Страница 17 из 24
Несмотря на все тексты Байера, Кера, Кантемира и многих других, Россия эпохи Петра и его наследников не разделяла восторгов большинства жителей Европы XVIII в. в отношении Востока. Ситуация начала меняться после захвата трона Екатериной Второй в результате дворцового переворота в 1762 г. За время ее 34-летнего правления Азия, особенно Китай, вошли в моду среди российской элиты обеих столиц. Немногочисленные, разрозненные аристократы, охваченные просветительской страстью к восточным вещицам, черпали свое вдохновение на Западе. Тем не менее именно в екатерининскую эпоху мы видим начало более осмысленного понимания термина «Восток». Парадоксальным образом именно в тот момент, когда Россия прочнее всего ассоциировала себя с Западом, она с наименьшим подозрением смотрела на Восток.
Растущий интерес к Востоку во второй половине века направлялся рукой энергичной правительницы, активно вовлеченной в интеллектуальную и культурную жизнь своей империи. Историк XIX в. Василий Ключевский писал: «Только ей [Екатерине Второй] удалось на минуту сблизить власть и мысль. После, как и прежде, эта встреча не удавалась или встречавшиеся не узнали друг друга»223. Как указывает Исабель де Мадариага, придворноцентричная природа русской культуры в эпоху и Елизаветы, и Екатерины Второй значительно усиливала влияние императриц224.
Родившаяся в скромном германском княжестве в 1729 г., Екатерина, урожденная София Ангальт-Цербстская, была женщиной исключительного интеллекта, энергии и амбиций. Привезенная в 14 лет в Петербург, чтобы выйти замуж за внука и наследника Елизаветы Петра, она сочла эту партию для себя неудовлетворительной. Как она вспоминала позднее, «восемнадцать лет скуки и одиночества [с момента приезда в Россию до восшествия на престол в 1762 г.] заставили прочитать много книг»225. Она освоила как античных авторов – Плутарха, Тацита, так и многих ведущих литераторов эпохи Просвещения: от Вольтера, Пьера Бейля и Монтескьё до д’Аламбера и Дидро226. В результате к моменту вступления на трон она была одним из самых начитанных монархов Европы, свободно ориентировалась в современных интеллектуальных течениях.
Роман Екатерины с книгами не закончился с приходом к власти, но только теперь она стала еще и плодотворным автором. Ее «писательская мания» самоучки касалась самых разных сфер – от законотворчества и истории до прозы, драматургии и даже оперных либретто. Наследие императрицы составляет не менее 11 опубликованных томов, не говоря о разнообразных сборниках ее обширной переписки227. Обвиняя Екатерину в поощрении крепостничества, а также в пресловутой склонности к гвардейским офицерам, ее часто пренебрежительно характеризуют как поверхностного мыслителя228. Но когда французский историк Альбер Сорель язвительно писал: «Идеи века пролетели над ней подобно солнечному лучу по поверхности пруда, не согрев глубинных вод»229, он излишне суров. Несмотря на то что Екатерина не брезговала манипулировать истиной ради реализации своих личных интересов и интересов империи, ее тексты демонстрируют понимание и глубокую увлеченность идеологией европейского Просвещения. Это справедливо в первую очередь в отношении ее пристрастия к «китайщине», как впоследствии стали называть страстное увлечение Восточной Азией представителей культуры XVIII в.
Вне всякого сомнения, главным ответственным за формирование взглядов екатерининского Петербурга в отношении Востока был французский философ Вольтер230. В 1762 г. жившему в изгнании, в швейцарской деревне Ферней, Вольтеру было уже почти 70 лет, он был хорошо известен российскому читателю. Его тексты переводили ведущие литераторы начиная с князя Антиоха Кантемира в 1730-х гг., а многие поглощали его труды в оригинале231. Венецианский авантюрист Джакомо Казанова, яркие события жизни которого включали и путешествие в Россию в 1765 г., писал: «В те дни образованные русские и чиновники знали, читали и уважали только Фернейского философа, и когда они прочитали все, что опубликовал Вольтер, то сочли себя более образованными, чем их апостол»232.
