Страница 42 из 51
— Сем… — я уже поддался вперед, все еще надеясь на радостную встречу, но он не договорил, и в его взгляде мелькнуло нечто новое — понимание? — нет, это был очередной самообман: — Накамура-сан. Так к вам обращаться? Хотя вы утратили свое имя вместе с лицом и разумом…
Я почувствовал, как губа против воли вздергивается в беззвучном рычании, открывая стиснутые зубы. И почему это вызвало у меня такое раздражение?
— Вы хотели убить Шики… — я услышал знакомый скрежет по бетонному полу, и мои глаза округлились. Нож? Уж не собирается ли он убить меня или Накамуру, за которого меня принимает? Шики — дура, раз доверила такую опасную игрушку добряку Кокуто, того и гляди поранится.
— Вы совершили столько убийств, что даже с вашей травмой вам нет прощения. Вы уже мертвы. Это только вопрос времени.
Возможно, стоило переждать, пока Кокуто не успокоится и своим безумным страхом не перестанет крутить перед мордой льва свежим окровавленным куском мяса, тем самым побуждая меня кинуться на него и разорвать на части, но он меня разозлил. Я подошел к нему и рывком поднял его за воротник футболки, как дохлую курицу. Впечатав Микию в стену, я придвинулся к нему вплотную, чтобы он мог хорошенько разглядеть мое лицо.
— Нет, не так ко мне обращаться. Мое имя Ширазуми Лио, Микия, неужели ты уже успел забыть? — глаза безумно расширились, зрачок сузился в тонкую линию, а на губах заиграла прежняя улыбка-оскал, безобразно искривлявшая мое лицо. От гримасы, застывшей на лице, сводило мышцы. Неприятно было снова окунуться в это порочное состояние человека, висящего на последней ниточке от того, чтобы стать животным. Безумное, сумасшедшее, ненормальное, гадкое, жалкое и отвратительное создание, ничтожное подобие животного и человека — вот во что Микия обрекал меня снова облачиться, только ради того, чтобы доказать, что я не был тем оборотнем, за которого он меня принял.
Отобрать у него нож мне не составило труда. Изящное орудие убийства, наверняка, принадлежащее Рёги. На первых порах я откровенно намеревался вонзить его ему в ногу, о чем дал понять Микии, картинно опустив взгляд вниз. Подобная затея казалась мне слишком мелочной, но он об этом не знал, поэтому забарахтался в воздухе, как пойманный заяц, стуча пятками о стену, к которой я его прижал. Тогда, ухмыльнувшись, я поднял нож к его лицу, чуть склонив голову набок, чтобы лучше видеть его глаза под очками, которые я аккуратно поднял кончиком кожа на темную всклокоченную макушку. Точнее, только один глаз. Второй, незрячий, закрытый, я выудил под копной челки, которую тоже заботливо отодвинул лезвием ножа. Но глаз уже был травмирован и не представлял особого интереса, разве что шрамом полюбоваться, но моя собственная работа не вызывала у меня ни малейшей радости, только отвращение. Это уродство не шло такому человеку, как он. Но я не остановился. Пока что моего бешенства хватало на то, чтобы доиграть эту второсортную комедию до конца, и я медленно, настолько медленно, насколько это вообще было возможно, переместил нож от одного глаза к другому, приблизив как можно ближе к целому хрусталику.
— Теперь узнаешь меня, кохай? — я не мог сдержать той плотоядной улыбки, которая против воли расползалась у меня по губам лишь от одного того чувства, что у меня в руках был еще живой, почти здоровый человек. Такого уже давно со мной не случалось.
— Кто из нас живет сумасшедшей жизнью, а? Кокуто? Знаешь, теперь я понимаю то, о чем ты говорил мне в ту ночь. Я убил человека, но забыл про свой грех и просто убежал. Я внушил себе, что ненормальному человеку можно совершать ненормальные поступки… — эти слова до сих пор жгли мне язык, но уже не так сильно, по сравнению с тем разом, когда я впервые попробовал их на вкус, спустя несколько дней после своего воскрешения. Но говорить все равно было неприятно, потому я говорил очень медленно, с печалью, но не забывал при этом скользить кончиком ножа по ресницам своего бывшего товарища, обводя веко.
