Страница 3 из 9
Таня поняла, что, так и не найдя ответов на мучившие ее вопросы, она в своих размышлениях снова вернулась в исходную точку. Таня тяжело вздохнула, на мгновение увидела Екатерину Антоновну, державшую двумя пальцами анкету девушки-еврейки, и забылась тяжелым сном.
Она проснулась оттого, что солнечный лучик ударил в лицо. Таня открыла глаза и увидела знакомые картины Подмосковья. Поезд медленно подкатывал к Киевскому вокзалу.
– Ну вот и новый день! – подумала Таня. С вокзала быстро домой переодеться, потом в школу. Не забыть заскочить к Гиммельфарбу. Перед отъездом просил зайти. Между прочим, он еврей! Всю войну в разведке прошел, весь израненный. Золотой души человек.
Таня посмотрела в окно. Поезд катил по подъездным путям. Она представила лицо Соломона Яковлевича.
– Как это он смотрел на нее своими библейскими глазами?
Таня словно услышала его чуть хрипловатый голос.
– Танечка, он как-то по особенному произносил букву «ч», что-то вы сегодня бледная, вы здоровы? Вы сегодня завтракали, Танечка?
Соломон Яковлевич был директором школы и одновременно преподавал немецкий. По-русски он говорил с легким еврейским акцентом. Конечно при всех, Гиммельфарб называл ее Татьяна Петровна, но когда они были одни всегда говорил Танечка и в его взгляде читалась неподдельная забота. Когда он узнал о смерти мамы подошел, заглянул в глаза.
– Танечка, примите мои самые искренние, самые сердечные соболезнования, – сказал он. Поверьте мне, я, как никто другой, чувствую глубину вашей утраты.
Таня знала, что в годы войны погибла вся его семья. Сам Соломон Яковлевич был на фронте и узнал об их трагической судьбе только через несколько лет после их гибели.
Кто-то из партизан был свидетелем массовых расстрелов евреев под Минском и сообщил. Все, конечно, сочувствовали ему, но только теперь Таня, живо представив, как это было, особенно остро ощутила глубину его трагедии.
– Как это больно и страшно жить на свете, потеряв все и всех? Хорошо, что у меня есть Дима, – подумала Таня, взяла чемодан и пошла к выходу из вагона.
Глава третья
С вокзала Таня поехала домой. Примерно через час после прибытия в Москву, она села на местный поезд. Голова у Тани болела от недосыпа. В вагоне ей повезло, она захватила угол, немедленно привалилась к стенке и попыталась немного подремать.
Через пол часа Таня была в Одинцово. Там она снимала угол в комнате в коммунальной квартире. Хозяйка комнаты была дома. Она сидела за столом. Перед ней лежал открытый конверт и она тихо плакала, закрыв лицо руками.
– Анна Павловна, дорогая, что с вами, что случилось?
– Они опять отказали, – прошептала женщина. Это была моя последняя надежда. Я теперь просто не знаю, что делать.
Таня поселилась у Анны Павловны три года назад. За месяц до окончания института, ей, с невообразимым трудом, удалось найти жилье.
Чтобы реализовать свое право отличницы и остаться в Москве, Тане нужна была прописка, но получить ее было совершенно невозможно. Она начала искать, исколесила всю округу. Однажды заехала в Одинцово и там, на вокзале, случайно заметила объявление на столбе. Поспешила по адресу и, о чудо, нашла! Хозяйка, которая сдавала угол, понравилась ей с первого взгляда. По всей видимости Таня ей понравилась тоже, поэтому они быстро договорились.
Таня была счастлива! По стечению обстоятельств в школе, где она проходила практику, появилась вакансия. Директор был согласен, но…! Теперь Его Величество Прописка у Тани была и она могла устроиться на работу!
Евдокия Дмитриевна, комендант институтского общежития, бывшая фронтовая медсестра, человек душевный и жалостливый, узнав о Таниных злоключениях, сказала с горечью:
– Эх, легче было Берлин взять, чем прописку получить!
Танина мечта сбылась. Со школой ей тоже очень повезло. Она находилась всего в десяти минутах энергичной ходьбы от Киевского вокзала. Это было просто прекрасно! Школа была отличная, с замечательным педагогическим коллективом.
Директором школы был Соломон Яковлевич Гиммельфарб. Он буквально жил на работе. Его стараниями школа приобрела высочайший авторитет. Люди так ее и называли – «Школа Гиммельфарба». Родители во всем районе стремились послать детей именно в нее.
