Огонь души (ЛП)

Если целью мук, которые испытывала эта женщина, было исцеление разбитого сердца короля, излечение его от горя, то выбор метода был неверным. С каждым днем король все больше, все глубже погружался в черный омут печали, такой тяжелой, что это лишало его разума.

И эта женщина — Леофрик не видел никого похожего на нее. Что бы они ни делали с ней, как бы ни мучили, она молчала. Он видел это сам, хотя редко заглядывал в то окошко в ее камере.

Он не мог себя заставить смотреть на это долго. Но не нужно было видеть, чтобы знать. Черные Стены отражали эхо ударов хлыста, прута или плетки с девятью хвостами, кряхтение насилующих ее мужчин — но женщина молчала. Мужчины обсуждали это, они были разочарованы своей неспособностью заставить ее кричать, и каждый раз пытались сделать что-то, что могло бы сломить ее стальную решимость.

Только когда женщина лишалась чувств, она стонала. Когда теряла сознание под пыткой или когда ее оставляли в камере, и она засыпала — да, тогда она стонала.

Однажды Леофрик заглянул к ней, когда она спала. Темнота в камере была почти непроницаемой, но ему было достаточно. От звуков, которые она издавала во сне, ему становилось плохо, он чувствовал злость и восхищение и даже что-то большее.

Благоговение. Он почувствовал благоговение.

Эта женщина перенесла так много и не потеряла своей внутренней силы. В звуках, которые она издавала, Леофрик слышал огромное страдание, сильнейшую агонию. Боль, которая сломила бы самых сильных людей его мира. Сломила бы и его самого.

Но когда женщина просыпалась, она всегда молчала, во всяком случае, пока могла сжимать зубы.

Они больше не связывали ее — через несколько недель она уже не могла бороться. Тело отказывало ей. Но воля — никогда.

Леофрик никогда не знал никого, будь то мужчина или женщина, обладающего такой силой воли. Сломить ее, такое же создание бога, как и они все, казалось самым тяжким грехом. Женщина не сделала — и не могла сделать с Дредой того, за что ее наказывали. Она расплачивалась за чужое преступление.

Да, эта женщина была его врагом, варваром, безбожницей, она была в войске, которое захватило город и убило много людей, так что она не была невинной. Она была побежденным врагом. Она заслуживала смерти, а не мук, не бесконечного страдания.

После нескольких недель молчаливого ожидания — и наблюдения за тем, как его отец падает в бездну безумия, а епископ всячески этому способствует — Леофрик спустился в Черные Стены.

Он ожидал увидеть там отца — и не нашел его, но прежде чем успел повернуться и уйти в часовню, дверь камеры пыток открылась, и оттуда вышел отец Франциск. За ним следовал тюремный надзиратель, а затем палач, в чьи обязанности, конечно же, входили далеко не только обезглавливание и повешение.

Он нес женщину, перекинув ее через плечо. Она была без чувств, и ее тело дрожало и раскачивалось в такт его шагам.

Леофрик уже несколько недель не видел пленницу при дневном свете и был потрясен до глубины души. Ее светлые волосы были черными от копоти. Ее лицо было бледным, покрытым синяками. Ее кожа была испачкана кровью и грязью. От ее гладких мускулов не осталось ничего. От женщины остались кожа да кости.

Но больше всего его поразило не это. Ее раны — вот, что вызвало у Леофрика тошноту. Ее спина, ноги, руки — на них были резаные и рваные раны, результат многократного избиения без малейшей попытки залечить. И, что еще хуже, раны были покрыты тем, что люди называли «черный огонь» — смесью, которая выжигала и поедала плоть.

Леофрика что-то словно дернуло вперед. Ему захотелось выхватить женщину из рук палача, прижать ее к своей груди. Защитить ее от этих людей.

Но он взял себя в руки и замер на месте.

Палач бросил женщину на пол камеры, и Леофрик услышал, как она застонала.

Почему она все еще жива? Из чего она сделана?

