Страница 60 из 140
К отцу Гордей относился со сдержанным внешне обожанием. Даже когда совсем вырос, считал безукоризненно правильного Гордеева-старшего несокрушимой стеной между собой, миром и вечностью. В глубине души жила мистическая уверенность: отец бессмертен. Но это оказалось неправдой. Отец умер, когда Гордею не исполнилось и тридцати. Вполне ещё молодым и крепким мужчиной, в первый и единственный раз разочаровав сына.
На похороны пришло очень много народа: полгорода. Отец погиб, спасая людей из горящего здания торгового центра. Он был пожарным. «Героем Яруги», — говорили на митинге-панихиде. Даже собирались назвать улицу в его честь. Может, ещё и назовут.
— Ты должен быть цельным, — говорил отец маленькому Гордею. — Жизнь женщины наполнена всякими милыми и не очень мелочами, мужчина рождён для свершения. Он будет счастлив только, если выполнит своё предназначение. Чем больше ты оглядываешься по сторонам, тем дольше будет твой путь к главному.
В отца словно изначально было встроено что-то незыблемое, фундаментальное, высокое. И в то же время: очень уютное и родное. Словно он был крепким, жизнеспособным тополем, на которого можно опереться и спрятаться под кроной от жары и дождя.
К нему тянулись все друзья Гордея. И даже просто одноклассники. На небольшом участке, выделенным муниципалитетом за городом, отец сам построил крепкий домик и прекрасную баню. Он всегда с радушием принимал их компанию школьников на этой территории.
Иногда Гордей немного ревновал друзей к отцу, потому как все они — и мальчишки, и девчонки — неизменно боролись за внимание старшего, а сам он на фоне родителя уходил на второй план.
Нира отцу не нравилась. Она привыкла очаровывать всех особей мужского пола вокруг себя — не сознательно, конечно, чисто инстинктивно, и то, что он не поддавался на её чары, оскорбляло. Опять же — совершенно подспудно, без всякой определённой мысли.
Конечно, Гордей ничего и никогда не рассказывал отцу о своих чувствах, тот понял сам.
Лето исчезновения Ниры наступило рано, в начале мая вдруг стукнула жара, стремительно распуская то, что собиралось набрать силу ещё недели через две. Долгие выходные в душном городе или на даче у Гордеевых, где рядом — тенистый лес и звонкая речка? Выбор очевиден.
Они нагрузили рюкзаки под завязки. Первые шашлыки в сезоне требовали тщательной подготовки. Взяли всё, что могло понадобиться, ещё и с запасом.
Это был один из тех прекрасных дней, воспоминания о которых остаются с тобой до самого конца жизни в мельчайших деталях. День, пронизанный первым жаром весны, клейкими, накануне выпущенными листочками, чувством, что всё прекрасное только начинается, а будет ещё лучше.
Эд с Микой как всегда добродушно переругивались всю дорогу, пока тряслись в пыльном загородном автобусе, Нира смотрела в окно и молчала, а Кайса… Гордей вообще не помнил, что в тот раз с ними поехала Кайса, пока отец не заговорил о ней. В воспоминаниях Гордея она проявлялась краткими фрагментами и всегда в связке с кем-то. Никогда сама по себе.
Они вышли у деревенского магазина, не стали тащить из города хлеб, который здесь был невероятно свеж и душист. Взяли сразу буханок пять, чтобы хватило на всю компанию до завтра, так как собирались переночевать на гордеевской даче.
Мика сразу оторвал большой ломоть, набил рот с довольной ухмылкой.
— Давыденков, — с деланной заботой сказала Нира, — подавишься.
Он покачал головой и высунул язык, облепленный белой кашицей.
— Фу-у-у, — скривился Эд. — Ты жрёшь, как свинья. Вернее, как боров. Жирный, вонючий боров.
Мика заржал, и каша из пережёванного хлеба забрызгала лицо Эда. Тот завопил от неожиданности и возмущения, кинулся на Мику.
— Стопэ, — заорал Гордей. — Вы сейчас всю хавку испортите, идиоты!
С этих чудиков станется затеять потасовку рюкзаками, набитыми обедом, ужином и завтраком. Деньги на продукты выдал отец. И немалые, между прочим.
— Маринад из шашлыков прольётся! Всё на хрен зальёт!
Эд остановился, вытирая забрызганное лицо. Мика счастливо хихикал, но не напоказ, отворачивался. Сам себе хихикал. Напоминание о хавке отрезвило. Тем более есть хотелось уже сейчас, а впереди маячили несколько километров просёлочной дороги по кромке густого леса.
До дачного посёлка они добрались через час. Шли бодро, стараясь прятаться от жары в тени разлапистых крон. Домик Гордеевых стоял наособицу от остальных участков, выделенных муниципалитетом ещё бабушкам и дедушкам нынешних школьников. Кто-то до сих пор, по многолетней традиции забивал заветные сотки картошкой и огурцами, но отец Гордея сказал, как отрезал: «Тут мы будем отдыхать. Тебе разрешается сажать только цветы. Не допущу, чтобы на огороде корячилась». Про цветы и корячилась — это относилось к маме.
Гордей был полностью и абсолютно согласен с решением отца.
Двор их дачи выглядел как настоящий цветник. Что-то ярко пламенело на кустах вдоль недлинной дорожки от калитки к крыльцу; что-то пышно выбивалось из круглых клумб, живописно обложенных колотым кирпичом, что-то приятно пахло, расползаясь по навесу над входом.
На заднем дворе стояли баня, сарайчик для всяких хозяйственных нужд и рыболовных снастей. Тут же пристроилась и мангальная площадка, а калитка открывалась прямо к речке. Перед сарайчиком отец вялил пойманную рыбу, она свисала гроздьями на снисках. На мангальной площадке сразу за изумрудным газоном теремком-крышей маячила домашняя коптильня.