Огонь души (ЛП)

Король стоял на коленях в конце прохода, перед алтарем, под золотым распятием. На нем были только бриджи и льняная туника, камзола не было. Его серебристо-седые волосы растрепались. Он вполне мог показаться крестьянином, зашедшим сюда по ошибке.

Леофрик омыл руки в купели и пошел по проходу, топая по каменному полу, и его шаги эхом отдавались в святилище с высоким потолком.

Король не подал виду, что заметил чье-то присутствие. Подойдя к алтарю, Леофрик преклонил колени, а затем опустился на колени рядом с отцом. Он не произнес ни слова, только сложил руки и попытался помолиться.

Поначалу слова не приходили ему в голову, но когда его мысли закружились вокруг их бед, горя, гнева, мести, ужаса, он понял, что молится. Он открыл свой разум и ждал, когда же до него дойдут слова, которые помогут его отцу понять.

Леофрик не хотел, чтобы эта женщина умерла. Он знал, что это было бы самым разумным решением: сказать отцу, что нужно поступить с ней, как с вражеским воином, лишить ее головы. Это было правильное решение. Ее страдания закончатся, месть свершится, и они снова смогут вернуться к жизни.

Но он не хотел, чтобы она умерла. Стоя на коленях рядом с отцом, Леофрик понял эту истину — он хотел спасти ее.

Почему? Леофрик не знал. Как? Но он и этого не знал. Конечно, это было безнадежно. Ничто не заставит короля спасти жизнь женщины, которую он мучил больше месяца. Да и зачем? Ее народ ушел, и они больше не нуждались в сведениях о них. И она не могла говорить на их языке, так что даже если бы что-то знала, не смогла бы им сказать.

Тем не менее, мысль, что поднялась в нем, та, что росла, пока не заставила замолчать все остальные, была о том, что он хочет, чтобы эта женщина жила. Освободилась из Черных Стен, снова стала той сильной, могучей женщиной, которой была.

Это было глупо. Это было безумие.

Король тяжело вздохнул и встал. Леофрик тоже встал. Отец посмотрел на него усталыми глазами.

Человек перед ним был сломлен горем, и Леофрику было больно видеть это.

— Отец, я хотел бы поговорить с тобой, если можно.

Король склонил голову, и Леофрик принял это за разрешение продолжать.

— Я хотел бы поговорить о плененной женщине. Я думаю, она может быть полезна. — Эти слова были произнесены быстро, и он произнес их сразу же, как только они пришли ему в голову. Словно сам Бог пришел на помощь. — Она была лидером среди своего народа. Она знает их обычаи. Она — настоящий воин. Она может объяснить нам, как они сражаются.

— Мы прогнали их, — сказал король, но Леофрику показалось, что он заметил в его глазах проблеск интереса. — И она ничего не говорит. Она никогда не говорит. Она никогда не кричит. Я не понимаю, почему она не кричит.

Не обратив на лепет отца внимания, Леофрик продолжил:

— А если они вернутся? Может, она научится говорить с нами и подготовит нас?

Король моргнул.

— Она — варвар. Животное.

Он не собирался сдаваться.

Леофрик вдруг понял, что король был готов к подобному разговору. Возможно, он и сам искал выход из этого круга. Что-то такое, чего не мог видеть из-за слабости своей отчаявшейся души.

Леофрик со злостью подумал о епископе — или мысли снова были направлены выше? Душа короля должна была быть первой заботой епископа, и он позволил ей угасать, пока удовлетворял свою извращенную похоть. Любой из младших священников королевства был бы лучшим проводником и стражем для души короля.

— Отец, она не животное. Она — женщина, язычница или нет. Она — дитя Бога, как и все мы. И она достаточно умна, чтобы руководить и сражаться. Она достаточно сильна, чтобы выжить. Ее можно научить.

Отвернувшись от него, король посмотрел на золотое распятие.

— Я велел сделать это распятие, чтобы я и твоя мать могли обвенчаться под ним. Ей оно не нравилось. Мы были женаты уже много лет, у нас родилось два сына, прежде чем она сказала мне, что Господь вряд ли хотел бы, чтобы его отливали из золота. Плотнику бы подошло дерево, сказала она (прим. — в Библии говорится о том, что отец Иисуса, Иосиф, был плотником, и часть исследователей считает, что и сам Иисус мог заниматься плотницким делом). Но она не хотела его снимать, потому что мы дали друг другу клятвы под этим распятием. — Он подошел к алтарю и провел ладонями по его гладкой поверхности. — Дреда была последним, что осталось у меня в память о ней.

