Страница 2 из 19
Что там письма современников моих, если даже Академия Карла Пипинида не блистала никакой грамотностью и логикой: несовершенная латынь, не связанность описания событий, изменчивая на правильность орфография, никуда не годная пунктуация. Ошибки в литургических текстах Карл Пипинид терпел до того, пока не прочли ему: «Царь Небесный ходит и нас утешает, все наполняет и вселяется, чистит нас и начищает. А потом выходит и открывает нам рты, дабы мы вопили ртами хулу на Него». Карл повелел сжечь большинство написанных в Академии книг. Но основная часть клириков и по сей день неграмотна, зато шустры они на толкование самовольное Священного Писания, что всякий слушающий готов прийти от их слов в ужас.
Кассиодор всегда советовал своим монахам изучать трактаты о медицине, космосе и мире, ибо сие полезно и весьма развивает человечество. Святой Бенедикт настаивал на изучении только Священного Писания. Ныне почти никто не знает, к примеру, что внутри человека два разных потока крови, кои движутся, туда-сюда, не переставая. Кровь гоняет селезенка, а сердце помогает голове думать и учащенно стучит, когда мысли метаются. Почти никому неизвестно, что люди с более холодной кровью глупы, а люди, кровь коих горячая, отличаются чувственностью. Посему глупы дети и старики – у стариков кровь остыла, а у детей еще не нагрелась. Пожилые люди выживают из ума, когда живут долго, а дети шаловливы и не ведают, что творят.
Учитель брат Убертино о знании говорил так:
«Запомните сыны, что все узнанное требует должного обмысления и как следствие – рождения выводов. Благоразумие, как учит нас Аристотель, есть правильное рассудительное поведение в повседневных делах, где приходится давать советы, их выслушивать и делать выбор. Но помните, что благоразумие не приходит само по себе. Оно подобно могучей крепости у одного и шаткому сараю у другого. Сие от того, что благоразумие состоит из опыта и знаний. Первое подобно кирпичу, второе – цементу. Ежели ни опыта, ни знаний человек не накопил, то жизнь его несчастна и дух немощен и разум бесплоден».
Из обители я вышел с рекомендацией написанной рукой аббата, где говорилось о весьма успешном окончании школы монастыря. С этой грамотой я мог легко найти себе работу у купца или владельца лавки.
Вернувшись в Рим, я обнаружил в своем доме иных жильцов. В реестрах района я числился как «принявший постриг». Как я узнал, мой брат, мать и отец сгинули во время голода, так что хозяина у жилья по сей день официального не было. Эти жильцы просто заселились в пустую квартиру и жили в ней незаконно. Мне удалось доказать, что я – это я, что не принимал пострига и для мира жив. Незаконных жильцов вышвырнули на улицу, а я смог заселится в свою квартиру на предпоследнем этаже. Радости было не много, ибо за нее за годы накопились такие долги, что скоро меня самого могли из нее вышвырнуть.
Об обеспеченности человека в Риме говорят не кварталы, как то принято в Византии, где есть богатые и бедные районы, а этажи. Так повелось с древности, что на первом этаже живут весьма обеспеченные римляне, а на последних этажах самые бедные. Квартиры в Риме стоят в пять раз дороже, чем во всей Италии. Ныне я живу на первом этаже в другом округе Рима вблизи Латерана. Три дня назад из нашего дома выселили ремесленника, жившего на третьем этаже. Вся его семья оказалась на улице. При этом разговор короткий. Если задолжавший жилец запирается, то могут взломать дверь и вышвырнуть его или, если жильца нет дома, то в его отсутствие могут просто замуровать дверь. При этом все вещи должника и мебель остаются внутри, а сам должник остается в том, в чем утром вышел из дому.
Вообще цены и налоги сильно подскочили при нынешнем папе Иоанне XV, коий всех убеждает, что сии поборы нужны на случай обороны Рима от сарацин. Ныне все меньше простолюдины верят в сии увещевания, ибо уже ни для кого не является тайной, насколько разбогатело семейство ди Галлины Альбы, из коего родом папа. Но дабы совершенно не утратить цепь событий, но обрести ее вновь, верну читателя сей Хроники в год Господний 980, когда я покинул монастырскую школу.
