Страница 2 из 17
– Но это же характерный симптом при шизофрении? – спросил один из студентов.
– Да, – усмехнулся преподаватель. – Но не в таком проявлении. Стоило санитарам с инъекцией появиться в палате, больной мгновенно садился и, что-то бормоча, впадал в нечто вроде анабиоза8. А препараты на него не действовали. Во время такой каталепсии температура его тела снижалась до 24,2 градусов, частота дыхания падала до одного в минуту, частота сердечных сокращений – до десяти-пятнадцати. Ни на какие раздражители он не реагировал. Все рефлексы отсутствовали, даже зрачковый и роговичный. А ритмы мозга на электроэнцефалограмме были вообще ни на что не похожи. Просто крайне низкочастотные и малоамплитудные.
– Очень низкий тета-ритм? – спросил кто-то из группы.
– Тета… – словно усмехнувшись, ответил преподаватель. – Далеко не тета. Почти прямая с едва заметными, очень редкими подъемами очень низкой амплитуды. И никакие воздействия на пациента не действовали. Так он сидел неделю-другую, не меняя никаких показателей гомеостаза. Даже глюкоза в крови почти не менялась. А потом, как по приказу, выходил из этого анабиоза, сразу, без последствий. И так повторялось, пока ему не отменили психотропные и нейротропные средства. Сейчас ему делают гипербарическую оксигенацию, проводят сеансы релаксации, дают перорально метаболические препараты – ноотропил. И он чувствует себя лучше. Одним словом, коллеги, уникум. Артефакт. Над ним еще предстоит очень длительная и очень тяжелая работа. Гудалов не подчинен ни обычным правилам, ни принятым моделям. Драгомирову придется искать индивидуальный путь, совершенно индивидуальный. Вот так наши психиатры и работают. И вам, коллеги, тем, кто из вас изберет путь лечащего врача, предстоит масса трудностей. Просто все, чему мы вас учим и что написано в книгах – пустые догмы, а каждый пациент – индивидуум. И он этих догм не знает, а поэтому уникален и исключителен, – Журавлев вздохнул. – Ну что? Давайте, пятнадцатиминутный перерывчик, да? Давайте. В аудитории продолжим.
Ассистент, а следом и студенты, быстро покинули коридор дома скорби, и он вновь наполнился прозрачной тишиной, пронзаемой ослепительными лучами солнца. А во всей больнице жизнь шла своим чередом. И лишь в окне виднелся кусок улицы: лоскут дороги, два обрывка тротуара по бокам, фонарный столб и серая стена какого-то дома вдалеке. Все было как всегда, седьмого мая в десять часов сорок две минуты утра…
– Гриш, вот скажи мне, пожалуйста, – помешивая ложкой черный чай в белой кружке, сказал высокий, накаченный санитар, армянин по национальности, вальяжно развалившийся за столом в комнате сестры-хозяйки, которая где-то ходила по каким-то делам. – Разве справедливо за нашу с тобой работу так мало получать? Ну, в натуре, ни в какие ворота не лезет! Как проклятые, на хрен. А эти психи чертовы че хотят, то и творят. Семена вон вчера один из этих припадошных искусал. Слышал? Ему на руку пять швов наложили. Во народ! Меня там не было…
– Пять швов! – фыркнул Григорий, запивая чаем кусочек сахара. – Ты-то у нас без году неделя здесь. Ничего еще не видел. А я давно вот. Абрашу нашего покалечили ого-го. А он лосенок тот еще был. Тут одного буйного привезли – жуть. Боксер какой-то бывший, что ли, или десантник. Он Абраше сломал несколько ребер, челюсть и бедро, представляешь? Еще двоим по руке сломал. У Вити-то был отрыв локтевого отростка, вывих с разрывом связок и перелом со смещением локтевой кости. Этот козлина у нас до сих пор. Правда, не буянит давно. Но ты поаккуратнее с ним, если что. Он в сто восемнадцатой палате.
– Запомню. Пусть только вякнет у меня, мразь.
– И не вздумай, Авет. Во-первых, не справишься, – предостерег Григорий, интенсивно покачав головой. – Впятером не могли одолеть, только шокеры помогли. А во-вторых, за злоупотребление служебным положением с тебя с живого Драгомиров не слезет.
