Страница 15 из 190
- Как думаешь, правда, что наши на сторону повстанцев переходят? – вдруг спросил Таремир.
- Конечно, - хитро скривился Ритемус. – В одном они нас превосходят – у них есть идея, и они успешно ее вбивают в народные массы. Если бы король не допустил этого раньше, всего можно было избежать, но он слишком медлителен, он привык, что ему подчиняются беспрекословно, и не слишком беспокоится о людях, которые желают его свергнуть. Такие люди долго не живут…
Он не сказал мысль до конца – по улице раздавался радостный возглас бежавшего с газетным листком в руке бойца.
- Мы переходим в наступление! Они разбиты! – десятки рук притягивали его за гимнастерку к себе, чтобы тот объяснил, в чем дело, но он самозабвенно вприпрыжку несся дальше, чтобы донести эту новость всем.
- Лучше поздно, чем никогда, - ухмыльнулся Таремир, празднуя победу над критическим скептицизмом Ритемуса. Но тот лишь промолчал и сам себе мотал головой. Слишком поздно. Теперь они просто так не остановятся.
***
Над Тиренаром висел густой туман. По улицам, разукрашенными плакатами, чествующего короля и армию его высочества, прочь из города маршировали колонны солдат. Гремела бравурная музыка, чередующаяся с голосом командира гарнизона, зачитывавшего приказ ставки верховного командования. По-прежнему ни слова о гражданской войне, но вместе с тем: «враг», «предатели», «неприятель», и ни слова о повстанцах как гражданах Арлакериса, словно они были иностранной армией. У вокзала кипел обычный шум и гвалт – часть Ритемуса к месту битвы решили перекинуть по железнодорожным путям вместе с боеприпасами, другие части отправились пешком, а в городе оставалось почти три сотни солдат. Их перебрасывали обратно, на запад от столицы, к Гиремасу – городу, неподалеку от которого скапливались крупные силы противника. Путь был очень долог, а помощь солдатам королевской армии, которая постепенно зажимала вражескую армию в клещи, требовалась срочно. Привычно шумели на путях черные цилиндры локомотивов, словно от нетерпения, пуская с визгом дым; будто бы они также как солдаты, залезавшие в их вагоны верили в победу и рвались вперед, не жалея себя, лишь бы приблизить победу как можно ближе. Под навесным куполом от жара машин и людских тело стояло жестокое марево, и Ритемусу хотелось окунуться в прохладу туманной слякоти. Он с непониманием смотрел на окружающих – на гражданских, на раненых, на других солдат – всех их усталые, грязные, исхудалые лица излучали неподдельную радость, и они тем же отвечали на его угрюмость. Он пытался объяснить Таремиру, что противостояние не кончится даже в случае победы войск его Величества в предстоящей битве, и по стране будут действовать сотни разрозненных банд, но тот и не думал слушать его, будто бы после этой битвы произойдет некое чудо, и все проблемы вдруг разом исчезнут.
Скоро он попрощался с Таремиром, и залез в вагон к остальным. Локомотив возвестил всех об отъезде звонким пронзительным голоском, состав дернулся, и колеса мерно застучали по рельсам. Вслед им снова махали – Ритемус слабо улыбался, словно кто-то мог видеть его улыбку, но теперь любой отъезд на поезде напоминал ему первый день Фалькенарской войны, и что-то в эти моменты внутри с болью переворачивалось, как раскаленные угли.
- …Куда летишь ты, вольная птица?
Прошу, слетай к матери в дом.
Пускай заплачет и мною гордится:
Сложил я голову в бурьяне чужом… – старательно выводил он слова старой солдатской песни, вдруг почему-то забыв первые куплеты. Поначалу все притихли, мол, чего этот дурак настроение портит – побеждать же едем! – но туман и слякоть вкупе с начинающимся дождем вытянули остатки боевого духа, и один голос за другим Ритемусу стали подпевать, все громче и громче; скоро пел весь вагон, и дрожащий поначалу голос бывшего тюремщика стал тверд и громок.
