Страница 7 из 13
Он вышел в ночь…
Высоко в небесной бесконечности сияла Луна, светился Южный Крест, мерцал ковш Большой Медведицы. И сами собою стали рождаться строки:
Я вышел в ночь. Луна сияла…
Светился яркий Южный Крест,
Путь Млечный мягко пеленала
Вуаль минувших тысяч лет…
Что перед ними все волненья?
Ведь наша жизнь – один лишь миг,
Одно лишь тайное мгновенье,
Неясное для нас самих!
Всё движется: плывут Созвездья,
Куда-то вдаль грядущих лет,
Над сказочной Земною твердью
Свой разливая мягкий свет.
А я в сей жизни путник странный –
Куда спешу, к чему стремлюсь?
О, как понять Мир Богом данный?
Пытаюсь! Мучаюсь! Дивлюсь!
Кто я среди веков бессчётных,
Небес таинственных глубин?
На сердце грустно отчего-то,
Не оттого ли, что один –
Один гляжу я дивной ночью,
На сказочный Небесный свод,
И душу рвёт тоска мне в клочья,
Который день, который год!
В мерцанье звёзд и в дымке вечной
Плывёт манящий Млечный Путь,
А звёзд уж догорают свечки…
Рассвет. А мне всё не уснуть!
Не потому ль, что незаметно
Земная твердь меняет вид,
Не потому ли, что с Рассветом
Приходят мысли о Любви!
Любовь! В прекрасном этом слове
Судьба миров заключена!
Любовь! В Божественном покрове
Всегда нуждается она!
О, как она хрупка, ранима,
Как бескорыстна и чиста!
Она приходит к нам незримо,
Как лучезарная мечта!
Я знаю, волею Небесной,
Соединяются сердца,
Чтоб проза превращалась в песню
Под сенью Божьего венца!
Теремрин подошёл к машине, открыл дверцу и достал блокнотик. При тусклом салонном свете стал записывать то, что родилось в эту чудную ночь. Писал, почти без правки, писал, не слыша ничего вокруг. Дверца не была закрыта, и он неожиданно почувствовал, как кто-то мягко и осторожно коснулся его плеча. Обернулся. Возле машины стояла Елизавета.
Он растерянно смотрел на неё, но в темноте было не разглядеть выражения лица. Она пришла, она не выдержала… Что-то будет…
Глава третья
Пока Теремрин размышлял, чем вызван ночной визит Елизаветы, и как на него реагировать, Световитов действовал совершенно целеустремлённо. Он рвался в Калинин, рвался, чтобы решить, наконец, свой семейный вопрос. Зима была трудная, долгая, работы – невпроворот. С Людмилой периодически созванивались. На письма ни ей, ни ему времени не хватало – у неё выпускные экзамены на носу, у него – поступление в Военную академию Генерального штаба. Именно направлением на эту высшую по своему рангу учёбу был вызван неожиданный звонок Труворова в тот самый день, когда Световитов собирался ехать в Старицу, чтобы сделать предложение.
Он обещал приехать за Людмилой летом. И вот лето наступило, и отпуск то было предложено ему отгулять до поступления в академию, а потому он выбрал время завершения государственных экзаменов и выпуска Людмилы из института.
Он ехал с твёрдым намерением сделать предложение и сыграть свадьбу, причём подгадал так, чтобы оказаться в Калинине не за день до предпоследнего экзамена, не накануне, а именно в день, когда Людмила должна была находиться в институте.
Вот уже позади ровный как стрела участок дороги сразу за Московским морем, вот уже промелькнул поворот на Завидово и ещё через некоторое время показался справа комбинат Искусственных кож, а впереди открылась площадь Московской заставы, носящая теперь имя Гагарина.
