Страница 25 из 116
После ужина, состоявшего из свинины, прошлогодней капусты и пива, Маттео извинился и ушёл к себе. Барон выждал немного и тоже попрощался с компанией. Отправился якобы в свою комнату, но на полпути свернул к лестнице и взбежал на второй этаж. Постучал — и Маттео сразу открыл дверь, словно ждал учителя или слугу. Увидев барона, он замер от неожиданности на пороге.
— Впустите меня, синьор Форти, если не хотите разговаривать в коридоре.
— О чём разговаривать? — озадаченно спросил Маттео, но всё же посторонился, пропуская барона в комнату.
Одинокая свеча горела на столике у кровати, окна опять были наглухо зашторены. Густой цветочный аромат пропитал небольшую комнату. Поблескивающий драгоценным шитьём камзол висел на спинке стула, а Маттео был одет в белую рубашку, аккуратно заправленную в узкие кюлоты. Эрик глянул вниз и убедился в отсутствии выпуклостей. Форти ничего не подкладывал в гульфик, хотя этим грешили даже щедро одарённые мужчины. Промежность кастрата напоминала женскую. Неудивительно, что плоть Эрика легко скользила там, где должна была упираться в естественную преграду, — а конкретно в тестикулы.
Он взял Маттео за плечи:
— Синьор Форти, я люблю вас! Я люблю вас страстно и мучительно. Я засыпаю с вашим именем на губах и просыпаюсь, сжимая в объятиях ваш бесплотный призрак. Вы появились из заброшенной крипты, как привидение, и набросились на меня с упрёками, что я нарушаю покой мертвеца. Но это вы нарушили мой покой! Я был мёртв до того, как узнал вас.
— Умоляю, барон Линдхольм! Пожалуйста, замолчите. Вы не должны говорить мне такое, это неправильно. Прошу вас, уйдите!
— Не гоните меня! Выслушайте и вынесите приговор, я приму его безоговорочно. Если вы прикажете немедленно покинуть этот дом, я подчинюсь, но прежде выслушайте!
Маттео кинулся к окну, словно ему не хватало воздуха, но смог справиться с волнением:
— Хорошо. Говорите.
Эрик перевёл дух. Игра началась. Его лицо пылало, он чувствовал прилив вдохновения и острого возбуждения. Подошёл ближе. Так близко, что Маттео смутился и отвернул голову, словно его обжигал идущий от барона жар.
— Ваш друг, который назвал меня безнравственным…
— Я не могу открыть его имя.
— И не надо! Он прав. Я дурной человек с дурной репутацией, — барон понизил голос, зная, как его мягкий баритон действует на людей. — Мне трудно в этом признаваться, но это правда. Я ложился с женщинами и мужчинами. Я внушал им чувства и обманывал их доверие. Я пользовался их слабостями, чтобы потешить самолюбие и утолить похоть. Я достоин презрения, синьор Маттео!
Маттео поднял глаза. Пламя свечи освещало одну сторону его лица — длинные чёрные ресницы, высокая гладкая скула, чувственный уголок рта, — и рисовало глубокие тени на другой. Эрик так залюбовался, что едва не сбился с мысли.
— Когда я вас увидел, то сразу же захотел сделать своим любовником. Вы не знаете, каким сильным и непреодолимым бывает желание, как трудно ему противостоять.
— Барон… — укоризненно прошептал Маттео.
— И тогда я напал, собираясь воспользоваться вашим беспомощным состоянием. Насладиться вашим телом, утолить свой мучительный голод. Но ваш удар меня отрезвил. До вас никто мне не отказывал, тем более простолюдины. И уж тем более, никто не посмел бы поднять на меня руку! Самые смелые могли разве что на боль пожаловаться, но и таких было немного. Все терпели. Но не вы! Вы затронули во мне что-то глубокое, затаённое. Вы разбили мне лицо, но прикоснулись к моей душе.
Маттео внимательно слушал.
— Я не понимал, что происходит. Впервые в жизни мне захотелось извиниться за своё поведение — и я извинился. Но этого показалось мало. Я подарил вам кафтан, продолжая испытывать чувство вины, но и этого мне было недостаточно! Я наблюдал за вами много дней, и мысли мои путались. Я не мог вас понять. Вы — не такой, как остальные люди. Сегодня утром, когда вы убежали в расстроенных чувствах, я обратился к одному… другу, и он поведал мне, что вы — кастрат.
— Поклянитесь, что не знали об этом раньше.
— Клянусь всеми святыми! — барон вполне искренне прижал руки к груди. — Если бы я знал, то не стал бы смущать ваше ангельское целомудрие. Вы мне верите?
— Я вам верю. Я рад, что вы объяснились. Я рад, что вы поняли невозможность…
— Увы, это ещё не всё! Даже узнав о непорочности вашего существования, я не могу справиться с желанием. Оно изнуряет меня днём и ночью. Я потерял аппетит и почти не сплю. Моя душа жаждет очищения, но тело жаждет запретного наслаждения. Сегодня я ходил к пастору впервые за много лет. Я исповедался и получил прощение. Но мне и этого оказалось мало, вы понимаете? Пастор сказал, что господь прощает меня, — не потому, что я раскаялся, а потому, что верую в него. Так почему же я не чувствую душевного облегчения?
— Боже праведный! — воскликнул Маттео и зажал рот ладонью.
— Помогите мне, синьор Форти! Помогите мне справиться с греховным влечением. Откройте мне свой светлый мир. Я хочу уважать самого себя, я устал быть грешником. Только такой человек, как вы, может меня спасти.
Маттео взял его за руку и жарко зашептал:
— Ах, если бы вы были католиком, ваша милость! Вы могли бы делами вымолить у бога прощение. Вас, лютеран, учат, что одной веры достаточно. Верь — и ты спасён. Но настоящая вера — католическая! Она гласит, что верить мало, человек должен поступками заслужить прощение, всей своей праведной жизнью. И вы… Вы, грешник, отринули ложную простоту лютеранской веры и сердцем почувствовали истинность католической. Ах, это настоящее чудо! Вы испытываете потребность служить богу, а пастор говорит, что этого не требуется. Как же вы получите прощение, если вам запрещено вымаливать его? Ах, будь вы католиком…
— Что сделал бы католик на моём месте? — спросил Эрик.
— Вначале — то же, что и вы. Ничего не зная о католичестве, вы избрали правильный путь. Вы раскаялись и извинились. Вы сделали ценный подарок — это доброе дело, которое вам зачтётся. Вы даже исповедались, хотя и не почувствовали облегчения. На этом для лютеранина возможности церкви исчерпываются, а для католика остаются молитвы, причащение, паломничество и раздача милостыни.