Жизнеописание Льва

– А? – кричат в ответ.

Лариса Витальевна молчит.

На кухне Светлана и Анатолий переглядываются и тихо, но с излишним оживлением смеются. За окном Вова делает Кате новую шпагу из лозины, а Катя ковыряет в носу.

– Здравствуйте! – громко говорит Лева.

Лева?

Светлана и Анатолий вздрагивают и оборачиваются к двери. Там действительно стоит Лева. Он уже переодет в дачное – спортивные штаны с вытянутыми коленками и кофту. Живот, белея нежной кожей полного ребенка, нависает над резинкой треников – это видно, потому что низ кофты Лева держит завернутым наверх, а там – что же там?

– Грибы! – объявляет Лева.

– Что?

– Я принес грибы для ваших детей.

– Какие грибы, Лева? Здравствуй, вы давно приехали? Как мама, бабушка?

Лева молчит, потому что не может определить для себя последовательность ответов.

– Ваши дети забыли наши грибы у нас на участке, – наконец говорит он, не улавливая обличительного смысла. – Мы приехали сегодня. Мама и баба Клава чувствуют себя сносно.

Светлана и Анатолий переглядываются. Лева подходит к окну и смотрит на своих друзей, которые фехтуют за клубничными грядками. Потом осторожно выворачивает грибы из кофты на стул.

– Я пойду тоже поиграю, – говорит он Светлане и Анатолию.

Покидает кухню и бежит к друзьям, у которых для него находится запасная шпага, и вот уже бой выглядит вполне прилично – все-таки трое! – и Катя лихо колет Леву в попу лозиной, которая сгибается, заставляя всех смеяться – и на кухне тоже.

– Падай! – кричит Катя. – Падай, я тебя убила!

– Только ранила! – кричит справедливый Вова.

Лохматый кабысдох, то ли серый, то ли поседевший, трусит по сырой улице, время от времени наклоняясь к земле и принюхиваясь, но ничто из обнюханного не является едой. Наконец он останавливается и пробует воздух; это приводит его к прекрасной даче цвета охры, верх которой едва виднеется над высоким забором – а из-за него слышится железное: ложки о сковородку – и стеклянное: вилки о тарелку. Он спрыгивает в канавку перед забором, исследует забор и находит подкоп. Некоторое время судьба пса неизвестна, но вот слышно «кышкыш!» и «анувонпошел!!» и даже «Борис!!!», а затем мужские гиканья и шиканья. Вслед за этим из-под забора показывается голова псины, а затем выдавливается тело. Не теряя невозмутимости, пес вновь лениво трусит по улице. Его очертания размывает сеющаяся влага. Кое-где за заборами его присутствие порождает лай.

Размываемый моросью пес в этот день посещает также Рассказовскую, Федоскинскую и Солнечную улицы. С двух участков он агрессивно изгнан и еще раза три изгнан с чувством вины, в котором, впрочем, хозяева себе не признаются, скрывая его за громким криком.

А затем небо над поселком полностью затягивается сгустившимися облаками, которые становятся темно-серыми, затем, все более приобретая в цвете, грязно-лиловыми, черными – и замирают. Собака возвращается на Правленческую – туда, где грозный Борис, – задерживается у соседнего с ним забора, ветхого, склонившегося к земле, без труда проникает на участок и встает, нервно и выжидательно принюхиваясь. Люди здесь уже давно не живут, дверь дома заперта, окна закрыты посеревшими от дождей ставнями с остатками краски. Неизвестно зачем пес решает подойти поближе к дому – к тому окну, где ставень отломан и висит на одной петле. Не сводя глаз с окна, пес втягивает носом воздух, и уши его подрагивают. Что он учуял или услышал – неизвестно, но когда в глубине комнаты, которая еле освещается с улицы, сейчас померкшей почти до ночного состояния, внезапно мелькает тень, он, вздрогнув, отскакивает назад.

Отскочив, пес вновь замирает, готовый в любой момент отпрыгнуть еще, но больше ничего не происходит. Его бдительность ослабевает, он отвлекается на ворону, крикнувшую нечто с верхушки ели. Затем, разом забыв свое приключение, он отворачивается от дома и трусит на улицу, где окончательно растворяется под крупными каплями начинающегося ливня.