Таня, когда вселилась в свой угол, заметила на стене комнаты большую фотографию военного с генеральскими звездами на петлицах.
– Муж мой, на войне погиб,– коротко пояснила Анна Павловна.
– Странно,– подумала тогда Таня. Вдова генерала, она, наверное, должна жить в своей квартире, в Москве, получать хорошее пособие за мужа, а живет в коммуналке, да еще угол сдает.
Анна Павловна была приятной женщиной, интеллигентной, начитанной, любительницей литературы. Дети ее выросли и жили своими семьями в других городах. Жила Анна Павловна на свою скромную пенсию. Доход от сдаваемого «угла» помогал ей свести концы с концами.
Прошло несколько месяцев. Была глубокая осень. На улице шел проливной дождь. К тому времени Анна Павловна и Таня не только привыкли друг к другу, но как-то сроднились.
– Танюша, давай-ка почаевничаем,– сказала Анна Павловна. Я пирожки вкусные испекла. Посидим, поговорим.
Свет абажура очерчивал круг, освещая сидящих за столом Таню и ее хозяйку. Было уютно, душевно. Они сидели, беседовали о жизни, Таня рассказывала о работе.
– Анна Павловна, вы меня извините, что я вас спрашиваю об этом,– осмелилась Таня. Я никак понять не могу. Конечно, я очень рада, что вас нашла, но… почему вы в коммуналке, почему угол сдаете? Вы же вдова генерала, у вас квартира должна быть, хорошее пособие за мужа.
– Нет у меня ни-че-го! Если бы не дети, да мужнины друзья, которые помогают какую-то приработку с переводами найти…
Анна Павловна печально вздохнула.
– Ты, Танечка, очень хорошая девушка. Я вижу у тебя золотая душа.
– Ну что вы, Анна Павловна, я обычная, я как все.
– Нет, Танечка, уж поверь мне, я разбираюсь в людях. Довелось повидать и пережить. У меня, Танечка, постоянно душа болит, из-за той страшной несправедливости, жертвой которой стал мой муж…
– А что с ним случилось, Анна Павловна?
– Я тебе, Танечка, как родной расскажу, а ты послушай.
Анна Павловна посмотрела на Таню и начала говорить твердым, бесстрастным голосом.
– В страшном 41-м году танковый корпус, которым командовал мой муж, был полностью разгромлен, – начала свой рассказ Анна Павловна. С боями он вывел оставшихся в живых из окружения, но был обвинен в потере управления, …
Анна Павловна на минуту прервала свое повествование, вытерла слезинки в уголках глаз и продолжила.
– …так вот, моего Женю, то есть Евгения Георгиевича, обвинили в трусости, гибели корпуса, отдали под трибунал и расстреляли. Вот так-то, Танечка. Попытался заступиться за него только один из командиров, начальник его штаба полковник Яков Абрамович Зарецкий. Он рапорт написал на имя высокого начальства. Так и его тоже под трибунал и расстреляли вместе с мужем. Потом после войны, его вдова, Софья Евсеевна, нашла меня. Она рассказала то, что смогла узнать от одного из командиров. Этот человек прошел всю войну, сам генералом стал, а мужей наших не забыл. Стал он наводить справки. Не хочу вдаваться в подробности, только знаю, что на мужей наших списали грехи начальственные. Кто-то ведь должен был быть во всем виноват? Вот они моего мужа и Зарецкого под топор и кинули. Начальники эти сейчас с большими звездами на погонах ходят, а мужья наши оболганные в безвестной могиле лежат.
Анна Павловна замолчала, потом продолжила.
– Эх Танечка, Танечка, если бы ты знала, как эти звезды достигались, какой страшной, кровавой ценой? Нет, конечно, нельзя обо всех говорить одинаково, но… Я ведь вначале в Генштабе переводчиком с немецкого была. Когда мужа расстреляли, меня из квартиры немедленно выкинули, со службы убрали. От меня мои бывшие друзья да сослуживцы шарахались, как от прокаженной, в упор не видели. Но были люди порядочные, что не испугались, в беде не бросили. Мужнины друзья сильно помогли. Пристроили в одну контору, подальше от глаз. И с коммуналкой помогли и с работой. Были у меня две подруги на службе, настоящие подруги. Не оставили меня, не отвернулись. Хоть редко, но с ними встречалась. Рассказывали мне правду. Ужас! Ты даже представить себе не можешь, какой кровавой ценой эта победа нам досталась! Все в секрете держат! Правды горькой боятся!