Страница 20 из 67
Тот мужчина даже не вздрогнул. Астрид, стоя между матерью и отцом, внимательно наблюдала за его лицом, выискивая любые признаки того, что он чувствует боль. Но он только изредка надолго закрывал глаза. Когда его легкие наконец сдались, он просто опустил голову. Тело даже не обвисло.
Для Астрид это было воплощением достойной смерти. И пусть этот воин предал своего друга, никто никогда не смог бы сказать, что он не был доблестным и храбрым.
Если человек способен выдержать такую сильную боль, то, сказала себе Астрид, выдержать те мелочи, которые придумали эти невежественные христиане, она уж точно сможет.
Поэтому она никогда не кричала. Настоящая Дева-защитница не кричит от боли.
Когда они приходили, чтобы взять ее, она отчаянно боролась, но все же с каждым днем у нее оставалось все меньше сил для борьбы. Она была слаба и больна. Раны начали гнить, и тело отказывало ей. Она не сможет бороться вечно.
Но сломить ее они не смогут никогда.
8
В течение нескольких недель после смерти Дреды, а особенно после ее похорон, в замке царил мрак.
Горе почти лишило короля разума. Он отказывался обедать, и Леофрику казалось, что и на ужин он ест очень и очень мало. Он едва ли утруждал себя тем, чтобы одеться, встав с постели, и не выносил ничьего присутствия.
Только самые близкие видели короля в эти дни. Самые близкие и хранители подземелья. Люди, работавшие в Черных Стенах, видели короля каждый день.
Большую часть дня он проводил, деля свое время между двумя местами: часовней и подземельем.
Большая часть знати покинула двор, так никаких причин оставаться здесь не было. Варвары ушли, надевать доспехи больше не приходилось. Кроме того, король не давал аудиенций с тех пор, как была убита его дочь, и за обедом королевский стол был пуст, так что в интригах не было смысла.
Даже Дунстан уехал, чтобы подготовиться к свадьбе.
Принц Эдрик взял на себя самые насущные дела. Их было немного; вне войны и походов простым людям не так уж и была нужна королевская помощь. Так что семья короля была предоставлена самой себе и своему горю.
Леофрик и его брат большую часть времени проводили в своих покоях. Их отец не хотел иметь ничего общего ни с ними, ни с кем-либо еще, но ни Леофрик, ни Эдрик не стремились к уединению. Они не нуждались в компании слуг или придворных лизоблюдов, но в эти недели их тянуло друг к другу сильнее, чем когда-либо.
Пока Эдрик занимался неотложными делами, Леофрик бродил по залам и комнатам, одинокий и покинутый, похожий на призрак. Он часто сидел в комнатах Дреды — их не трогали со дня, как арестовали гувернантку. Он брал в руки что-то из вещей сестры и представлял себе, что Дреда рядом.
Ее запах все еще витал повсюду, и он чувствовал его. На ее куколках и неумелом рукоделии. На ее золотых расческах и заколках с перламутровыми зубчиками. На шкуре лошади-качалки, которая все еще стояла возле ее кровати, хотя Дреда была уже далеко не в том возрасте, чтобы кататься на ней. Она обожала эту лошадь.
Дреда была прекрасной юной девушкой. Она сочетала в себе так много достоинств. Красота, рассудительность и сила духа. Живой ум и открытое сердце.
Леофрик понимал жажду мести своего отца. Он чувствовал ее в своем сердце. Но с каждым днем он все яснее видел то, чего не мог видеть его отец, — что яд заразил их, проник в них, и когда они поддадутся ему и умрут, Меркурия тоже погибнет.
— oOo~
— Конечно, он несчастлив. Дреда была для него не просто дочерью, и ты это прекрасно знаешь. Она была воплощением нашей матери. Как ты можешь думать, что он так быстро примирится с ее потерей?
Эдрик с грохотом опустил нож на стол и поднял кубок. Они обедали одни, как обычно, и стол был слишком большим для них двоих. После смерти Дреды отец ни разу не присоединился к ним за обедом. Леофрик даже не был уверен, ест ли он вообще.
— Он более чем несчастлив, — возразил Леофрик. — Это больше, чем просто горе. Это зло.
Глаза Эдрика опасно сузились.
