Иллюзия

– Чего смеетесь? Свой первый выход на сцену все помнят? – шутливо пристыдил завуч. – Когда я впервые ступил на подмостки, откуда-то появилась хромота, с ладоней – пот градом. Я так не потел в августе, копая картошку. А голос? Нет, это был не мой голос, а голос евнуха в турецком гареме.

Геннадий Михайлович вызвал огонь на себя. Веселье переключилось. Малышев благополучно вернулся на место. Ноги вытянул в сторону, обошел Вариваду, но задел биологичку. Оксана Владимировна лишь передернула плечами, не удосужив взглядом.

Поименно наградили и 11 «Б». Забаровский с умилением отметил, как трогательно-соблазнительно выглядит Лена в голубом платьице, как по-девичьи жеманно справляется с волнением. С последним одаренным ансамбль заиграл «Школьный вальс». Насмеявшиеся дамы вновь всплакнули. Под коду нестареющего вальса к микрофону вернулся завуч.

– Дорогие выпускники, прежде чем вы навсегда покинете школу, приглашаем вас в наше импровизированное кафе в кабинете истории. А после «кафе» начнется дискотека! Но, уходя, помните, – громогласно взывал Геннадий Михайлович вслед потянувшимся к выходу, – мы всегда вам рады! Навещайте почаще. Делитесь успехами. Обращайтесь, если потребуется помощь.

Кабинет истории блестел люминесцентными лампами, из украшательств – гирлянды затейливых снежинок, вытащенных из новогодних запасников. Парты сдвинули в три ряда по три, для торжественности накрыли белыми скатертями. Из винегрета колом торчала столовая ложка. На трехэтажной стойке расселись яблоки, апельсины, вальяжно разлеглись бананы. Нюх будоражил аромат оливье, точно флагшток высилось шампанское.

– Давай сюда! – Руслан потащил друга к срединному окну. – Лен, иди к нам!

Забаровский перестал скрывать привязанность. Подруга смутилась, по привычке пряча чувства. Победила близость прощания со школой, прошлость экзаменов, наплевательство на сплетни. Будяк присела рядом с сердечным другом.

Счастливый ухажер выпал из общения, внимание сконцентрировалось на спутнице. Он накладывал салатики, шептал на ушко, невзначай прикасался к ручке. Глеб сидел памятником себе перед пустой тарелкой. За время застолья лишь раз хрустнул яблоком, смутился больше. Надкушенный фрукт вернулся на этажерку. Ягодкин ворковал с пассиями сдержанно – мамы дежурили в коридоре. Выпускники чувствовали себя, словно на приеме у английской королевы. Беспричинно стеснялись, боясь проронить лишнее слово, будто новая одежда родила новых людей. Лишь за столиком Скрипкина царило веселье, пьяные выкрики, сальные шутки. Степан пронес в школу портвейн, разливал по бокалам втайне от всевидящих глаз учителей.

Посиделки, томительные для Малышева, для Руслана пролетели, точно миг. Он порывался выпить с Леной на брудершафт, но та еще не дошла до кондиции. Геннадий Михайлович объявил дискотеку, девчонки с готовностью покинули насиженные места, Будяк увлекла Забаровского. В опустевшем кабинете остался один Глеб. Он еще раз откусил яблоко, посмотрел на полный бокал шампанского, вспомнил материнский наказ. «Сбежать бы отсюда, выгляжу, как дурак». Он скоропалительно выпил. Игристое холодком прошлось по горлу, пощипало живот, разогнало кровь. «Пойду в туалет, хоть волосы приглажу».

В предбаннике уборной, на корточках, упершись в красные стены, сидела скрипкинская компашка, смолила бычки до фильтра, словно вечно выходные слесаря.

– Налей мне. – «Стиляга» вплотную приблизился к главному хулигану. Шампанское, в полном соответствии с материнским предостережением, подействовало на раз.

– А тебе не харэ, Малыш? – Степа оскалился.

– Ну, налей, не жмотись.

– Санек, дай-ка стакан, – эксперимента ради приказал главарь.

На свет явился бокал, прихваченный из «кафешки». Скрипкин достал из рукава бутылку, набулькал до краев.

– Уф! – Малышев вытер губы, высосав напиток до последней капли. – Лей еще!

Выпускник пил впервые, лишь нащупывая меру.

– Лей, лей, не жалей! – От разлившегося по жилам тепла, «стиляга» ощущал неведомое чувство геройства. Скрипкин? Сам черт не страшен. Второй бокал постигла участь первого. С улыбкой чеширского кота «модник» протянул пустую тару. – Еще!

– Я тебе не винзавод, – буркнул хулиган, в душе восхищенный здоровьем одноклассника. – Самим не хватит. Пошли, пацаны, баб позажимаем.