Наиболее влиятельными почитателем Вольтера была сама императрица. В годы печальной праздности, когда наследник пренебрегал обществом жены, Екатерина внимательно познакомилась с произведениями француза, и после устранения злополучного супруга она немедленно вступила в длительную переписку со знаменитым изгнанником233. Эпистолярная дружба приносила ощутимые выгоды обеим сторонам. Несмотря на жестокую критику Бурбонов, буржуазный философ дорожил обществом монархов, и после ссоры с прусским королем Фридрихом Великим был не против найти нового августейшего покровителя. А Екатерина тем самым получила энергичного пропагандиста, помогавшего ей укрепить свою репутацию в Европе как образца просвещенного деспота. Однако эти отношения были не просто циничным партнерством, они разделяли взгляды на многие вопросы, в частности на необходимость твердого управления отсталыми народами и религиозной терпимости в противовес позиции Римской католической церкви234.
Как и Лейбниц, Вольтер идеализировал Китай235. Отцы-иезуиты из Парижского колледжа, где он учился, не смогли катехизировать Вольтера, но взамен этого привили ему глубокое уважение к Срединному царству или по крайней мере к тому приукрашенному образу средневекового Китая, который создали миссионеры. Лишившись иллюзий в отношении политики и культуры в родной Франции, Вольтер увидел в жителях Китая многие из тех достоинств, которых, как ему казалось, не хватает его соотечественникам. Согласно его формулировке, китайцы – «первый, а также самый древний народ в мире в вопросах морали и этики»236. Даже когда во второй половине XVIII в. парижские салоны уже начали уставать от Востока, Вольтер по-прежнему считался «кем-то вроде Дон Кихота» за его страстную любовь к Китаю237.
В многотомной переписке философа есть несколько тем, которые постоянно упоминаются при разговоре о Срединном царстве. Во-первых, он глубоко уважает конфуцианскую этику, от которой приходит в восторг: «Мораль – это то, что они лучше всего знают, больше всего развивают и довели до самого величайшего совершенства»238. Вольтер был также впечатлен мудростью политического порядка, при котором император – это «главный философ», правящий своим доменом со строгой благожелательностью отца, всегда действующий в гармонии с законами и традициями подданных. Он разделял восхищение Лейбница терпимостью к чужим вероисповеданиям в Поднебесной. Мысли о том, что есть государство, в котором конфуцианство веками сосуществовало с даосизмом, буддизмом, исламом и даже иудаизмом, часто соседствуют с осуждением нетерпимости французской монархии эпохи Старого порядка.
Позитивные черты, привлекшие в Китае Вольтера, – рациональная мораль конфуцианства, просвещенный деспотизм и религиозная терпимость, не оставляли равнодушными и Екатерину. Она писала: «Не делать ничего без принципов или без причины, не позволять себе быть руководимой предрассудками, уважать религию, но не давать ей власти в государственных делах, запрещать все, что пахнет фанатизмом, и извлекать самое лучшее из каждой ситуации для общего блага – вот основа китайской империи, самой прочной из всех известных на этой земле»239. Но и Екатерина не всегда поддерживала похвальные слова своего корреспондента о Китае240. Ее личный опыт взаимодействия с династией Цин был далеко не гладким. Постоянные торговые споры, приграничные стычки, соревнование за лояльность кочевых калмыков и джунгаров серьезно портили отношения между Петербургом и Пекином. В первые годы своего правления Екатерина даже рассматривала возможность войны с восточным соседом241. В одном из писем она жаловалась Вольтеру, что «китайцы такие склочные»242. По другому поводу она бранила Вольтера за нереалистичность: «Сир, вы исторгаете столько хвалы в адрес Китая… однако мои собственные дела с этой державой прошли долгий путь, разрушив все представления об их “savoir-vivre”»243. Императрица дипломатично добавила, что она сталкивалась с маньчжурами, «тартарским народом, завоевавшим Китай, а не с самими китайцами»244. Екатерина могла высказываться и более эксцентрично. Другому своему другу, габсбургскому придворному принцу Шарлю-Жозефу де Линю она описывала своего доброго соседа, императора Цяньлуна в таких стишках:
223
Ключевский В. О. Афоризмы и мысли об истории // Соч.: в 9 т. Т. 9: Материалы разных лет. М.: Мысль, 1990. С. 414.
