Дразнилки

– Иван Борисыча убила твоя мама?

– Наверное, нет. Наверное, Андрей, – Ленка ответила неуверенно. – Моя мама сбрендила, но не до такой степени. Брат убедил её, что ты знаешь дорогу к кенотафу, а кенотаф вернет его к жизни. Это всё, что ей нужно. Чтобы он жил. А убивать… вряд ли. Тогда бы она убила и тебя тоже.

– Но она меня использовала. Тащила в санаторий, потом в лес… чтобы я вспомнил дорогу. Ей нужно было вернуть прошлое.

– Ты все верно угадал, хороший мальчик, – хмыкнула Ленка. – Теперь верни прошлое для меня, хорошо?

– Откуда мне знать, что ты не заодно с Аллой и Капустиным? Вдруг это часть вашего плана. Мы с тобой были на кладбище…

Ленка пожала плечами:

– Я тоже хочу жить, Выхин. А еще хочу этим тварям, раз уж подвернулась такая возможность.

И ведь не поспоришь.

Он свернул от реки и углубился в густой лес, твердо вышагивая по тропам, о которых и сам не ведал. Зато ведало его тело. Прохлада сменилась густой духотой, как в сауне. Казалось, от земли поднимался пар, из-за которого Выхин пропотел насквозь и с трудом дышал. Он то и дело поглядывал на Ленку, никак не мог взять в толк, верить рассказанному ею или нет. А с другой стороны – был ли у него иной выход? Сбежать уже поздно. Оставалось идти мимо бесконечных деревьев и кустарников, отдирать от лица липучую паутину, отмахиваться от комаров и мошек, давить ногами влажные кочки. Только вперед, на интуиции и страхе.

Выхин остановился минут через двадцать, устало растирая лицо ладонями. В горле пересохло. Сощурился от яркого солнца, которое нетерпеливо выскочило из-за макушек деревьев.

– Я нашел, – сказал он, глубоко вздохнув. От волнения задрожало что-то внутри, желудок сжался. – Вон, кенотаф. Во всей, мать его красе.

2.

Вдалеке над деревьями накренилась, как прохудившаяся Пизанская башня, старая ржавая электровышка. А за ней – горы, упирающиеся снежными макушками в небосвод. Сейчас, под облепившей кожу жарой, Выхин чувствовал острое желание добраться до этих гор, утопить лицо в снегу, охладиться. Чтоб от тела неизменно пошел трескучий пар, чтоб стало хорошо. В горах никто бы его не искал и не догонял. Каждому человеку нужно такое место, чтобы чувствовать себя совершенно и безмятежно спокойным.

Потом он опустил взгляд, нащупал среди кустов и густых изумрудных зарослей травы с лопухами чёрный овал дыры – понял, что больше не сможет упустить вход в кенотаф из виду. Если уж один раз нашёл, пиши пропало.

– Я не вижу, – пробормотала Ленка, хмуро осматривая поляну.

– Вон же. Пойдём.

Никто не находит кенотаф просто так.

Выхин взял Ленку за руку – а ведь ладошка ледяная, неживая – и повел сквозь высокую траву к овальному холму. Остановился в полуметре, показал. Ленка охнула то ли от удивления, то ли от испуга – кто ж её разберет? – и теперь уже осторожно подошла сама, присела перед лазом на корточки.

Ничего не изменилось, отметил Выхин. Комья грязи и камешки, высохшие корешки, а нутро заполнено чернотой – клубящейся и живой. Интересно, сможет ли туда пролезть большой взрослый мужчина? А что, если застрянет, как Винни-Пух? Так и умрет, болтая торчащими ногами.

Но это была шальная, детская мысль. На самом же деле Выхина охватило будоражащее предчувствие. Будто он пришел в место, где его ждали, где он хотел побывать много лет, да всё никак не добирался. То работа, то путешествия, знаете ли, то бегство от монстров из прошлого…

Выхин заглянул в черноту и естественно ничего в ней не разглядел. Подковырнул из грязи крохотный осколок камня, повертел в руке. На осколке едва заметной щербинкой тянулся узор. Он не светился, не был холодным. Выхин осторожно бросил его в отверстие и успел сосчитать до трёх, прежде чем услышал едва заметный шорох.

– Я спущусь первым, – решил он. – Мало ли что.

Ленка не возражала. Выражение лица её стало напряженным, сосредоточенным. Сняв с плеч рюкзак, она мяла пальцами пластиковый язычок молнии, словно размышляла, стоит ли открывать.

