Туман гор Кайана

— Они! Лгут! Тебе!

«Стреляй… Стреляй!» — вдруг промелькнула искра рассудка в моей голове. Я рывком снял с Криса винтовку и, прицелившись, зажал курок. Так поступили и остальные — мы всё выпускали патроны в то существо, валяющееся на земле, все пытались убить то, что было уже мертво, а он всё продолжал выть:

— Ложь! Наглая ложь!

Голос Амарука превратился в чудовищный вой. Уже нельзя было убить то, что лежало перед нами — он был духом, а не мёртвым, и силы в нём было непомерно много. Всё резко переменилось ровно в то, что я чувствовал — в смерть.

Дальше моя память оставила лишь отрывки. Помню: он поднялся на бледные, даже тёмно-серые ноги, покрытые кровью; его накидка, достающая раньше до пола, свисала ему до пояса; помню кучу обезображенных человеческих лиц и голов, выросших на его черепе; помню длинные руки, расставленные в стороны, и протяжный хриплый крик, когда он побежал на нас.

Первым ударом он точно промахнулся мимо меня — что-то, очень похожее на ударную волну, отбросило меня прочь. На лице была кровь… Не моя. Помню выстрелы из автомата, явно принадлежавшего Ричу — он ведь вначале стрелял из пистолета — восемь или девять из двадцати патронов. А дальше — глухой стук. И вновь кровь.

Ещё помню крик. Наверное, кричал я. Хотел ли? Чёрт его знает. Хотел, раз кричал. Смит ещё что-то пытался вбить мне о том, что нужно бежать… а я не чувствовал даже собственных ног. Да, нужно было бежать. Только раньше. Гораздо раньше. В тот момент… бежать уже было поздно.

Первое моё ясное воспоминание: я, израненный и весь в опилках висел над темнотой той самой пещеры, схваченный чьей-то крепкой хваткой. Рядом с собой я видел светлые волосы, полные крови. «Всё-таки, он сбросил нас вниз», — всё, о чём я успел подумать прежде, чем упал в ту темноту.

Всё-таки, он сбросил нас вниз.

========== Глава 13. Сердце гор ==========

Темнота. Как быстро она поглотила всё вокруг меня… Должно быть, моё тело просто перекрутило в воздухе — не мог же весь свет просто исчезнуть за одно мгновение?

Помню, как наши со Смитом взгляды пересеклись. Меня бросили первым, так что он мог видеть всё то, что через секунду должно было появиться в его глазах — страх, паника, отчаяние… сожаление.

Я много раз думал о том, что нужно было бежать прочь, а не следовать под дулом автомата на смерть, но в тот момент, когда я летел вниз… боже, я думал о таких глупых вещах. О том, что должен был «У Сенди» двадцать три бакса, о той девушке — Джинни, вроде бы — что просила позвонить мне многие месяцы назад. Я думал: «Чёрт, я не исправил столько вещей. Вот обидится старик Дрейк, когда узнает, что я всё-таки не полезу с ним в Латинскую Америку, расстроится, больше некому будет шутить про его второсортные авантюры», — я думал о таких… банальностях? О мелочах?

Должно быть, мне просто не хотелось рассуждать о собственной смерти — такое часто бывало со мной в Афгане: бессонными ночами задолго или перед самими операциями я думал о том, как заживу, когда вернусь; куда сначала пойду, что съем, что надену на свой первый «гражданский» вечер — как и в те многие разы, я просто пытался обмануть себя, мой мозг пытался играть в игры, воображая, что всё то, что мне предстояло пережить, точно обойдётся, что никогда не будет никаких испытаний для моей жизни, но правда в том, что подобный обман… очень наивен. В реальном мире нельзя просто закрыть глаза на проблему, чтобы та исчезла. О, нет — в реальном мире та проблема, скорее всего, воспользуется ситуацией и подберётся к тебе как можно ближе, чтобы в тот момент, когда ты открыл глаза, она показала тебе всем своим масштабом, что вот она — жизнь, и жизни на тебя плевать.

Когда я был у той пещеры впервые, я точно видел спуск — тот самый скалистый и острый путь во тьму, уходящий вниз под достаточно небольшим углом, чтобы туда можно было просто войти, но когда Амарук отпустил меня… То падение казалось мне бесконечным. Идеально ровным, вылизано-чистым, будто я падал ровно вниз, а вокруг меня не было ни ветра, ни звуков, ни запахов, ни даже сопротивления воздуха — я просто… исчезал?