– Налей! – Посуда уперлась в грудь начинающего рецидивиста. – Что ты как этот…

Кулак врезался в солнечное сплетение Глеба, перекрыв кислород. Бокал вдребезги. Широко раскрывая рот, будто рыба без воды, «герой» ловил воздух. Степа и дружки, молча, прошагали мимо. Как отпустило, Малышев присел, растирая грудь. Откашлявшись, он добрался до рукомойника, подставил голову под кран. Холодная вода сводила скулы, немели виски, облегчение запаздывало.

– А-а! – гаркнул пещерно-животным голосом юноша, разглаживая непослушными пальцами челку.

Хмель, избавившись от дискомфортного поливания, снова вступил в права. На лицо вернулась чеширская ухмылка. «Пойдем, позажимаем». Пошатываясь, Глеб вошел в актовый зал.

Дискотечная ночь в мерцании фонарей, тусклые силуэты, сцепившиеся в медляке. Тягучесть английской баллады, запах вспотевших ребят вперемешку с терпкими духами, мозаичный шар под потолком. Первые ряды сдвинули, освободив танцпол. Староста с классной подслеповато вглядывались во тьму, точно коршуны, выискивающие добычу. Ягодкин, танцующий втроем. Целующиеся Руслан с Леной, забывшиеся в полумраке. Глеб качнулся, но вовремя схватился за стенку. «Пойдем. Позажимаем». Деревянные ноги дотопали до танцплощадки, крутанулись кругом, выбирая жертву из первого ряда.

– Оксана Владимировна, пойдемте, потанцуем, – прогнусавил «герой».

– Ой, Глебушка, я сейчас так наплясалась – ноги не держат. – Биологичка всплеснула руками с наигранным смешком.

– По-ойдем. – Выпускник фамильярно схватил учительницу за руку, грубо потянул.

Она неохотно поднялась, заглянув в осоловевшие глаза партнера.

– С тобой все в порядке? Волосы мокрые…

– Все ништяк!

Малышев вжимался в узбекские дыни грудей, притягивая классную за талию. Оксана Владимировна, краснея от нахальства ученика, пыталась сохранить дистанцию. Глеб навалился сильнее. С грохотом и вскриком биологичка упала на жесткие кресла. Выпускник рухнул сверху, по мягкому телу учительницы сполз на пол. Классная заохала от боли. Партнер смог лишь перевернуться на спину.

Поднялась суматоха, музыка стихла. К Оксане Владимировне подлетели сердобольные ученицы, коллеги, помогли оправиться от шока. Малышев, словно опрокинутый на спину паук, бессильно размахивал конечностями. Зал плыл перед глазами. Мерцающий шар. Разгоряченный взгляд склонившегося Руслана, осуждающий Лены. Белая ворона, извалявшись в пыли, стала серой.

Приятель повис на плечах Забаровского, с другой стороны помогала Будяк. Ночная улица. Спертый воздух. Серый френч пятиэтажки. Глеба вывернуло наизнанку на лужке для ленивых собаководов. Верный друг поддерживал, также упав на четвереньки. Лена отскочила в сторону, зажав носик.

– Все-таки напился! – взорвалась мать, принимая сына из рук провожатых. – Испачкал костюм… Горе ты мое… Спасибо, что привели.

Родительница быстро захлопнула дверь перед ребятами. Забаровский с минуту постоял, прислушиваясь к крикам, грохоту падающего тела.

– Пойдем, что ли? – Будяк легонько потянула дружка за плечо.

Короткая ночь вздыхала маревом. Легкий туман одуванчиком укутывал улицу, дунь, – истомная пелена рассеется вмиг.

– Ты меня проводишь? – Девушка слегка сжала локоток парня.

– Конечно.

– Может, сходим к Десне? – предложил Забаровский, желающий продлить очарование.

– И что мы там будем делать?

– Купаться!

– Не-е, я купаться не буду… Холодно.

Руслан скинул пиджак, заботливо укутал девичьи плечи, настойчиво увлек к реке. От высотки они повернули налево, прошли мимо обшарпанного ДК Горького, центрального входа на стадион, двухэтажных домиков Никитинской. Молодые люди остались вдвоем на перекрестке ночи, в усталой ласке прикосновений. Мимо проплыл кованый заборчик парка «Юность», с легких уст юноши переименованный в «Ювентус», – ежевечернее прибежище молодежи в поисках любви. Ни души на низеньких скамеечках, еще не остывших от страстных объятий и глубоких поцелуев. Мрачным курганом предстал парк железнодорожников с вечным огнем, эстакада, серо-белое здание вокзала. Сонную дымку оглашали гудки паровозов, шелестели смутные объявления дежурной.