Ex nihilo

— Не бойся, пойдем. Они нас не заметят.

— Не заметят? Ты что дурак?

— Мы же невидимки, ничто, забыла?

— Но…

— Пойдем.

Сёма снова поднял труп за плечи, а Марина взяла его ноги. И они снова пошли, сторонясь фонарей, мимо шумной компании в белом облаке кружащегося снега. Сердце Марины гулко стучало, заглушая крики компании, и ей казалось, что его слышно на несколько километров вокруг. Они прошли уже половину пути, когда Марина вдруг поняла, о чем говорил Сёма, и успокоилась. Никому не было до них дела. Она вспомнила, как однажды девчонки из соседнего дома пришли её проучить за то, что она как-то не так на них посмотрела. Они окружили её толпой, заставляли просить прощения, одна ударила её в живот, а проходящие мимо взрослые смотрели, качали головами, что-то нравоучительно говорили и шли дальше. Они всё видели, но не желали ей помочь, так же, как видела она, как унижают Сёму во дворе, как издеваются над новенькой в классе, но ничего не делала. Она даже успокаивала себя тем, что они заслужили это своим поведением, своей беззащитностью и слабостью. Теперь Марина понимала, что даже заори она тогда, когда этот подонок пытался её изнасиловать, никто бы не пришел на помощь. Они бы только сделали звук телевизора погромче. Знакомое отвращение к себе и миру поднималось в Марине, и она больше не чувствовала страха. Все, все — ничтожества, никому нет ни до кого дела, а значит, можно делать всё, что угодно. Если ты сильнее, то другой только отведет взгляд, если ты никто, то никто тебя даже не заметит.

— Туда, — Марина кивнула на узкий квадратный проём в стене. Запихнув туда окоченевший труп, Марина толкнула Сёму в плечо. — Залезь туда и оттащи подальше, чтобы не видно было. Только осторожнее. Я пойду пока позвоню. Есть жетончик?

Сёма порылся в карманах и протянул один.

— Ты же вернёшься?

— Да.

Найдя таксофон, Марина опустила дрожащими пальцами жетон и сняв трубку, набрала номер. Пальцы были какими-то омертвелыми и с трудом попадали в нужные цифры на наборном диске.

— Алина?

— Ты где шляешься, подруга? Мать телефон мне оборвала, — без предисловий начала сестра.

— Прости, но можно я к тебе приду? Я дома всё объясню, хорошо?

Видимо, её жалкий голос встревожил Алину, и она ответила уже спокойнее:

— Конечно. У тебя и выбора другого нет. Я сказала маме, что ты у меня и давно спишь. Если ты заявишься сейчас домой, перепадёт ещё и мне, — она помолчала и добавила: — с тобой всё в порядке?

— Да, всё хорошо.

— Тогда давай дуй ко мне. Надеру тебе уши. Блин, новостей что ли не смотришь? Сама после маминого звонка на коньяке сижу.

— Да, хорошо. Я уже иду, не волнуйся.

— Давай. Жду тебя.

— Пока, — Марина опустила трубку на рычаг и пошла обратно к Сёме. У неё было искушение пойти сразу к сестре, тем более что таксофон висел прямо у её подъезда, но ей отчего-то не хотелось теперь вот так его бросать.

— Ты пришла, — улыбаясь, сказал Сёма.

— Я же сказала, что вернусь.

Они сели на скамейку на детской площадке, что пугала её всего несколько минут назад. Шумная компания ушла и теперь было очень тихо. Было слышно даже, как снег ложится на землю.

— Неужели всё? — прошептала Марина, откидываясь на спинку скамейки и закрывая глаза, — поверить не могу, что это могло всё случиться.

Сёма молчал. Он взял её руку и сжал в своей.

— Как твои пальцы?

— Хорошо. Ногти ещё синие и болят, но не сильно.

Марина поморщилась, вспоминая, как Сёма царапал дерево.

— Где ты был? Тебя даже в школе не было, я думала, что-то случилось.

— Я болел.

Такое просто объяснение вызвало у Марины приступ нервного смеха.

— А выздоровление решил отметить трупом? Ты мне обещал больше не делать так.

— Ну, — Сёма замялся, — я должен был. Ты же понимаешь. Для тебя. Для нас.

— Для меня? Ты что идиот? Я не хочу, чтобы ты кого-то убивал.

— Я знаю. Это сложнее. Ты хочешь, чтобы я стал сильным.

Марина повернула к нему голову.

— Ты не должен никого убивать.

— Даже его? — Сёма кивнул на дыру в подвал, которая была хорошо видна со скамейки. Марине она показалась голодной пастью чудовища.