Световитов ехал в военной форме, специально в форме, потому что на дорогах при нарастающем беспределе всё же было спокойно именно при погонах, которые несколько дисциплинировали сотрудников ГАИ. Случалось так, что сотрудник уже выходил на дорогу, чтобы остановить машину, но, завидев за рулём военного, терял интерес, ведь офицеры от штрафов освобождались, а какой интерес писульки писать, дабы непосредственное начальство рассмотрело вопрос о наложении дисциплинарного взыскания…
Вот и улица Советская. Площадь перед зданием областного комитета партии, затем площадь Ленина, и наконец, после перекрёстка и ещё одного небольшого квартала, справа потянулся Горсад, а слева открылось здание Драмтеатра. Машину Световитов оставил в переулке, взял с сиденья купленный по дороге букет цветов и направился к зданию института. Перед зданием – зелёный оазис, на скамейках студенты. Световитов мельком взглянул, но знакомых лиц на лавочках не заметил.
Вестибюль порадовал прохладой. Узнав, где находится аудитория, в которой сдаёт экзамен группа Людмилы, поднялся на второй этаж и ступил в коридор, кажущийся после яркого солнечного света, заливавшего улицу, даже немного тёмным, во всяком случае группы студентов, стоявших и сидевших перед аудиториями, просматривались недостаточно отчётливо. Его узнали раньше, чем узнал он.
– Ой, девчонки, никак Андрей Фёдрыч! – услышал он возглас Людмилиной подруги Ирины. – Идите к нам, идите сюда, – а когда подошёл, пояснила: – Людмилка как раз сдаёт… Уже скоро должна выйти. Вы как чувствовали…
– Точно! – весело сказал Световитов, приветствуя подруг Людмилы. – Конечно, чувствовал. Вот и приехал…
Не успел договорить, как дверь в аудитория отворилась, причём так, что он оказался за этой дверью и ступившая в коридор Людмила не сразу увидела его. Она радостно воскликнула:
– Ой, девчонки! Сдала! – и, подняв высоко зачётку, прибавила: – Отлично! – и тут же наморщила лоб, обратив внимание на то, что подруги смотрели на неё как-то заговорщицки. – Что такое? Что-то случилось?
– А вот что! – сказал Световитов, – делая шаг к ней и протягивая букет, который, казалось, осветил полутёмный коридор.
Людмила обернулась, и добавила этого солнечного света своим лучистым взглядом, своим просиявшим от радости лицом.
А Световитов сказал, обращаясь ко всем:
– Ну что, девчонки, Людмилу я забираю, но всех жду на свадьбу, о дне которой заранее извещу.
Кто-то крикнул ура, кто-то по-детски запрыгал от радости, но Световитов успел заметить, что радость эту выразили не все подруги, кто-то даже нахмурился. Ну что ж, выйти замуж сразу по выпуску из института не просто за военного, а без пяти минут генерала – это то же самое, что попасть из пистолета в луну. Теоретически возможно, если пистолет будет сверхдальнобойным, практически… Практически всё-таки нет… Но вряд ли это понимала сама Людмила, а вот кто-то из её недоброжелательниц, кои, увы, всегда встречаются в женских коллективах, понимал.
Световитов обнял Людмилу за талию, но она поспешно убрала его руку, стыдливо проговорив:
– Институт же. Все смотрят…
Он тихо рассмеялся и сказал:
– Ну так идём же. Я так соскучился…
Они сразу помчались в Мигалово. Заезжать в магазины нужды не было, всё продовольствие, которое могло быть в них, волею горбимочевцев и прочих холуёв Запада, давно переправила их в Европу и за океан, где всё балансировало на грани кризиса и развала. В Москве всё-таки что-то ещё оставалось, и Световитов купил всё необходимое. Он действительно очень соскучился и ресторан, и прогулки – всё оставил на потом, на после того, как…
В квартире первым делом открыли все окна. С января никто не был в ней.
– Ой, пыли то сколько! – воскликнула Людмила. – Надо протереть!
Она словно искала что-то такое, что позволило бы оттянуть неминуемое, уже желаемое ею, но немного пугающее, тем более не было спасительной для неё ночной тьмы.
– Потом, всё потом, – сказал Световитов.
Он обнял её, остановившуюся у кухонного окна, подхватил на руки и понёс в комнату, где положил на диван-кровать. Всё было аккуратно застелено ещё в то январское утро, когда Световитов получил неожиданный вызов в Москву.