Ее страдания наполнили его тревогой даже более сильной, чем тревога за душу своего отца, горечью, более сильной, чем горечь от потери Дреды. Месть, тлевшая в его сердце, та самая, что заставила его молчать, когда отец поднялся с пола и приказал бросить пленницу с Черные Стены, та самая, что сделала Леофрика соучастником этого ужаса, исчезла. И теперь он чувствовал… что-то, чего не знал.

— Хватит, — сказал он безумно. — Достаточно.

Все трое мужчин посмотрели на него. В сотый раз Леофрик отметил про себя, как странно хорошо епископ чувствует себя в этом месте страданий и мук.

— Ваша светлость? — спросил епископ, и Леофрик не услышал в этом обращении никакого уважения.

То, что здесь происходило, делалось по приказу его отца. Короля. Леофрик не мог отменить этот приказ и сделал глупость, бросив этот вызов. Но он не отступил. То самое желание, что почти заставило его вырвать женщину из рук ее мучителей, все еще двигало им.

— Я пришлю к ней целителя. Еду и питье. Вы поиграли в свои игры, и теперь с ними покончено.

Епископ склонил голову.

— Ваша светлость, я бы повиновался вашей воле, но не могу. Мы подчиняемся приказам короля, вашего отца.

— Я поговорю со своим отцом. Прежде всего, вам следовало бы предостеречь его от этого греха.

В глазах епископа блеснул жесткий огонек.

— Думаю, что не вам судить, что есть грех, а что нет, ваша светлость. Господь использует меня как свое орудие.

Объяснение, которому было нечего противопоставить. Леофрик сжал зубы.

— Оставьте ее в покое.

Отец Франциск поклонился, но почтения в поклоне не было.

— Я тоже поговорю с королем, и мы все решим.

Спорить было бессмысленно, так что Леофрик повернулся и побежал вверх по ступенькам. Ему придется убедить отца, что время этого ужаса прошло.

— oOo~

Направляясь в часовню, Леофрик не знал, что будет говорить. Отец, которого он знал всю свою жизнь, не сделал бы того, что было сделано. Он наверняка приказал бы убить женщину, раз она не знает их языка и не может дать никакой информации. Он никогда бы не стал так долго мучить кого-либо, будь то мужчина или женщина, только для того, чтобы причинить боль.

Но тот человек был придавлен к земле горем, и оно было вдвойне глубоким, потому что потеря была двойная.

Королева умерла, едва успев взять Дреду на руки в самый первый и единственный раз. Леофрик не знал, что именно произошло, но роды были опасными, и женщины часто умирали, принося в мир новую жизнь.

Его родители поженились по политическим соображениям, чтобы укрепить союз между королевствами. Они едва знали друг друга до того, как стали мужем и женой. Но королева была прекрасна лицом и душой, а король был храбр и добр, и они познали глубокую любовь.

Леофрик очень хорошо помнил день рождения Дреды и смерть их матери. Он уже был взрослым, но рыдал, как ребенок. Он все еще переживал эту смерть и знал, что Эдрик тоже ее переживает. Безусловной, безоговорочной любви и преданности их матери всегда будет не хватать им обоим.

Но из самого сердца этой зияющей потери на свет появилась крошечная, прекрасная девочка. Их отец вышел из покоев королевы с глазами, полными печали, и руками, полными надежды.

— Она не ушла насовсем, — сказал он им дрожащим голосом. — Она с нами в нашей дочери. Познакомьтесь со своей сестрой. Ее зовут Дреда.

Так звали их мать.

Новорожденная принцесса была спокойна, широко раскрытые глаза с любопытством глядели на мир, и Леофрик поверил словам отца. Дух их матери окутал ее дочь и остался с ними.

Их горе стало чуть менее сильным. Все в Дреде — ее улыбка, ее смех, ее дыхание во сне, каждая ее привычка и бездонная синева глаз — все напоминало о матери, которую она никогда не знала.

Потеряв Дреду, они окончательно потеряли королеву.

Леофрик знал это. Он и сам это чувствовал. Но никто не смог бы избавиться от своей боли, причинив ее другому. Это было бы правдой, даже если бы женщина в Черных Стенах была убийцей их сестры. Никакое ее страдание не помогло бы им пережить горе быстрее.