Страница 10 из 13
– Ой, ой! – вдруг воскликнула женщина и сразу как-то пришла в себя, – Не уж-то это вы… А-а-а! – протянула она в ужасе, приложив руку к губам. – Андрей Фёдрыч, товарищ подполковник! Нет-нет, что я, вы ж, говорят уже полковник!
Световитов особо не присматривался к женщине, но сейчас посмотрел внимательно и узнал её – то была Валентина Гусарова, подручная, так сказать, Стрихнина.
– Какой ужас! Представляю, что вы думаете обо мне. Вы меня простите, меня тогда этот негодяй Стрихнин заставил подговорить, ну эту…
– Не надо напоминать, – оборвал Световитов. – Только почему же он негодяй?
– Он, он, когда уезжал в эту свою Германию, обещал мне, а сам, он…
– Всё, ничего не хочу слушать… Куда вас отвести?
Но она неожиданно придвинулась к нему и крепко обняла:
– Как вы мне нравились, Андрей Фёдрыч, как нравились… Да и сейчас…
Хмель полностью вышел из неё, она говорила уже связно и как-то приосанилась, поправила одежду, а Световитов неожиданно сказал:
– Ну так едем, коли нравлюсь…
Никогда бы он не пошёл на это, но теперь… Через несколько минут они были уже у него в квартире, и не тратя напрасно время, он положил её на ложе, ещё не остывшее после Людмилы и отдался той порочной страсти, к которой привело случившееся на вечеринке и что он в каком-то непонятном порыве возвёл чуть ли не в ранг измены Людмилы.
Не будем описывать подробности. Как можно описывать их после тех строк, которые посвящены тому волшебному, тому высокому и яркому, что происходило у него с Людмилой. Здесь всё было жёстко, грубо, ну, словом, по лекалу, привнесённому с Запада демократическими ценностями, опошляющими само понимание священного слова Любовь.
Он пошёл на это в знак протеста против того, что, того ещё не осознавая, частично выдумал сам. Нельзя дразнить влюблённых, особенно влюблённых мужчин, нельзя вызывать в них ревность ни случайно, ни специально… Да, наверное, тоже можно сказать и о женщинах.
Он ещё был в возбуждении, которое не полностью пропало после того, что уже состоялось с Валентиной, как вдруг в дверь позвонили.
Зачем он встал, зачем пошёл открывать? Ведь может лучше было бы затаиться, в конце концов, кому он мог быть нужен?
Но он вышел, накинув халат и открыл дверь. На пороге стояли Людмила с Ириной, видно, Ирина решила помочь уладить конфликт…
Немая сцена. Он смотрел на Людмилу, она на него. Она уже подалась вперёд, чтобы что-то сказать, но в этот момент Валентина, неслышно подошедшая сзади, положила руку на его плечо и спросила вкрадчивым голоском:
– Кто это к нам пришёл, милый?
Немая сцена продолжилась, но ненадолго. Он увидел ужас в глазах Людмилы и недоумение в глазах Ирины. Людмила первой бросилась вниз по лестнице, Ирина же, процедив:
– Что же это, что!?
Побежала следом.
Световитов, медленно выходя из оцепенения, обернулся и увидел Валентину. На ней был короткий халатик Людмилы, причём полы слегка распахнулись, выставляя напоказ обнажённое тело.
Он закрыл дверь, прошёл в комнату и тихо, но твёрдо сказал:
– Одевайся! Я сейчас вызову тебе такси!
Валентина поняла, что совершила какую-то ошибку, но делать было нечего и она покорно выполнила всё, как не подлежащую ослушанию команду.
А наутро Световитов уехал в Москву.
Отец встретил вопросом:
– Ну что, окольцевали тебя?
– Нет… Всё кончено. Мы расстались с Людмилой и, кажется, навсегда.
– Что так?
– Да, – отмахнулся Световитов. – Даже вспоминать не хочу.
– Как в пословице: если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло.
Световитов промолчал.
– Ну да ладно, не хочешь, не рассказывай. Значит, не судьба, значит Провидение на этот счёт свой план имеет.
