Страница 55 из 116
Барон не был приглашён на премьеру, но счёл это досадным недоразумением. Он надел лучший костюм из серого шёлка и пышный пепельный парик. Если он не может увидеть Маттео в доме Катарины Майер, то увидит в резиденции губернатора. Вряд ли Стромберг решится на публичный скандал, чтобы не допустить на концерт одного из самых знатных аристократов Калина.
Но он ошибся. Стражи, охранявшие дворец, получили приказ не впускать барона Линдхольма и намеревались честно исполнить предписание. Они не смели прикоснуться к барону, но загородили вход своими телами и недвусмысленно взялись за эфесы шпаг. Гости графа, ставшие свидетелями унизительной сцены, возмущенно обратились к начальнику стражи, который вежливо, но твёрдо ответил:
— Прошу прощения, господа, я выполняю приказ губернатора.
Эрик клокотал от злости, понимая, что даже с боем не прорвётся через строй солдат. В глубине зала он заметил Томаса, который испуганно жался к лестнице и вытягивал шею, чтобы получше видеть происходящее. Эрик махнул ему перчаткой. Паж приблизился к распахнутой двери и просочился между стражниками на мраморное парадное крыльцо:
— Ваша милость…
Эрик отвёл его в сторонку:
— Ты можешь передать графу Стромбергу то, что я скажу? Дословно.
— У меня хорошая память, ваша милость.
— Тогда передай: «Если вы хотите неприятностей, я вам такое устрою, что чертям в аду станет жарко». Запомнил?
— Да. Господи, как подумаю, что из-за меня поссорились граф и барон, так сразу мурашки по всему телу! Это так волнительно! А вы скучали по мне? — Томас облизнул пухлые губы.
— Если я попаду внутрь, то дам потрогать свою скуку.
Паж просиял и убежал во дворец. Он вернулся довольный и шепнул начальнику несколько слов. Солдаты безмолвно расступились перед бароном, и тот, гордо вскинув голову, прошагал мимо них в сторону Белого крыла. Значит, Стромберг испугался скандала. Хорошая новость!
Огромное помещение с готическими витражами и полукруглыми стенными нишами всегда использовалось для проведения праздников. Звук поднимался под сводчатый потолок и, многократно отражаясь от стен, обрушивался вниз с необычайной силой. Музыканты, которых изредка приглашал губернатор для выступлений, очень любили этот эффект. В детстве Эрик развлекался, тихо произнося непристойности, которые послушное эхо разносило по всему залу, заставляя хохотать молодого в ту пору графа и такого же молодого барона. У Эрика защемило в груди — как всегда, когда он вспоминал любимого отца и его лучшего друга.
Сейчас ниши были украшены гипсовыми мужскими статуями, и зал неуловимо напоминал об Италии и её элегантных виллах, полных солнечного света и античных скульптур. Часть зала была отгорожена и представляла собой небольшую приподнятую сцену, закрытую роскошными малиновыми портьерами.
На авансцене выстроились вазы, наполненные цветами. Там были алые тюльпаны, свидетели страсти персидского царя, жёлтые нарциссы, бесконечно любующиеся своей мальчишеской красотой, лиловые гиацинты, рождённые из крови любовника Аполлона, и охапки белой сирени — благоуханной, как сама любовь. А «хвостики» у гипсовых юношей действительно оказались маленькими, зато круглились нетронутые тестикулы.
Воспоминание о юноше, лишённом того, чем могли похвастаться даже статуи, обожгло барона ощущением фатальной несправедливости. Ради Маттео он надеялся, что хотя бы часть скабрезных сплетен, поведанных старым музыкантом, была правдой. Сам он в эти сплетни не верил: ладонь слишком хорошо помнила безжизненность плоти.
Перед помостом в затейливом порядке стояли кресла: в первом ряду — три, во втором — пять, в третьем и четвёртом рядах — по несколько десятков. Барон усмехнулся, оценив попытку графа соблюсти феодальную иерархию в храме искусства. Как всегда, Стромберг жёстко придерживался правил.
Эрик вальяжно пробирался вперёд, останавливаясь поцеловать пальчики самым добродетельным и некрасивым дамам. Он выбрал кресло в первом ряду, по правую руку от Стромберга. По левую чинно сидела графиня. Он присел, небрежно распахнув фалды модного камзола, и закинул одну ногу на другую, разглядывая самописную программку концерта. Граф покосился на него, и барон, сладко улыбнувшись, склонил голову в знак приветствия. Ответив чопорным кивком, Стромберг отвернулся. Желваки перекатывались под туго натянутой кожей.
Когда вельможи устроились на своих местах, а немногочисленные допущенные слуги сгрудились в дальнем конце зала, Стромберг дал знак начинать. Тяжёлые малиновые занавеси раздвинулись, обнажив задник в виде синего ночного неба со звёздами и таинственной луной. Зрители захлопали, радуясь предстоящему развлечению. Легендарные кастраты ни разу не выступали в Калине, и все сгорали от любопытства.
Первым на сцену вышел Мазини в чёрном костюме, украшенном скромным кружевным жабо и манжетами. Он подошёл к старинному графскому клавесину — изящному расписному инструменту на гнутых ножках — и церемонно поклонился хозяину дворца:
— Позвольте представить вашему вниманию блистательного певца из Неаполя — синьор Маттео Форти!