Страница 7 из 114
- Я не могу, Маркус. Прости, но не могу. Не могу оставить Эбби вдовой, а детей сиротами. И даже если ты пообещаешь, что обеспечишь их после моей смерти… всё равно не могу. Ибо и ты не вечен. Поддержать – поддержу. Доспехи, оружие… но сам возьму меч в руки лишь затем, чтобы положить его на наковальню.
Впервые за все время разговора граф опускает глаза в пол. И, кажется, его взгляд даже слегка печален.
- Береги свою семью, Бруно, - очень тихо говорит Спенсер, но Морфи его отлично слышит. – Был рад снова видеть тебя. В трезвом уме и добром здравии.
И теперь граф направляется к выходу. Он не видит, что Бруно провожает его взглядом, и не знает, что после его ухода и сам отправляется домой, чтобы увидеть жену и двух дочерей. Он не скажет им об Эльзе. Не скажет, что грядет война. Не потому, что не верит Маркусу… напротив, если Спенсер говорит, что войне быть – так оно и будет. С тех пор, как они ушли с гладиаторского городка и долгое время странствовали, будущий граф не ошибся ни разу – всегда знал, куда идти и что делать. Знал, как и где скрываться. Знал, с кем стоит заводить разговор, а кого лучше избегать. Тогда он еще не успел превратиться в хладнокровного монстра, коим является сейчас. Тогда… он еще был человеком.
И потому война будет.
Бруно знает это.
Но не скажет о ней семье лишь по одной естественной причине – он хочет, чтобы его девчонки пожили в мире столько, сколько это будет возможно. Он хочет, чтобы война пришла в Айронхолл в самый последний момент. И еще он не хочет, чтобы Эбигейл волновалась. Для нее и их третьего ребенка, чье сердце уже бьется, волнение – не лучший друг.
***
Бегриф никогда не думал, что уйдет от родимых гор так далеко. Будучи дворфом, он вообще не питал особой любви к путешествиям, но, увы, так легли обстоятельства. Долгое время он не мог найти себе подходящих спутников, и вечно со всеми ссорился. Парочку даже лично и прибил своим молотом – размозжил им черепа, когда узнал, что всю дорогу ему попросту лгали. А дворфы не любят, когда их обманывают. Бегриф, по крайней мере, очень этого не любил.
А еще дворфы не любят, когда их путают с гномами. Терпеть не могут.
Наверное, именно поэтому он уже четыре месяца как следует за Кириллом – странным человеком, прибывшим, как он сам объясняет, из другого мира. Иноземец не солгал Бегрифу ни разу. Но что ему нравилось больше всего в этом человеке (хоть он и был в десять раз моложе), так это то, что Кирилл сразу же назвал его дворфом. Не гномом, не карликом, лепреконом или лилипутом – а именно дворфом.
Сейчас Бегриф сидит у костра и греет руки, изредка поглядывая на храпящего орка и красавицу Лиагель. Дворфы вообще недолюбливают эльфов. За их глупость, доверчивость и легкомыслие. А за наивность, наверное, больше всего. То, что эльфы обычно вдвое выше дворфов, имело уже последнее значение, никак не первостепенное. Но вот Лиагель… Лиагель вызывала у Бегрифа весьма странные чувства. И конкретно сейчас он ощущал небольшое раздражение. Но не оттого, что она звонко смеялась и хихикала, слушая рассказы Кирилла о том – ином – мире. Ее смех ему даже нравился.
Раздражался он по другой причине…
Даже не раздражался… он попросту бесился. Злился. Но не на нее или Кирилла, успевшего стать ему другом – он злился на себя. За то, что поглядывает на Лиагель. За то, что пару раз подсматривал за ней, когда она купалась в озере. За то, что иногда мечтает, чтобы она рассталась с Кириллом. За то, что порою желает своему другу смерти.
За последний пункт он ненавидел себя больше всего. И каждый раз, когда подобная мысль проникала в его сознание, он уходил подальше от группы, спускал штаны и наносил на бедро очередной порез. Недавно он перешел на левое, так как на правом больше не осталось места.
Он ненавидел и презирал себя.
Тем не менее, пару раз он прикрывал Кирилла от стрелы и трижды спасал ему жизнь. Однажды чуть не умер сам, прикрывая своего друга. И каждый раз он проклинал себя. За то, что в очередной раз спас того, кто мешает ему быть с Лиагель, и тут же за то, что его голову вновь посещают подобные мысли.
И вот сейчас.
В его голове промелькнуло, как он встает и заносит над Кириллом свой молот. А затем смотрит, как его мозги разбрызгиваются в разные стороны. Часть, смешавшись с кровью, попадает на грудь Лиагель. Она даже кричит. Или даже нет… она рада. Рада, что Кирилла больше нет, и теперь она может быть с Бегрифом.
Дворф глотает подступивший к горлу комок, глядя на смеющихся молодых людей.
Осознает, что вновь себя ненавидит.
Проверяет, на месте ли его кинжал, а затем встает с дерева, служившего ему лавочкой.
- Ты куда, чувак? – спрашивает Кирилл. Он использует это странное слово почти с самого начала их знакомства. Он обращается так и к нему, и к Гелегосту (этому вонючему орку), и объясняет это тем, что в его мире так обращаются к друзьям. Правда, к Лиагель он обращается совсем не так, а по имени, хоть и в его сокращенном варианте.
- Да это… - Бегриф замешкался, - надо отлить. Чувак.
- Нормально себя чувствуешь? А то выглядишь не очень.
- Да-да, все хорошо. У костра пересидел, - Бегриф пытается как можно скорее закончить разговор, ибо руки уже начинают трястись. В груди странная ноющая боль, и снять ее может только одно…
Все тут же проходит, как только он наносит порез на бедро. Хвала всем Богам, Кирилл больше не донимал его вопросами и позволил уйти.
Начинает облегченно дышать.
Он уже и сам стал замечать, что порезы с каждым разом становятся все глубже и глубже. Первые царапинки даже общего не имеют ничего с теми ранами, какие появляются на его бедре сейчас.
Теперь он спокоен.
Руки больше не трясутся, и на душе никто не скребет. Можно и вправду отлить.
Спрятав кинжал, дворф пристраивается к дереву и начинает его поливать.
Но несмотря на звук столкновения его струи с древесной корой, он умудряется расслышать хруст ветки за своей спиной. И будь их лагерь с той стороны, он бы подумал, что это Кирилл идет его проведать, но костер не там…
Надеть штаны времени, походу, нет, а сражаться со спущенными будет тяжеловато…