Страница 6 из 7
– Вот ведь мудак, – говорит он плаксивым голосом, словно кому-то жалуется. – Шпана…
Светает. Шурик Ха сидит на пешеходном мосту над железнодорожными путями и смотрит на проходящие внизу электрички. Он сидит на ступеньке в пальто, зябко обняв себя руками, с тлеющей сигареткой во рту. Мимо проходит высокая женщина неопрятного вида. Она уже начинает спускаться на перрон, но оглядывается на Шурика, идет назад и садится рядом на ступеньку.
– Не угостите даму сигареткой, молодой человек? – спрашивает она Шурика.
Шурик Ха протягивает ей свою, уже скуренную на треть, сигаретину.
– На двоих покурим, – говорит он, – а то у меня больше нет.
Женщина берет у Шурика сигаретку и затягивается.
– Спасибо, – говорит она. – Сразу видно ты не жмот. Ненавижу жмотье.
Шурик Ха молча глядит вдаль, в ту точку, где сходятся железнодорожные пути, только отсюда, с моста эту точку не видно, там вдали что-то мельтешит, мешает серенькая муть и еще, если так долго смотреть, начинают слезиться глаза.
– Меня зовут Екатерина Альбертовна, – говорит женщина.
– А я Шурик, – говорит Шурик Ха. – Просто Шурик.
Женщина почему-то начинается смеяться, точно он сказал что-то смешное. Насмеявшись, вытирает выступившие на глазах слезы, кашляет и передает Шурику сигаретку. Тот затягивается. Екатерина Альбертовна достает из-за пазухи веселую бутылочку с прозрачной зеленоватой жидкостью. Толкает Шурика локтем в бок.
– Будешь?
– Это что? – спрашивает Шурик Ха с интересом.
– Лосьон, – объясняет Екатерина Альбертовна. – Огуречный. Он вкусненький. Сам проваливается.
Шурик берет бутылочку и, свинтив крышку, осторожно нюхает горлышко.
– Ты не бойся, – успокаивает его Екатерина Альбертовна. – От него не ослепнешь.
– А я и не боюсь, – говорит Шурик Ха и делает хороший глоток из бутылочки.
Проглотив, каменеет лицом и втягивает воздух сквозь зубы. Выдыхает.
– Да, – говорит Шурик и качает головой.
– Хороший мальчик, – говорит Екатерина Альбертовна, отбирает у него бутылочку и пьет сама.
Потом они молча сидят на мосту и по очереди курят сигаретку на двоих.
– Ты чего такой худенький? – спрашивает Екатерина Альбертовна.
– А я решил больше ничего не есть, – отвечает Шурик.
– И?
– Ну, с тех пор и не ем ничего. Да и времени нет. Я учусь, – объясняет ей Шурик Ха.
– Хорошее дело, – соглашается женщина. – А я, между прочим, школьная учительница. Ну, то есть была, пока не забомжевала.
– Чему учила? – спрашивает Шурик Ха, чтобы поддержать разговор.
– Русская литература.
Шурик свистит.
– А ты думал, – говорит Екатерина Альбертовна.
Под мостом не останавливаясь проходит электричка. Забомжевавшая училка и Шурик Ха сидят на рядышком на ступеньке моста и глядят, как последний вагон пропадает вдали. Пропал.
– У меня там лежбище, – говорит Екатерина Альбертовна Шурику, кивая вниз. – Под перроном. У меня там картонки и два одеяла. А еще со мной живет старая сука. Она на днях как раз ощенилась. У нас там тепло и весело. Заглянешь в гости?
– А делать чего будем? – спрашивает Шурик Ха, незаметно принюхиваясь.
От женщины не сильно пахнет бомжатиной. У нее в меру пропитое миловидное лицо и немного грязные вьющиеся каштановые волосы.
– Книжки читать будем! – хохочет бывшая училка. – Правда, при переезде большая часть библиотеки безвозвратно утрачена. У меня под перроном есть «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля и еще «Последние холода» Лиханова.
Она поднимается и идет вниз, на перрон. Оглядывается на Шурика.
– Ты идешь?
– А щас, – говорит Шурик Ха. – Только вот пару бычков насобираю и сразу приду.
– Давай, заползай.
Прислонив давно не стриженую голову к перилам, Шурик Ха глядит, улыбаясь уголками рта, как Екатерина Альбертовна спустившись на перрон, становится полупрозрачной, а после и вовсе прозрачной, и, попросту говоря, исчезает, тает в воздухе.
Сублимация и еще раз сублимация, строго напоминает себя Шурик Ха. Потом он поднимается со ступенек и уходит к себе в писательскую берлогу, зорко высматривая по дороге окурки.