Не говоря лишнего, Выхин опустил ноги в отверстие, шумно выдохнул, подался вниз. На секунду показалось, что застрянет – уже застрял! – но земля нехотя приняла его, будто бы даже расступилась. Выхин провалился, чернота обступила, а в ноздри ударил резкий противный запах гнилого, спёртого воздуха, перегноя.

Он упал на колени в лужу, мгновенно набрав в кроссовки воды. Хотел выпрямиться, но голова упёрлась в неровный земляной потолок. Выхин и мальчишкой-то не особо здесь мог выпрямиться, а сейчас и подавно.

От землистого рыхлого пола поднимался пар. Тишина была вокруг. Но тишина не абсолютная, а выжидательная, словно местные обитатели, кто бы они ни были, приглядывались к новому гостю, пытались опознать его.

Первый звук: всплеск. В каменном гробу, стоящем в центре, что-то шевельнулось. Вода лениво перелилась через бортик и стекла черными ручьями по рыжим, иссохшим стеблям хмеля.

Выхин осторожно подошел на полусогнутых, сдирая налипшую на щеки паутину.

В воде каменной коробки гроба пузырилась желтая курточка. Тело лежало лицом вверх, голубые глаза смотрели в потолок, влажные губы потрескались. Это был мальчик, определенно, лет пятнадцати. Слишком высокий для своего возраста, слишком большой, широкоплечий, он едва помещался в склепе. Волосы шевелились, как черви. Мальчик моргнул, вскрывая веками капли воды. Губы разошлись в улыбке. Он шумно сглотнул, а потом сказал знакомым голосом:

Мы так рады, что ты вернулся!

И еще:

Частичка тебя, Выхин, всегда была в наших сердцах. Не забыл?

Детство вернулось, радостное, радостное время.

Он не испугался, потому что ожидал увидеть нечто подобное, но всё равно отпрянул от гроба, запнулся, упал спиной в воду. Холод проник за шиворот, в рукава футболки, под брюки. Только сейчас Выхин сообразил, что невольно кричит. Крик этот метался под сводами пещеры, порождая ответную реакцию – камни вокруг засветились голубоватым светом. По стенам поползли узоры, словно Выхин повернул невидимый рубильник и оживил мёртвое место. Те, кто затаился – невидимые лица – проступили сквозь мох и хмель светящимися контурами. Выпучили черные глаза без век, открыли черные рты без губ, втянули забытые запахи черными носами без хрящей.

Вода сильно заплескалась через край гроба. Рука в сгнившей перчатке, с чёрными толстыми пальцами ухватилась за перегородку. Мертвец шумно сел. Жирная густая грязь сползала по его лицу от лба к подбородку, обнажая испещренную морщинами кожу.

Мы тебя ждали.

Голос в голове Выхина был детский, знакомый. Да и сам мальчишка… конечно, как было не узнать? Это ведь он, Лёва, тот самый, что нашёл кенотаф и оставил частичку себя внутри навсегда.

Ты вспомнил, да? Это радостно.

Нам всем радостно.

Мы соскучились.

Так долго искали. Так долго ждали. Догоняли. А ты убегал.

Мальчик Лёва поднялся в полный рост, расплескивая воду. По коже его и по куртке, по штанам тоже забегали голубые узоры. Он спрыгнул. Полусгнившие ботинки с чавканьем погрузились в мягкую землю.

– Ленка!

Вышел не крик, а короткий кашель. Выхин понял, что не добежит до выхода, не выберется. Вернее, никто его отсюда больше не выпустит. Не нужно было возвращаться. Иногда возвращение – это верный путь к забвению.

С другой стороны… разве не хотел он найти покой? Разве не мечтал оказаться там, где повел много интересных и приятных часов? Бегал сюда, как наркоман за дозой. Рисовал…

Да, да, рисовал.

Много, часто, всех, кого видел.

Мальчик Лёва читал его мысли, потому что был им тоже. Частичка сознания, души, как хотите называйте – он всё это время был здесь, но одновременно с этим затаился внутри головы Вихина. Рос вместе с ним, развивался, смотрел на мир, докладывал тварям божиим обо всём, что происходит. Крохотная поганенькая частичка.

Выхин не сразу понял, что именно держит в руках мальчик Лёва. Сгнившие пальцы крепко сжимали что-то влажное, буро-зеленого цвета, бесформенное. Затем оттуда отделился смятый лист и тяжело спикировал в воду.