В сей год была слишком засушливая весна, потом не менее засушливое лето. И явился голод, который прозвали Великим голодом, ибо длился он целых три года и охватил уже всю Европу. В какое бы королевство или местность ты бы не подался, всюду стенания, смерть и покойницкий дух.
Обрушилось бедствие сие на нас подобно казням египетским, и мир стал подобен эшафоту. Господу надоели людская подлость, взаимная ненависть, ложь и языческое идолопоклонство, кое выражается в поклонении деньгам, что даже здесь, в Риме у Святого Престола деньги делают все. И Он, в сердцах, отступив от утвержденного Им же самим милосердия и всепрощения, размахнулся полной мощью своей, не слишком прицеливаясь: пусть мы, люди, сами рассуждаем кому за что.
Уже через неделю после начавшегося Великого голода, желание есть, сосущее чувство голода становилось в разы надоедливее. Оно гнало слоняться по мрачному Риму в поисках еды. Но тогда еще находились те, кто мыслили себя вне гнева Божьего и пытливо старались обогатиться на бедствии. Я говорю о ростовщиках, кои бесстыдно брались торговать хлебом, извлекая его из своих амбаров и требуя за него непомерную плату. Но впоследствии и ростовщиков перемалывали суровые жернова гнева Божьего.
Иные делали другую ошибку – делились запасами с другими. Впоследствии щедрым дуракам не помог никто. Интерес к ним также быстро иссяк, как их запасы. Дружба бывает, но в сытые годы. В голод у нас в ходу иная мудрость: «если ты мне друг – накорми меня!» – собой, то есть. Нужно запретить себе всякое милосердие, дабы выжить. Лучше прослыть жадным и жестоким, но остаться живым. Надлежит иметь и деньгам счет строгий и помнить – сегодня пожертвованное, уже завтра будет потребно самому.
Когда все монеты были отданы ростовщикам, люди несли им всё, что имели ценного. Но, как правило, к этому времени ни у кого нет ни хлеба, ни крошки от него. К этому времени от голода изнывают и умирают сами ростовщики, сидя на своем золоте, нечестиво накопленном. И бедные, и богатые одинаково слоняются по мрачным улицам Рима, падают и умирают.
В церковь первое время ходили. Истощенные епископы и священники, вели литургии и читали проповеди. В это время даже в святой обители надлежало сидеть, поджав ноги, ибо по полу бегали крысы.
Поначалу церковь пыталась бороться с голодом, раздавая еду из своих запасов. Помню, как сам ходил к церкви святой Цецилии, где давали немного каши. Как-то я подошел, но, не имея с собой никакой посуды, протянул священнику свою калошу, кою снял со своей ноги. Он не отказался наполнить ее кашей и даже скрыл удивление. Я сел тут же, не имея сил отойти в сторону, и жадно хлебал из своей калоши кашу, выгребая ее пальцем из всех закоулков, заглатывая ее не переводя дыхания.
Скажу еще, что вскоре голод становится как бы неутолимым. Он словно накапливается, что уже через час после съеденной жидкой каши, вновь с тем же голодом вгрызаешься в зачерствевшую корку хлеба из последних своих запасов.
Вскоре уже начали есть вещи немыслимые: кору деревьев, глину, солому с полов и крыш, пропитавшиеся человеческим потом одежды. Я ел свои башмаки из воловьей шкуры, после коих меня рвало зеленой рвотой. Иные стали собирать помет животных и поедать его. Особенно охотились за коровьем, но его было трудно найти, а коров к тому времени не осталось.
Развилось трупоедство до того, я что поедали не только тела только что умерших родственников, но и крали их с амбаров, где они, сваленные в кучу, гнили, не дождавшись захоронения, кое в те дни было всегда массовым. Когда некому было уже и вывозить покойников из амбаров и хоронить их, они, забытые там, стали напоминать о себе гниением, что гниль с них сочилась из-под ворот амбаров и текла по каменным улицам Рима. Но покойницких дух почти уже не ощущался, ибо стал воздухом Рима, к коему все уже привыкли.
К тому времени, в церквях уже не велись мессы – некому было вести их и не было ни у кого сил их посещать. Да и о Боге тогда мало кто помышлял. Все мысли были охвачены голодом и страхом. Всюду валялись тела в ободранной одежде, исклеванные коршунами, гниющие под пеклом жары в мерзких и страшных позах.