— Следи за словами, брат. Воля нашего отца не может быть злом, и ты рискуешь прослыть изменником, говоря это.
Даже зная, что ступил на тонкий лед, Леофрик все равно сделал еще шаг.
— Как это может быть добром — позволять, чтобы с женщиной обращались таким образом?
Эдрик предпочел не отвечать на этот вопрос.
— Она — дикое животное. Какое тебе до нее дело?
— Мне нет до нее никакого дела. Я переживаю за короля. Наш отец сошел с пути истинного. То, что делают с женщиной, — это месть, а месть — не наше право. Эдрик, ты единственный из нас, кто понимает эти вещи. Ты знаешь свой дух. Ты чувствуешь в себе Бога. Спроси свое сердце. Правильно ли, справедливо ли то, что мы делаем?
Но Эдрик тоже потерял свой путь. Созерцательный и осторожный брат Леофрика полностью оградился от происходящего в Черных Стенах. Ему было невыносимо думать об этом, но расстояние позволяло принять происходящее. Эдрик принес тело их сестры их отцу, и ему тоже хотелось, чтобы варвары пострадали.
Только у Леофрика были сомнения. Он был более импульсивным, более склонным к дракам и играм, к греху, но именно его совесть проснулась и заговорила о происходящем в Черных Стенах. Он видел, что в отца проник этот грех. Эдрик же видел только горе.
Но Леофрик бывал в Черных Стенах. Он все видел. Если бы Эдрик рискнул испачкать свои сапоги, спустившись по ступеням подземелья, он бы тоже все увидел.
— oOo~
Надо было что-то делать. Эдрик ошибался: они не могли ждать, пока господь очистит душу их отца. Он должен что-то сделать. Эти недели скорби и мести только убивают их сердца.
Леофрик отправился на поиски короля.
Он знал, где его можно найти.
В разгар яркого теплого дня Леофрик покинул свои покои и зашагал по замку. Каменные стены эхом отражали его шаги. Казалось, замок превратился в склеп.
Его отец проявлял живость или интерес только когда шел в подземелье. Иногда он часами стоял у двери камеры в Черных Стенах и наблюдал, что происходит с пленной женщиной. Время от времени он подзывал к себе надзирателя и приказывал ему сделать с ней что-то еще.
Король был одержим ею. Что-то глубокое и первобытное внутри него питалось болью этой женщины.
Но Леофрик знал, что это неправильно. Как иначе объяснить, почему, покинув темницу, бледный и покрытый потом король бежал в часовню и часами стоял на коленях на каменном полу перед алтарем?
Леофрик часто находил его в Черных Стенах. Он стоял в тени, дрожа от шока и смятения, и смотрел, как его отец, король Меркурии, заглядывает в дверь камеры, словно похотливый мальчишка, заглядывающий в комнату леди.
Когда он пытался увести отца, на него не обращали внимания. Или отсылали прочь.
Леофрик тоже был одержим — стремительным грехопадением своего отца. Его собственное горе было вытеснено тревогой и бессилием. Он не знал, что можно сделать, чтобы вернуть отца к жизни.
А епископ? Человек, на которого король возлагал самое большое доверие, который мог бы облегчить его сердце и ум? Он проводил большую часть своих дней в камере с пленницей, под видом «наблюдения» за теми муками, которым они подвергали ее.
Леофрик, который сам был грешником и знал много способов удовлетворить похоть, понимал, какие именно страсти движут епископом, наблюдающим за страданиями женщины. Он был болезненно зачарован ей и уж точно был не в состоянии дать совет или утешить короля, который, впрочем, не искал ни совета, ни утешения.
Ну а если бы епископ излечился от своей порочной страсти и исполнил свой долг перед королем? Нет, Леофрик не верил, что отцу помогли бы молитвы, даже если бы они длились день и ночь. И ничто не помогло бы осознать ему ужас происходящего в Черных Стенах.
Леофрик приходил в ужас от того, что они делали с этой женщиной. Никогда в своей жизни он не видел, чтобы с заключенными так обращались. Даже те двое мужчин, что содержались здесь раньше, не испытывали таких мук, а ведь для них пытка была не просто пыткой. У их мучений была цель. Осознание или исправление — но была цель и, следовательно, конец.