— Я не знаю той боли, что испытала Шики. И я не стану таким, как она. Но я полная ее противоположность, как ты говорил. Я совершил убийства, но не могу покаяться в своих грехах? Я никогда не стану ни убийцей, ни маньяком? Вот кто я такой на самом деле, да, Кокуто? — перекрутив нож в пальцах, я занес руку с опущенным вертикально вниз лезвием ножа, ровно над глазом Микии, а затем резко опустил его.
Парень выдохнул от ужаса, но только воздух чиркнул по его лицу.
— Если честно, меня уже просто тошнит от этих разговоров и воспоминаний. Не самый умный мой поступок, далеко не самый умный… — я разжал пальцы, выпуская его футболку, отчего Кокуто тяжело плюхнулся обратно на пол. А я опустился на корточки перед ним, рассеянно почесав затылок кончиком лезвия ножа. Кровь просто кипела в венах, возбуждение от несостоявшегося убийства все звенело во мне, но рассудок мой был вполне чист и мне не стоило почти никакого труда взять себя в руки и не избавить Кокуто от еще одного глаза.
— Ширазуми… Лио… Как?.. — эта отвратительная гримаса боли на лице Микии меня очень раздражала. Как я уже говорил, она совершенно не шла ему. Но чего еще стоило ожидать в такой ситуации?
— Куда же делся твой неискоренимый оптимизм и непоколебимая вера в человечество? Ты ненавидишь Шики, скажи. Ты ее ненавидишь, да? За то, как она с тобой поступила. Она предала тебя, Кокуто. Ты все еще считаешь, что она такая чистая и непорочная, эта твоя безвозмездная любовь? — мне с трудом удавалось не засмеяться во весь голос, поэтому пришлось ограничиться лишь несколькими весьма продолжительными смешками, сопровождающимися вращением ножа в пальцах, который снова и снова оказывался угрожающе направленным в сторону Микии.
— Значит, Шики никого не убивала… — приступ нервного смеха сорвался с губ Кокуто, вот что я получил взамен за свои старания.
— О, нет, я так не думаю. Может, я и жив сейчас, но это не меняет того факта, что она порубила меня на куски. Убила. По-настоящему. Это грешок все еще сереет черным пятнышком на ее кристально чистой совести.
— Ты заставил ее страдать, причинил ей боль… — этот болван меня не слушал, и мне снова захотелось его убить. Раскрошить его чертову черепушку о бетонную стену, лишь бы он перестал молоть эту чушь. — И за это я тебя не прощу.
— Ооу? — протянул я, оскалившись. — А мне так нужно твое прощение!
Но, черт возьми, это был всё тот же Кокуто Микия, влюбленный по уши очкастый святоша, готовый простить всех, оправдать каждого. Кроме меня. Не этого ли я хотел? На душе было так мерзко, словно мне снова предстояло сожрать очередную насквозь тухлую тушу сдохшего от передоза торчка. Я уже давно не испытывал ничего подобного, но раньше, будучи еще не поглощенным истоком, я бы сказал, что меня снова мучает зависть и презрение к Микии за то, что он был таким, простодушным идиотом, настолько добрым и тупым, что отказывался игнорировать очевидные вещи, подминая весь мир под себя, искажая реальность, окрашивая ее в яркие краски. Именно такой человек нужен был Шики. Только он мог помочь ей побороть эту страсть к убийству. А я всегда оказывался слабаком, ничтожным, недостойным ее. Какая ирония… Но я понимал, почему она выбрала его. Кто знает, может быть он мог помочь мне? Я всегда хотел, чтобы он был мне другом, а не соперником. Но… увы. Как там говорила Шики? Неудачник? Слабак?
— Я не могу ненавидеть Шики, — тихо, будто подтверждая мои мысли, сказал Кокуто. — И никогда не буду ненавидеть, потому что она сама себя ненавидит и загоняет себя в ловушку, подстроенную Накамурой. Она не хотела, чтобы я шел за ней и поэтому она причинила себе эту боль.
«Себе»? Даже для такого святоши, это выглядело дурной игрой, но, глядя на его горькую усмешку, я почему-то захотел дослушать эту исповедь до конца. Во мне клокотала ярость, но какое-то мазохистское мстительное чувство удерживало от действий.
— Она так всегда… Хочет спасти меня, защитить, а причиняет боль себе, опять взваливает все грехи на себя, глупая… Поэтому… — он нашарил левой рукой оконный проем и с трудом стал подтягиваться, чтобы подняться. — Семпай, отойди. Я не знаю, почему ты здесь, но я должен идти.