— Даже его, — ответила она и после долгой паузы добавила: — Мы какие-то монстры, Сёмушка. Так нельзя, неужели ты не понимаешь?

Сёма обнял её одной рукой и притянул к себе.

— Всё повторяется снова и снова. И становится только хуже. Зачем? Зачем ты убил ту девчонку?

Сёма молчал.

— Зачем ты убил этого парня? Он — урод, но он не заслуживал смерти. Я совсем не хочу этого. Не хочу, чтобы всё это происходило с нами. Это чудовищно. Мне так плохо… Больно, гадко!

Не отвечая, Сёма прижимал её к себе. Он не понимал, почему ей жалко незнакомых ей людей и особенно того, кто причинил ей боль. Это было нелогично. Марина была слишком добра. Но именно поэтому он любил её.

— Ты так мучаешь себя, — сказал он, поворачивая её лицо к себе, — не нужно. Эти люди не стоят твоих слёз.

— Ты же не прекратишь, да? — спросила она, когда он поцеловал её мокрую замерзшую щёку.

— Да. Бабочка не может залезть обратно в куколку.

— Это всё из-за меня?

Сёма поцеловал её в другую щёку.

— Ты такая милая, Марина. Красивая, добрая. Но ты такая же, как я. В тебе тоже ОН есть, но ты не даёшь ему волю, и он мучает тебя.

Сёма погладил её по плечу, затем ласково поцеловал в губы, едва касаясь.

— Не сопротивляйся ему.

Марина оттолкнула Сёму и встала.

— Нет. Ни за что.

Сёма улыбнулся, тоже встал и взял её за руку.

— Как хочешь, но тебе будет больно. Где живет твоя сестра? Я провожу.

Возле подъезда Марина снова позволила Сёме себя поцеловать. Она больше не могла ему сопротивляться. Он был такой спокойный и пугающий, а она слишком слаба.

========== IX ==========

Алина встретила Марину на пороге. Она пыталась быть строгой.

— Хорошо повеселилась, подруга?

Марина разувалась, не глядя на нее. Из-за дрожащих рук или из-за того, что она всё ещё была пьяна, у нее ничего не получалось, и эта мелочь едва не вызвала новый поток слез. Схватившись за одежду, висевшую у двери, она повисла на ней, зарываясь в нее головой и приказывая себе не реветь.

— Марин? Что-то случилось? — строгое лицо Алины вытянулось от беспокойства. Она тянула её имя точь-в-точь, как мама, когда в чем-то её подозревала. — Тебя никто не обидел?

— Нет, всё нормально, — соврала Марина, пытаясь взять себя в руки, — просто мне очень плохо. Меня тошнит.

Справившись с сапогами, она нетвердыми шагами направилась в ванную, соединенную с туалетом.

— Потом. Потом, всё расскажу, ладно? Мне так плохо…

Дверь, закрытая перед самым носом Алины, была верхом неблагодарности, особенно после того, как она отмазала её перед родителями, но сейчас Марина была не в состоянии объяснять что-то сестре. Она задвинула щеколду и села на унитаз, положив голову на руки. Её трясло, словно уличный морозный воздух проник в каждую клетку её тела. Она казалась себе куском замороженного мяса в полиэтилене, чертовой снежной королевой, замерзшим трупом в подвале тридцать третьего дома.

Постояв под дверью, Алина ушла, велев быть ей осторожной, и Марина принялась стаскивать с себя одежду. Но даже под горячим душем, направляя его себе на грудь и живот, выворачивая кран почти до кипятка, Марина не могла согреться. Дрожь только еще больше усиливалась. Заткнув слив, она села, зажав лейку душа между колен, потом опустилась на дно ванны. Грязные (в его крови и мозгах) волосы всплывали над лицом по мере того, как ванну наполняла вода.

Каждая мысль проходилась напалмом по внутренней стороне черепа. Марина плыла в селевом потоке обрывочных образов и мыслей и не знала, как это прекратить. Вода сомкнулась над её лицом. Открыв глаза, она смотрела, как колышутся в воде её волосы (БОБ? Это ведь ты, БОБ?) Они собирались в облака и плыли над ней, превращаясь в тучи и извергаясь снегом. Красным как кровь снегом. Она смотрела через воду, а из-за воды и колышущихся волос на неё смотрело чужое безумное лицо. Оно наклонилось к ней, и сильные мужские руки, от которых не сбежать, не скрыться, не защититься, прижали её ко дну ванны. Грубые пальцы стиснули её грудь, и Марина закричала, забирая полные легкие воды. Она забилась, как пойманная в сеть рыба. Её мокрые пальцы скользили по фаянсу, хватаясь за края, вырывая её из кошмара.