Явление прекрасной N

Он летел в темноте. Не телом, даже не голосом. Мелодией, в которую превращался, умирая. Его когда-то звали Степаном, а друзья дразнили Стенькой. «На переднем — Стенька Разин, обнявшись с младой княжной». Он почему-то не злился на Рыжего, становясь ничем. Думал о своей «княжне». Анюта, Анечка. Они собирались пожениться осенью.

«Только бы не покалечиться, зачем ей муж-инвалид», — последние его человеческие мысли.

А потом — невиданная, всеобъемлющая тоска. Когда он понял, что умер в полёте. Вдруг потерял опору под ногами и почувствовал ветер на своём лице, почему-то не закричал, а отчаянно запел. Красиво, как никогда раньше. Так, что прямо из воздуха, свистевшего в ушах, срезонировали неизвестные звуки, отозвались на предсмертный крик, запутавшийся в невидимых ветвях первого тополя Яруги.

Время стёрло с видимой поверхности мощный ствол и раскидистую крону, но глубоко и прочно под Яругой раскинулись древние корни. Они держали эту землю, разбегаясь от центра в разные стороны, сетью накрывали пространство, не пускали чужих, вершили суд над своими. Предупреждали тех, кто умел читать сигналы.

Голос у него всегда был особенный, он неизменно солировал в заводском хоре. Сильный, как оказалось, сильнее его самого. Степан исчез, а голос остался. Превратился в Стень, колокольчик в ветвях перводрева.

Основа основ покоится под разрушенными цехами завода, а самая сердцевина её — под заводской столовой. Стень пел там, когда ещё был живым, и голос его будил ленивые соки перводрева. Оно дало ему силу голоса, оно же и выпустило песню в полёте, не позволило прекрасной мелодии сгинуть в потустороннем мраке. Стень стал колокольчиком на его невидимых, призрачных ветвях.

Девушки тянулись на нечеловеческую тоску Стени, как бабочки на смертельный свет. Но он никогда никого специально не звал. Только её, Анюту. Она приходила один раз. Не плакала, сидела на берегу около вышки с букетом цветов. Смотрела, как Яруга перекатывает свои волны. Долго сидела, а потом тихо сказала: «Не прощу, что ты нас оставил», положила у вышки букет цветов и ушла.

Стень не мог понять её обиды, пока не догадался: Анюта ждала ребёнка. Тогда заметался горькой песней по берегу, всю тоску влил в голос, звал, чтобы объяснить: он не виноват, и Рыжий ничего такого не хотел, никто не виноват. Повздорили, оступился, упал, не хотел их оставлять…

Только она больше так и не появилась. Другие приходили на его отчаянный зов. И парни, и девушки. Те, кто мог слышать. Кровь бросалась им в голову от потусторонней зовущей песни, вскипала в жилах, затягивала в круговорот страсти, и Стень невольно становился любовником каждой. Третьим не лишним. В песне на берегу у вышки всегда было трое: он, она и Стень.

Юноши не помнили потом, что случилось. И девушки, глупые девушки, тоже хранили в памяти только прекрасную песню и приходили снова и снова, уже тяжёлые, желая, чтобы она в них никогда не кончалась.

Глупые девушки… Такие глупые, что кидались в волны Яруги, снова услышать песню Стени.

Её звали Лара.

От девушки пахло древней силой. Не истинной, не по праву рождения, как от его Анюты — крепкого побега от перводрева, а привнесённой, случайной.

Лара пришла на его зов, потому что умела слышать, и выдержала, потому что в ней была сила. Какой-то паренёк ошивался на берегу, совершенно случайно, хлипкий и беспомощный, но он тоже мог слышать, и в ту ночь всё свершилось.

У Стени появилась наследница.

Но Лара, в отличие от других, не поддавалась на его голос. Когда Стень пытался помочь, сказала: «Пошёл прочь, худ всятой!».

Отправила дочку на верную гибель, лишь бы подальше от речки Яруги, от сладкоголосого духа.

Анафилактический шок. Стень почувствовал свою песню в умирающем человечке в странном зелёном парике. Когда Стень имел руки, ноги и лицо, он знал, как сжимается, опухая, горло от маленького укуса, как жадно проталкиваешь в себя каждый глоток воздуха. Один из его потомков задыхался на берегу, а второй грозила неминуемая беда, тень которой нависла над всей Яругой. Запуталась в невидимых ветвях чёрным сгустком. А он, просторный и бесплотный, ничего не мог поделать.

Тревога за Ниру дала необыкновенные силы, Стень даже смог слиться с отголосками в умирающем, чтобы предупредить Лару, которая не внимала его песне. Может, она послушает слова?

Было душно, многолюдно, и одежда на нём — отвратительно ядовитая. Стени, впервые оказавшемуся в физическом теле после гибели, всё это очень не понравилось. Дурные человеческие запахи, лампы, режущие глаза, муть в голове и боль во всём теле.

Ему пришлось терпеть жутко воняющие зелёные волосы, чтобы скрыть опухшее лицо. Он искал в баре Лару или Ниру по отросткам корней, бегущих под полом, но перводрево сердилось на него за эту выходку, путало, уводило то в одну сторону, то в другую. Потные, разгорячённые девушки липли к Стени, несмотря на ужасное одеяние, наверное, зов песни пробивался даже сквозь физическую оболочку, которая вот-вот начнёт разлагаться.

Всё равно он ничего не смог. Хотя звал, всей мощью, на которую был способен. И перводрево пришло на помощь, хотя и сердилось, корнями раздвинуло землю, скрутило потерявших человеческий облик. Но вот с отёком, распухающим внутри самой девочки, ни перводрево, ни сам Стень ничего не могли поделать.

Стень вовсе не радовался тому, что девочка стала неупокоенной навью, хотя теперь всегда могла быть рядом с ним. И этот преданный мальчик, терзающийся чувством вины, что не исполнил свой долг. Он тоже не смог оставить хозяйскую дочь, которую так и не защитил.