– Гадость, – бросил Авет, допив чай и небрежно поставив чашку возле пепельницы с еще дымящейся сигаретой. – Несправедливо это все. Все на психов пашем, а они на нас бросаются. Да и режим. Как батраков, блин, гоняют нас. Не присядешь целый день. Как белки в колесе…
– Ноги отваливаются? – послышался из-за двери низкий, чуть хрипловатый голос. – Вы чашки-то не затерли, целый день чай пить? А за курение в вещевой можете и премии лишиться…
В дверях стоял среднего роста мужчина, крепкий, но отнюдь не атлетичный. Лет сорока пяти, одетый в костюм с галстуком и ослепительно белый халат. Аккуратная бородка обрамляла его подбородок, а темно-русые виски уже трогала седина. Карие глаза смотрели на мир строго, очень внимательно, мудро и очень-очень устало. Глубокие морщины изрезали его лицо.
– Марк Анатольевич… – просящее обратился к доктору Григорий, встав из-за стола. – Прощения просим. Мы минутку всего…
– Перекур-то даже в армии священное дело, – добавил Авет. – Мы пока там без дела все равно.
– «Перекур» на рабочем месте – это плохо, – сухо и сурово сказал Драгомиров. – Первый и последний раз прощаю. Курить только в курилке. А еще раз пост так оставите – с работы полетите. Да, а больше всего меня Ваши слова, – доктор указал на Авета. – Расстроили. Про пациентов, я имею в виду. И теперь молитесь, чтобы в Ваше дежурство у больных травм не было. Плодотворного дня.
Этими словами доктор вышел из вещевой и удалился.
– Ни хрена себе, – изумился Авет. – Че это за хрень такая?
– Это наш завотделением, – улыбнулся Григорий, следуя вместе с товарищем к своему посту. – Да нет, он на самом деле мужик хороший. Трудоголик, правда, тот еще. И всех остальных по себе меряет. Он терпеть не может, когда люди халтурят. С живого не слезет, заметив. Так что ты с ним не ссорься лучше. Он мужик-то крутой, а, главное, не плохой по натуре-то.
– Сволочь, – низко чертыхнулся Авет. – Вот всякие гады наверху сидят.
– Да нет, – возразил Григорий. – Если работать на совесть, то Драгомиров мимо глаз это не пропустит. Да он таким-то сам не так давно стал. Меньше года. И понять его тоже можно.
– А что такое?
– Да жена у него год назад умерла. А любили они друг друга по-настоящему. Детей у них не было. Месяца два он весь никакой был, на работу даже не ходил. Говорят, демонологией увлекся, а потом с головой в работу ушел. И так до сих пор. Даже ночевать домой не всегда уходит. Я не знаю, как он так может. Так и до истощения морального недалеко. Но, видимо, ему легче так. Бог весть.
– Ясно, – усмирив гнев, вздохнул Авет. – Ладно, пес с ним. Жалко мужика, жалко. Ну, пошли.
День стремился уже на убыль, хотя солнце все еще ярко сверкало в вышине небес, изливая на изумрудные листочки деревьев благодатный елей света и тепла своего. На круглых больничных часах было уже полчетвертого, когда уверенной громкой поступью доктор Драгомиров шел по коридору к палате пациента Гудалова. Сказав санитарам, что беспокоиться нечего, Марк Анатольевич вошел в палату. То, что санитар рассказал другу о докторе, была правда. Одиннадцать месяцев назад жена Драгомирова погибла, после чего он два месяца почти безостановочно пил. Он пытался покончить с собой, но крюк для люстры в потолке не выдержал, когда самоубийца начал в панике биться руками и ногами. Наверное, малодушие остановило его от повторения попытки. Ибо в Бога Драгомиров не очень-то верил, хотя и не отрицал. Что же до демонологии, так ей он, в принципе, всегда увлекался. А после смерти жены однажды даже пытался вызвать демонов, начертывая печати Соломона для их заклинания. Правда, у него ничего не вышло, и завершился весь ритуал алкогольной комой. К счастью, в тот же вечер, уже без сознания, его обнаружил его друг, доктор того же отделения клиники, Николай Свиридов. Огласке этот случай не подвергся, благодаря порядочности Свиридова. Именно с тех пор Драгомиров и ушел в работу с головой, не давая никому спокойного житья. Работая как ломовая лошадь, заведующий отделением требовал того же от подчиненных. Правда, не было в больнице более знающего, внимательного к больным, заботливого и самоотверженного человека.
8
Анабиоз – (биол) «скрытая жизнь». Состояние существования некоторых организмов в неблагоприятных условиях среды. При этом все биологические показатели значительно снижены.