Я не мог определить, сколько точно времени падал; не смог бы, даже если бы действительно задумывался об этом. А после… После я уже даже не был уверен, падал ли — то чувство невесомости, абсолютной и всепоглощающей темноты… Думаю, так люди в коме и чувствуют себя, вернее — так мне рассказывал один сослуживец: «Искажённое ощущение времени», — никогда бы не подумал, что пойму то, что он говорил, именно на собственном опыте.

Но если в его описаниях и его чувствах было некое спокойствие, то у меня был только страх. Всё равно, что падать с закрытыми глазами во сне — ты ждёшь падения секунду за секундой, кажущиеся тебе вечностью, но наступает то самое падение именно тогда, когда ты открываешь глаза. Я открывать глаза не хотел… Если, конечно, вовсе закрывал их.

Но в конце всё равно был он — именно в тот момент, когда я, по злой иронии, всё-таки попытался посмотреть на тьму, именно тогда, когда любопытство перебороло страх — удар.

***

Очнулся я на холодной, серой и грязной каменной породе. Всё тело выло так, как если бы все ухабы, что я пропустил, падая на дно пещеры, разом ударили меня по всем частям тела. Синяки, ссадины, раны и даже переломы — я ещё не мог открыть глаз, но уже отлично представлял и, что хуже, ощущал то, что со мной случилось. Ни двигаться, ни даже дышать из-за такой боли просто не хотелось.

«Нужно открывать глаза», — всё твердил себе я единственную мысль, но все мои силы остались там — наверху, у раскола, так и не последовав за мной вниз, так что со мной была лишь она — боль. Словно все мои рёбра были сломаны одновременно, словно какой-то патологоанатом-недоучка просто раздробил мою грудную клетку молотком, так и не удосужившись вытащить осколки костей из лёгких, а потом какой-то чудак по имени Виктор подключил меня к своей странной машине. Сказал бы я, что сил не хватало даже на вдох, но я дышал. Люди… очень живучие существа — не умирают даже тогда, когда самый простой выход — и есть смерть.

Нужно было открывать глаза — да… но хотелось лишь выть. Хотелось реветь как раньше — в самом раннем моём возрасте, заливаться слезами сверху-донизу и просто кричать куда-то в потолок, надеясь, что кто-нибудь да услышит. Наверху меня ждал Амарук. Там — внизу — лишь темнота. А со мной были только боль и страх. Что мне ещё было делать, как не кричать?

Но нужно было открывать глаза. Настоящий солдат… не позволил бы себе лежать и выть о судьбе — он знал бы, что его не слышат; понимал бы, что все его крики были просто бесполезны.

***

— Блядь…

Открыл глаза я не сразу. Даже не через минуту или десять, нет — больше, словно пытался свыкнуться с темнотой собственных закрытых век. Голова всё ещё гудела, рёбра и конечности всё ещё болели.

Вокруг, как ни странно, не было темно. Той абсолютной темноты, что обычно бесшумно поджидала в подобных пещерах, не было видно из-за тумана, заполонившего собою всё. Он будто светился, искажая собою саму реальность, будто сами стены — всё такие же серые, грязные и холодные — источали какой-то странный, бледный и пульсирующий свет. Я лежал прямиком у спуска, заканчивающегося тем самым довольно некрутым углом, а впереди меня — на расстоянии футов десяти — был лишь широкий и тёмный тоннель, неспешно ведущий дальше вниз.

Но не это было важно. В конце концов и факт моего выживания, и странное свечение, что я не видел ни до, ни после той пещеры — всё то меркло перед тем, что я увидел первым, только открыв глаза: передо мной, раскинув руки в стороны и нелепо таращась широко открытыми глазами в пустоту лежал Энтони Смит. Он был мёртв.

— Твою мать, — вырвался едва слышимый шёпот из меня.

Я видел лишь слабые очертания его тела из-за густой, почти физически ощутимой пелены, но отчётливо мог различить осколок камня, впившийся ему прямо в висок. Один из таких, коими как раз и был усыпан спуск вниз, пробил ему череп и прочно застрял в главном оружии Тони — в его мозгу, выпустив наружу лишь тоненькую струйку крови.