменило. Всего убитых с обеих сторон было чуть больше сотни, и потери канцев были чуть больше лишь из-за последующего бегства, а по выучке они вовсе не уступали партизанам. Роль сыграло и то, что среди солдат противника были местные жители – те были в легких жилетах с патронташами, и вообще их одежда имела с военной мало общего. Ритемус сразу понял, что эти были из Шенйака, пришли мстить. Однако допрос двух уцелевших бойцов противника, одним из которых был такой ополченец, выявил, что он был из совершенно другой, далекой деревни, а он ушел к канцам, чтобы обезопасить свою деревню, поступив на гарнизонную службу.

- Булевис, откуда пришли беженцы?

- Из Шенйака, и из соседней деревни, где мы были.

- Вот как. А я думал, что они пришли мстить, - и обратился к пленному прихлебателю серых, - Твое желание понятно, но гибель моих людей лежит и на тебе. И тебе за них отвечать.

Сказав это, он достал пистолет из кобуры и прострелил пленному голову. Он признался себе в ту же секунду, что это следовало бы сделать позже, но он, как и остальное, еще не отошел от горячки боя, и злоба вкупе с жаждой месте проголосовали за казнь. Этот выстрел немного остудил его пыл, и он решил пытать оставшегося в живых канца вечером или позже, когда он будет способен мыслить разумно.

Убитых похоронили у подножия холма возле деревни. Земля там была мягкая, пригодная к возделыванию, что было удивительно в этом крае, не принимающем сохи. Место выбрали на границе возделываемого участка земли, где та была не слишком жестка для вскапывания, и скоро здесь были выкопаны две могилы для сотни с лишним человек.

Несмотря на протесты, Ритемус распорядился захоронить врагов по-человечески, оставив соответствующие таблички. Погребение длилось более трех часов, пока все, - и жители деревни, и партизаны, - копали могилы, спускали вниз трупы и пастор читал молитвы. За партизан он молился по каждому, канцев, уже спущенных вниз, окурил травами, произнес молитву об очищении душ. После этого все ждали речи Ритемуса и салюта из винтовок, но он первый развернулся и пошел к лагерю. На полпути к вершине холма он развернулся, будто хотел что-то сказать, но не нашелся, и пошел дальше. Ему нечего было сказать. У всех есть глаза, и они скажут больше, чем язык. На сегодня хватит разговоров.

В лагерь пришли и гражданские – они собрали все, что уместилось в руках, на спинах и возах, и пришли к капищу. И случайно забредший мог подумать, что здесь снова спустя столетия люди собрались для обрядов. Костры, камни в человеческий рост, освещаемые искрами, приглушенное бормотание. Но чтобы стал делать этот прохожий, если бы услышал, о чем говорят эти люди? А говорили многие и о многом. Жители деревень оплакивали своих убитых, брошенные и сожженные дома, мысленно и устно прощаясь с нажитым добром. А жители Шенйака ругали партизан за дерзкий налет, мол, можно было поговорить по-доброму. Сами партизаны поминали добрым словом ушедших на ту сторону, делились впечатлениями от боя и чистили оружие. Раненые стонали, но их стоны едва было слышно – лазарет теперь располагался за капищем, и звук тонул за холмом. Пастор помогал санитарам, а в перерывах во всеуслышание читал молитвы, что не преминул высмеять Булевис, пытавшийся растормошить командира.

Командный состав тоже поредел. Не было не только Йакалана, но и Реналура – тот сейчас лежал с простреленным боком, кажется, была задета печень, но он страдал кровотечением. Йакалан метался в бреду, ворочался с боку на бок, несмотря на влитый в него аспирин, ценившийся в эти часы на вес золота, и Ритемус ходил от костра до лазарета каждые полчаса, не находя себя места и чувствуя себя совершенно бессильным. Реналур убеждал его, что все хорошо, хотя его слабый голос и сияющее в сумеречном свете лицо говорило об обратном, но Ритемус лишь кивал головой, и не в силах смотреть на мучающихся своих соратников, уходил.

И у костра он не мог подолгу сидеть ровно по той же причине. Кажется, из всех только он да Булевис отделались синяками. Тумасшат лишился двух пальцев на левой руке. «Осколком разнесло вместе с цевьем. Не страшно, главное, правая цела, стрелять могу. Да и старый уже, терять нечего» - сказал он, отмахиваясь рукой после каждой фразы, словно потерял не часть тела, а носовой платок. Димитриса зацепил осколок, задевший то ли сосуд, то ли нерв между виском и глазным яблоком, и, хотя рану прочистили, он жаловался на боль при моргании и то, что стал хуже видеть этим глазом, хотя ранее на зрение не жаловался. На виске красовался опоясавший лицо бинт, рубиновый в месте ранения, и комиссар то и дело поглаживал его, проверяя чувствительность. Так и сидели все вчетвером, иногда громко вздыхая, и на их лицах, словно вырубленных языческих изваяниях, танцевали блики огня.

- Что делать будем? – наконец изрек Тумасшат.

- Завтра скажу, - незамедлительно откликнулся Ритемус, не отрывая взгляда от огня, - Сегодня пусть люди отдохнут.

- Ритемус, можно тебя? – прозвучал голос Либертаса сзади.

- Да, конечно, - сказал Ритемус, и, когда они отошли на приличное расстояние, спросил, - откуда же вы здесь?

- Для всех мы тоже партизаны, - улыбнулся библиотекарь, - только и всего.

- А на самом деле? Я признаться, очень удивлен. Я думал, вы погибли в Капулане.