Сказал просто так, даже не подозревая, что попал в самую точку…
Глава четвёртая
Июльская ночь предпоследнего лета советской власти разрушила надежды Андрея Световитова сразу и навсегда, но то же самая ночь взволновала Дмитрия Теремрина, потому что подарила ему неожиданную встречу с Елизаветой, уже было отправившейся спать, но нежданно явившейся перед ним во всей своей красе молодой, здоровой, словно налитой волшебной силой женщины. Он услышал её шёпот, который показался лучшей музыкой той безмолвной ночи сверкающим безмолвием небесного свода:
– Прочтите, пожалуйста, то, что сейчас написали. Я слышала, что вы нашёптывали что-то удивительное…
– Извольте. С радостью прочту…
Он прочитал стихотворение. Елизавета некоторое время молчала. И он спросил у неё:
– Не спится?
– Дедушку устроила в домике и вышла. Какая ночь! Вы посмотрите! Разве в такую ночь можно спать?
Теремрин отозвался с теплотой в голосе:
– Вы, как Наташа Ростова…
– Ну, уж, у Наташи Ростовой всё было впереди. В ней искрилась юность.
– А в вас светится волшебным светом молодость, – сказал Теремрин.
– Какая уж там молодость? Всё – позади! – с грустью сказал Елизавета.
– Не думал, что от вас, человека верующего, услышу такие слова.
– Вы правы. Да, вы правы. Я не должна их говорить. И не должна так думать. Нужно нести свой крест, каждому свой крест. Всё позади, – повторила она. – А сердце иногда не хочет внимать этому.
– Да почему же оно должно внимать? Вы молодая, безумно красивая женщина. В вас столько жизненных сил, в вас столько жизненной энергии!
– Возможно… Иногда я чувствую, как эта энергия рвётся через край! – взволнованно проговорила Елизавета.
– Я могу вам задать нескромный вопрос? – спросил Теремрин.
– Если только не слишком нескромный, – разрешила Елизавета.
– Вы помните наше расставание на Курском вокзале?
– Помню.
– А помните, что сказали мне на прощанье?
Елизавета ответила после паузы, ответила едва слышно:
– Может быть…
– Вы мне сказали: «Спасибо, спасибо, что вы такой!». Так вот я хочу спросить: какой это такой? За что вы благодарили меня?
– А можно мне не отвечать?
– Почему?
– Потому что вы сами знаете ответ!
– Вы так считаете? – спросил Теремрин.
– Уверена! Вы очень хороший, милый, добрый человек. Я бы сказала больше, но…
– Что, «но»?
– У меня иная судьба. Я как-то разговорилась со священником. Так он мне сказал, что мой век – вдовий век, что мой супруг, ушедший в мир иной, ждёт меня там, и что я должна прожить остаток жизни в чистоте, ожидая встречи с ним.
– Это я уже где-то слышал. Но верно ли? Вы живёте здесь, на Земле! И вы должны жить так, как заповедано Богом. А Бог – это Любовь. И он никогда не запрещал и не будет запрещать любовь. Что же вы сделаете, если коснётся вашего сердца любовь? – прямо спросил Теремрин.
– В моём сердце есть место только для одной любви – для любви к Богу!
Теремрин посмотрел на Елизавету, и ему показалось, что её горячий взгляд прожигает мрак ночи.
– Вы знаете, недавно я нашёл у Ивана Алексеевича Бунина очень своеобразный рассказ. Он называется коротко: «Ночь». Вы не читали?
– Нет. Этот рассказ я не читала.
– Там нет сюжета, там нет диалогов. Блестящее, как всегда, описание природы. И на фоне этого описания Бунин философствует. Пишет, что решился испытать разумом всё, что делается под Солнцем, что это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они мучили себя. Бог сотворил людей разумно, но, увы, люди пустились в большую затейливость. Бунин размышляет о смысле жизни человека на земле. Интересные размышления. К примеру, он пишет, что только человек дивится своему собственному состоянию и думает о нём. А скажите, вам приходилось задумываться о смысле вашей жизни?
– Когда-то мне было всё ясно и понятно. Семья. Сын, которого надо воспитывать. И вот всё оборвалось. Правда, теперь дедушка. Ну и работа, конечно.
– У вас случай особый. Дедушка… Это долг любого из нас, долг перед родителями, перед бабушками и дедушками, долг возвратить хоть часть того тепла, которое они подарили нам, воспитывая и выводя на жизненные дороги. Работа? Разве только в работе смысл жизни? – задал вопрос Теремрин и тут же ответил: – Нет, конечно, не в одной только работе. Я ведь вас спрашиваю не случайно? Я сам ищу ответ. Ищу его у философов, у писателей.