— Не последним, отец. — Леофрик шагнул ближе и положил руку на плечо отца. — Она живет в Эдрике и во мне. Она живет в твоем сердце. Она живет в нашей любви. Дреда тоже там. Здесь. С нами. — Он положил руку себе на грудь, на сердце. — Маме не понравилось бы то, что мы делаем в Черных Стенах.

После долгого напряженного молчания король кивнул.

— Ей бы не понравилось. — Он снова повернулся к сыну, и Леофрик с облегчением увидел, как в глубине его глаз вспыхнула жизнь. — То есть ты хочешь, чтобы я освободил ее?

— Не освободил. Позаботился о ней. Предложил ей утешение. Вылечил. Теперь она одна в нашем мире. После всего, что она пережила, доброта может быть бальзамом для ее души. А если от нее не будет никакой помощи или пользы, тогда убьем ее как нашего врага.

— И кто же будет ее наставником? Кому мы могли бы доверить пленницу, которая зубами с удовольствием вырвет мое сердце из груди?

— Я бы мог, сир. Я буду учить ее. Я бы завоевал ее доверие.

Призрачная улыбка промелькнула на губах короля и исчезла.

— Не меняй один грех на другой, сын мой. Ты бы лучше сохранил свое доверие к кухаркам и горничным.

Леофрик покраснел и улыбнулся. В этом намеке проявился его прежний отец — благочестивый человек, который переносил похождения своего сына терпеливо и одновременно с досадой.

— Нет, отец. Я хочу только сделать ее полезной. Вылечить ее раны и наши тоже. Исправить нашу ошибку. Вот и все.

— Ну что же, очень хорошо. Помести ее в комнату для прислуги. Держи под охраной. Если она может исцелиться — вылечи ее. Если сможет заговорить — научи ее. Если у нее есть знания — добудь их. Но если она окажется глупа или упряма, если не хочет быть полезной, она умрет.

9

Бренна Око Бога была рабыней, когда Астрид впервые встретилась к ней. Она продала себя в рабство ярлу Эйку, когда была совсем юной, еще девочкой. Астрид, тоже тогда почти девочка, была заворожена тем, как люди боялись Бренны, простой рабыни.

Но она была Оком Бога. Ее правый глаз был полон цвета и света и, как говорили, принадлежал самому Одину. Даже положение рабыни не могло умалить силу ее ока.

Эйк очень гордился своей силой и могуществом, и тем, что Око Бога принадлежала ему. Астрид помнила, с каким боязливым почтением жители Гетланда — воин ли, ремесленник ли, фермер ли или раб — оглядывались на Бренну, когда она появлялась на улицах города. Рабы обычно не привлекали внимания, но Бренна Око Бога одновременно и притягивала, и отталкивала взгляды. Она была постоянно на виду.

Астрид тогда завидовала Бренне, завидовала по-настоящему — ей, бесправной рабыне. Она хотела, чтобы ее боялись, как боятся Ока Бога. Она хотела, чтобы мужчины дрожали от страха, глядя на нее.

Затем, примерно через два года после того, как Бренна появилась в Гетланде, город был атакован и почти захвачен. Эйк и его воины победили предводителя — того, кого казнили Кровавым орлом за предательство — а Око Бога, которая храбро сражалась и убила воинов, напавших на семью ярла, получила свободу и стала тренироваться в качестве защитницы.

В силе Ока Бога и в ее судьбе Астрид увидела свой собственный путь. Она тоже станет воином. Она сразу же взялась за меч.

Впервые в жизни отец посмотрел на нее не только со снисходительностью в глазах. Впервые он осознал, что его Астрид может стать великим воином.

Но для Астрид это уже не имело значения. Стоило ей поднять меч и замахнуться им по-настоящему — и она ощутила, как сила наполнила ее вены. Она познала свое призвание, нашла свой путь. Она впервые в жизни поняла, кто она. Не дочь ремесленника. И не дочь целителя. Не единственный ребенок, который должен был родиться мальчиком.