Пришедшая с Правленческой тьма внезапно накрывает и дачу Сахрановых. Радио пропикивает шесть раз и говорит: «Московское время четырнадцать часов. В эфире «Маяк». Передаем последние известия. Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев посетил с дружественным визитом…» Светлана снует с тарелками от кухни к террасе, где накрыт большой прямоугольный стол с букетом пижмы посредине. Над ним вполсилы зудят мухи и постанывают комары. Анатолий режет на кухне хлеб.

– Сейчас ливанет, – говорит Светлана, возникнув на кухне.

– Ты заметила, кошек нет, – отвечает Анатолий.

– Надо детей в дом загонять.

– Это потому что Неверовские приехали.

Если читать только четные или нечетные реплики, диалог обретает смысл, хотя и перестает быть диалогом.

– Знаешь, я пытался их посчитать, – говорит Анатолий в следующее Светланино появление на кухне. Она улыбается.

– Но многие похожи… – в следующее. (Она улыбается.)

– …И никогда не появляются все вместе… (Улыбается.)

– …то есть число колеблется от восьми до тринадцати…

– …то есть нас посещало примерно десять с половиной кошек в день.

– Ну вот, ливануло, – говорит Светлана.

Она забирает у мужа нарезанный хлеб и несет его на террасу; поправляет пижму в кувшине; задумывается, глядя через витражные стекла на темную пустую дорогу.

Радио поет «Вместе весело шагать по просторам…».

– Так какие новости на станции? – кричит с кухни Анатолий.

– Встретила Екатерину Анатольевну, говорит, в Востряково дом сгорел, – Лариса Витальевна, переодетая в домашнее платье, возникает на кухне. – Никто, слава богу, не погиб.

– А от чего загорелся-то?

– Так кто его знает, может…

И вот тут на кухне появляются рыдающая Катя и бледный Вова.

– Вова! – строго говорит Анатолий. – Сколько раз тебе объяснять, что Катя слишком маленькая для…

– Папа! – в ужасе говорит Вова. – Мы Леву убили.

Дальше начинается хаос и безумие, потому что за клубничными грядками действительно виден Лева, который лежит неподвижно под барабанящим дождем. Первой кидается к нему бабушка Лара, а за ней остальные, со своими «я только сказала умирай я тебя убила», «давайте я сбегаю за костей он же доктор», «господи какой позор чужой ребенок» и, наконец, «лева лева левочка».

Мальчика осторожно переносят в дом. Он дышит, но не приходит в себя. Анатолий растерянно топчется над Левой, теперь совсем мокрым, так как его с терапевтической целью решили посильнее увлажнить, – изо рта, как белье перед глажкой, – но от волнения вместо мелких брызг вылилось всё так. Катя рыдает, вывернув в реве распухшие губы и мешая слезы с соплями.

– Прекрати сейчас же! – требует Светлана. – Объясните мне, что произошло!

– Мы играли… (Вова)

– И его надо было убить. (Катя)

– Почему?

– Потому что меня нельзя, я красивая. Я кто, Вов?

– Арамис.

– Да. А Вова – Дэ Артьян.

– Д’Артаньян.

– Его тоже нельзя, он герой. А Лева все равно толстый. Он сказал, что не хочет умирать, а Вова сказал, что так надо. А Лева тогда сказал, что он вечером спросит у мамы… А потом Вова его ранил, и он упал! – Катя опять плачет и еще икает.

– Чушь какая-то! – говорит Анатолий. – Самый толстый – это, значит, Портос, что ли? А зачем его убивать? Он же в книге не умирает? Или я забыл?

– Толь, ты сейчас вообще не о том думаешь, – говорит Светлана.

– Нет, погоди! Зачем Портоса-то убивать?

– Ну кто-то должен умереть… – тихо и упрямо говорит Вова.

– Чушь какая-то! – опять говорит Анатолий. – Ну что? Надо действительно за Костей идти.

– Лева, оживааааай! – взвывает Катя.

И Лева сразу открывает глаза.

Так просто.

– Ты как, приятель? – осторожно говорит Анатолий.

Лева садится. Встает. Катя икает.

– Спасибо, неплохо, – говорит он. – Я пойду домой.

– Тебя проводить, Лёв? – спрашивает Светлана.

– Нет, спасибо! – говорит Лева.