Шурик Ха просыпается среди ночи. Он лежит на своем продавленном диване и смотрит на протертый и грязный ковер на полу. По ковру пляшут синюшные отсветы колдовского пламени. Шурик мычит, словно от зубной боли. Встает с дивана как спал, в пальто и ботинках и подходит к окну. За окном, на углу Поселковой и Златоустов, над двухэтажном кирпичным домом плывут, раскачиваясь из стороны в сторону, ленты синеватого мертвенного сияния высотою в полнеба.
– Вот ведь зараза, – ругается Шурик сквозь зубы, – взял-таки и сдох! А я ему говорил!
Шурик выбегает из старого дачного дома. Идет по безлюдной Поселковой улице, сворачивает во двор. Заходит в подъезд. Поднимается впотьмах по лестнице. У Старика как обычно не заперто. Шурик заглядывает в большую захламленную комнату, потом проходит на кухню. Старик сидит на табурете возле газовой плиты. У Старика открытый рот с вываленным зеленоватым языком и тусклые страшные глаза мертвеца, не стеклянные даже, а словно из дешевого китайского пластика. На зажжённой конфорке стоит чайник. Вода в чайнике давно уже выкипела. Чайник хрустит, слышно, как в его раскаленные недра падают сухие пластинки накипи.
Шурик Ха садится на пол возле стола.
– Что же ты, скотина, наделал? – спрашивает он Старика. – Сам помер, а Последний Секрет Писательского Мастерства так мне и не открыл? Ну и кто ты после этого, дед Пафнутий? А я тебе скажу, кто. Ты самый распоследний кондом!
Несчастный чайник на плите трещит и щелкает. На него страшно смотреть. На кухне пахнет раскаленным металлом. Мертвые глаза Старика медленно поворачиваются в глазницах. Он глядит на Шурика Ха, как глядят Неживые, не видя, насквозь.
– Даже не жди, сука, – говорит Старик, шевеля одеревенелым ртом точно кукла-щелкунчик. – Я еще не скопытился.
– Да, ты погляди на себя, – говорит ему Шурик Ха. – Дохлее чем ты уже некуда.
– Много ты понимаешь, – ворчит Старик.
Голос Неживого не похож на человеческий голос. Слова выходят из одеревеневшей в посмертии глотки, расколотые на слоги и буквы и Шурику приходится складывать их сызнова у себя в голове. Старик силится подняться с табурета, но ноги его не держат. Шурик Ха не спешит помогать Старику. С покатого бока чайника с сухим треском падает кусок эмали. Старик поднимается и, держась за стенку, походкой ржавого андроида уходит с кухни. Шурик идет следом.
Пока Старик надевает свое писательское пальто с побитым молью каракулевым воротником проходит вечность. И еще одна, пока он спускается по лестнице и выходит из подъезда.
– Я не могу умереть, пока не напишу эту чертову книгу, – говорит Старик Шурику Ха. – Такой уговор. Я уже много раз помирал, да все без толку.
Писатели стоят возле подъезда. Рот старика одеревенело дергается, выщелкивая слова. Ржавый электрический свет отражается в его неживых глазах.
–Да, я, и не тороплюсь особо, – говорит Старик.
И тут Шурик Ха слышит этот странный звук, которому сперва не находит объяснения. Что-то вроде астматического сипа, перемежающегося костяным клацаньем. Взглянув в лицо Старику, он видит, что оно, это злое и подлое лицо, расколото на две не равные части острой подвижной трещиной, а во тьме этого каньона щелкает и дергается вставная челюсть. Впервые Шурик Ха видит, как Неживые смеются.
– Да ты, я гляжу, веселый парень, – качает головой Шурик Ха.
Но Старик уже идет со двора и Шурик идет следом…
На голых, покрытых корочкой льда ветвях поблескивает тусклый свет фонарей. Над низкими крышами дачных коттеджей, в той стороне, где Москва, зимнее небо подсвечено грязно-розовым заревом. Тропинка, похожая на ледяной желоб, уходит в слепой провал между черных домов. Старик едва ковыляет, но Шурику Ха приходится спешить со всех ног, чтобы не отстать… Вскоре они выходят к сгоревшей поселковой школе. Проходя мимо, Шурик Ха видит, как на обугленных стенах и балках пляшут сиреневые языки призрачного пламени. От школы Старик сворачивает вниз, к платформе Ухтомская. Уже виден мост над железнодорожными путями, будка автобусной остановки и угол длинного бревенчатого дома в шесть окон, занятого под продуктовый магазин. Из-за угла магазина навстречу писателям выходит доходяга, в залитой кровью совдеповской курточке, кепке и с портфелем в руке. Обледеневший асфальт как-то ловко выскальзывает у покойника из-под ног и поэтому, кажется, что он не идет, а немного скользит над землей. Из-под козырька кепки поблескивают стекла очков.