Песня кончилась, и его звездный час тоже. Его однополчане замолкли на какое-то время, как требовал негласный обычай этой песни, поминая павших в боях, и все вернулось на круги своя – вагон наполнился веселым гудением людских голосов, а Ритемус все так же закутывался в шинель от ночного промозглого ветра и смотрел на проплывающие мимо поля, утопающие в тяжелом молочном одеяле. Перестук колес по рельсовым швам медленно навевал сон, но уснуть не удавалось – злой ветер снова врывался под шинель и ледяным клинком пронизывал разомлевшее тело.
… Проснулся он от сильного грохота, раздавшегося где-то впереди. Молнией пробежала по составу дрожь, и скоро вагон медленно потянуло вниз, он упал с рельсов на бок и скатился по галечной насыпи. Внутри все перевернулось вверх дном; Ритемус остался цел – на теле были небольшие ушибы, которые сильно саднили, у остальных то же самое или небольшие переломы, но погибших не было.
Несколько человек вместе с Ритемусом выбрались наружу. Весь состав сошел с путей, и вдоль насыпи лежали вылетевшие из вагонов цинки и люди, уцелевшие вытаскивали раненых и убитых наружу. Меньше всего повезло передним вагонам - взрывом их разметало вместе с локомотивом в труху, остались только платформы да щепки, из-под которых и вытаскивали немногих уцелевших, у которых были серьезные увечья. Выставив охрану, солдаты принялись стаскивать с насыпи вниз все, что могло помешать продвижению других поездов.
- А ведь если бы машинист был бы чуть быстрее, мы могли бы оказаться на их месте, - пробормотал солдат, что нес с Ритемусом мертвое тело к лесополосе, где штабелями выкладывали погибших, которых становилось все больше и больше.
- Нас не жалко, - прокряхтел Ритемус, - Но что было, если бы здесь проезжал пассажирский поезд?
Лесную тишину нарушали лишь негромкие возгласы, лязг металла и моросящий дождь, но не было того, чего все ждали больше всего – паровозного гудка, проносящегося над лесом. На месте происшествия уже образовался небольшой лагерь с навесами, и суматоха немного улеглась, хотя вокруг лазарета, обосновавшегося у серединных вагонов, носились вокруг стонущих раненых санитары. Ритемус сидел под брезентовым полотном, натянутым на шесты, вместе с другими бойцами, и в нос бил целый букет запахов: сырость леса, терпкий запах табака из десятков трубок и сигарет, собирающийся облаком над головой, прибитая дождем пыль и запах дезинфицирующих веществ вперемешку с удушливой вонью крови.
- Чую, не дождемся мы сегодня поезда, - вновь сказал солдат, затянулся самокруткой и пустил дым. – Как бы самим до ближайшей станции не пришлось все нести.
Ритемус не ответил – собеседник ему не нравился: красные глаза, небритое и осунувшееся лицо, а уж табачного дыма он не любил, хотя и спокойно переносил его, и подумал, что сам выглядит ненамного лучше его.
Вдруг из густого леса зазвучали выстрелы. Пули с треском прошили кусты, и нашли свои цели – несколько человек упали замертво. Солдаты похватали свои винтовки и побежали на другую сторону насыпи, но там творилось то же самое. Слепые выстрелы летели в лес в надежде попасть в невидимого противника, который, напротив, бил метко.
- Бойцы королевской армии, сдавайтесь! – закричал кто-то в рупор. – Сложите оружие, и мы вас не тронем!
Мало-помалу выстрелы затихли. Ритемус положил винтовку, и, затаив дыхание, смотрел, как из темноты выходят люди в просторных плащах с капюшонами, под которыми не было видно лиц, и с оружием. Их было много, но намного меньше, чем королевских солдат.
- Не поддаваться! Они… - вскричал кто-то, но резкий хлопок оборвал его крик.
- Прекратите сопротивление, и вы будете пощажены! – вновь сказал голос. На этот раз один из революционеров приказал всем выйти из вагонов. Героев больше не нашлось. Всем бойцам регулярной армии связали руки и надели на глаза повязки, дали в руки длинную веревку, чтобы строй не нарушался, и повели в лес. Никто за время не проронил ни слова, по крайней мере, Ритемус не слышал их, потому что они заглушались громким треском ломающихся веток под ногами. Веревка часто натягивалась из-за упавших или оступившихся; таких, как на собственном примере он убедился, поднимали за шиворот резкими движениями и тычками прикладов указывали направление.