224
Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 327, 532.
225
Цит. по: Documents of Catherine the Great / W. F. Reddaway, ed. P. xxvi.
226
Catherine II. The Memoirs of Catherine the Great / trans. Mark Cruse and Hilde Hoogenboom. New York: Modern Library, 2005, passim.
227
Сочинения императрицы Екатерины II: в 11 т. / под ред. А. Н. Пыпина. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1901–1907.
228
Herzen M. von. Catherine II – Editor of Vsiakaia Vsiachina? A Reappraisal // Russian Review. 1979. Vol. 38. P. 296–297. Игнорирование советским литературоведом Григорием Гуковским литературных талантов Екатерины является типичным примером такого пренебрежения, см.: Гуковский Г. А. Екатерина II // Литература XVIII века: История русской литературы / под ред. Гуковского Г. А. и Десницкого В. А. Т. 4. Ч. 2. М.: Академия наук СССР, 1947. С. 364–380. О взглядах на любительские попытки императрицы см.: Alexander J. T. Catherine the Great: Life and Legend. Oxford: Oxford University Press, 1989. P. 329–341.
229
Цит. по: Voltaire and Catherine the Great: Selected Correspondence / A. Lentin, ed. Cambridge: Oriental Research Partners, 1974. P. 29.
230
Maggs B. W. Russia and ‘le rêve chinois’: China in Eighteenth-Century Russian Literature. Oxford: Voltaire Foundation, 1984. P. 127–128.
231
Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер: XVIII – первая треть XIX века М.: Наука, 1978. С. 7–78.
232
Casanova G. G. Mémoires, vol. 3: 1763–1774. / R. Abirached, ed. Paris: Librairie Gallimard, 1960. P. 460. Марк Раефф просит различать: см. Raeff M. The Enlightenment in Russia // The Eighteenth Century in Russia / J. G. Garrard, ed. P. 38.
233
Catherine II. The Memoirs of Catherine the Great. Р. 48. Опубликовано много подборок ее переписки с Вольтером. См., в частности: Documents of Catherine the Great / W. F. Reddaway, ed.
234
Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 215–218.
235
Среди нескольких хороших исследований суждений философа о Китае отметим: Song Shun-Ching. Voltaire et la Chine. Aix-en-Provence. Université de Provence, 1989; Engema
236
Voltaire F. A. The Works of Voltaire / trans. William F. Fleming, vol. 30. Paris: E. R. Dumont, 1901. P. 119.
237
См: Song Shun-Ching. Voltaire et la Chine. P. 304.
238
Voltaire F. A. Works. Vol. 24. P. 29.
239
Цит. по: Maggs B. W. Russia and ‘le rêve chinois’. P. 137–138.
240
По мнению Барбары Мэггс, лишь немногие современники Екатерины спрашивали Вольтера о Срединном царстве, см.: Maggs B. W. Russia and ‘le rêve chinois’. Р. 112. Одним из таких современников был дипломат Василий Братищев, который в 1757 г. во время краткого пребывания в Пекине составил «Осведомление или некоторое поверение Вольтеровых о Китае примечаний», см.: Maggs B. W. Answers from Eighteenth-Century China to Certain Questions on Voltaire’s Sinology // Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. 1974. Vol. 120. P. 179–198.
241
Мясников В. С. Договорными статьями утвердили…: Дипломатическая история русско-китайской границы XVII–XX вв. Хабаровск: Приамурское географическое общество, 1997. С. 260–265; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 474; Khodarkovsky M. Where Two Worlds Met: The Russian State and the Kalmyk Nomads, 1600–1771. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992. P. 224–235; Le Do
242
Цит. по: Documents of Catherine the Great / W. F. Reddaway, ed. P. 101.
243
Умение жить (фр.). – Примеч. пер.
244
Ibid. P. 91.