Страница 7 из 9
Литвинов, несмотря на свое категорическое неприятие нацизма, не был упрямым германофобом, не призывал к разрыву советско-германских отношений и в принципе не возражал против их вывода из тупика.
Показателен момент личного характера. Уже при нацистском режиме нарком неоднократно проезжал через Берлин, направляясь на чешский водолечебный курорт Мариенбад (сегодня Марианске-Лазне). В архиве сохранились его записки, адресованные полпредству, с просьбой встретить и оказать содействие при проезде через германскую столицу. Это был самый удобный путь. В апреле 1934 года Литвинов ездил на курорт лечить мучивший его бронхит{29}.
Вместе с тем в политическом плане для него главной и определяющей установкой, конечно, было достижение союза с Великобританией и Францией. Отношения с Германией, в том числе торгово-экономические, следовало поддерживать на приемлемом, но не высоком уровне. Иного нацисты не заслуживали. Вот как Литвинов сформулировал свою точку зрения в письме к полпреду СССР в Берлине Якову Сурицу в декабре 1936 года:
Я согласен с Вами также относительно нашей дальнейшей экономической работы в Германии, но буду, однако, теперь против того, чтобы львиная доля возможного нашего импорта на ближайшие годы была отдана Германии в ущерб другим странам. Нам незачем слишком укреплять экономически нынешнюю Германию. Достаточно будет, на мой взгляд, поддерживать экономические отношения с Германией в той лишь мере, в какой это необходимо во избежание полного разрыва между обеими странами{30}.
Подобного подхода Литвинов придерживался и в отношении других сфер двустороннего взаимодействия. Говорил, что в Германии не нужно открывать представительство Народного комиссариата здравоохранения и расширять с этой страной культурные связи, когда там у власти находятся нацисты{31}.
Возвращение к духу Рапалло в условиях существования в Германии нацистского режима Литвинов считал недопустимым: отсюда оставалось бы два шага до дружбы с гитлеровцами, что, собственно, и случилось после 23 августа 1939 года, когда бывший нарком, снятый с высокого поста, пребывал в опале.
Сталин отличался от Литвинова бо́льшей гибкостью, бо́льшим цинизмом и меньшей щепетильностью. Политическую и экономическую выгоду ставил выше всяких моральных соображений. 29 марта 1935 года, во время переговоров с приехавшим в Москву британским министром иностранных дел Энтони Иденом, он дал это понять вполне определенно: «Мы не стремимся к изоляции Германии. Наоборот, мы хотим жить с Германией в дружеских отношениях. Германцы – великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем. Этот народ нельзя было надолго удержать в цепях Версальского договора. Рано или поздно германский народ должен был освободиться от версальских цепей».
Естественно, были сделаны оговорки насчет того, что немецкие «формы и обстоятельства этого освобождения от Версаля таковы, что способны вызвать у нас серьезную тревогу» и потому необходим европейский пакт о коллективной безопасности, к которому могла бы присоединиться и Германия{32}. Суть от этого не менялась. Сталин не исключал сближения с Гитлером и зондировал британскую позицию. Ему было известно о прогерманских настроениях в правящих кругах Соединенного королевства и о готовившемся англо-германском морском соглашении[9].
Судя по всему, вождь не исключал различные схемы, которые могли вернуть Советскому Союзу статус великой державы, дать возможность вершить судьбы Европы и мира. С Великобританией, Францией против Германии – один вариант. Другой – не отталкивать Германию, приблизить ее, посулив слом Версальского договора, который в СССР изначально не приветствовали. Если в результате образуется «международный концерт» с участием Великобритании и Франции (наподобие того, который возник после Венского конгресса 1814–1815 годов), то тем лучше. Главное, чтобы Советский Союз играл в этом «концерте» такую же видную роль, как ту, что играла императорская Россия в «концерте» первой половины XIX столетия.
Последний сценарий на самом деле представлялся наименее вероятным: Великобритания исключала совместное участие с Советским Союзом в каком-либо международном объединении. Значительная часть британских правящих кругов проявляла прогерманские симпатии и инициировала политику умиротворения гитлеровцев, в рамках которой французы играли роль не ведущего, а ведомого.
Видным представителем этой политики был британский посол в Берлине Невил Гендерсон[10], славившийся своими прогерманскими симпатиями и ненавистью к СССР. В июне 1937 года он заявил советскому временному поверенному в делах Георгию Астахову: «Я не хотел бы ехать в СССР. Меня там, наверное, арестовали бы. Ведь я стою за дружбу с Германией»{33}. Когда в мае 1938 года в Берлин прибыл полпред Алексей Мерекалов, Гендерсон не потрудился ответить на его первый визит, что с протокольной точки зрения было «актом исключительной невежливости»{34}.
Астахов составил колоритный политический портрет британского посла, акцентируя германофильство Гендерсона. «Отношения его с немцами переходили грани дипломатического контакта. В дипкорпусе говорили, например, что он обращался к немцам с просьбой разрешить пользоваться садом министерства иностранных дел, чтобы там прогуливать свою собачку (здание британского посольства находится рядом с МИДом). Гендерсон играл активную и усердную роль в проведении политики англо-германского сближения, давшей свои плоды в виде мюнхенского соглашения. Приезды Лондондерри и Галифакса[11] (еще во время пребывания Идена в кабинете) прошли при его усиленном содействии»{35}.
Позиция Великобритании служила основным препятствием для осуществления любых планов советского руководства, будь то формирование системы коллективной безопасности или сближение с Германией. Гитлеровцы не собирались портить отношения с Лондоном. К тому же контакт с СССР означал для них своего рода идеологическое отступление, к которому они тогда еще не были готовы. В общем, было большим вопросом, удастся ли попытка придать импульс советско-германским отношениям и восстановить двустороннее сотрудничество. В конце 1934 – начале 1935 года такая попытка была предпринята по указанию Сталина и связана с так называемой миссией Канделаки.
В декабре 1934 года Литвинов сухо информировал Сурица: в Москве «принято решение принять предложение немцев о 200-миллионном кредите», но «только если немцы дадут товары по той номенклатуре, которая нас интересует»{36}. В том же письме сообщалось о приезде в Берлин торгпреда Давида Канделаки, которому Сталин поручил договариваться с германской стороной. «Новым торгпредом назначен наш торгпред в Швеции т. Канделаки… имеется в виду, что переговоры о 200-миллионном кредите поведет он»{37}.
Нарком не был в восторге от этого назначения, ведь миссия Канделаки носила не только торгово-экономический, но и политический характер. Такое решение уязвляло и отодвигало в сторону Литвинова, а вместе с ним и НКИД[12]. Однако поступок Сталина был по-своему логичен. Литвинова в Берлине воспринимали отрицательно, а в Сурице (который был евреем, так же как и нарком) видели его протеже. Вдобавок советская дипломатическая служба была проникнута антифашистским духом, и сотрудники НКИД далеко не всегда отдавали себе отчет в том, что при необходимости в Кремле могут «поступиться принципами».
29
Там же, л. 17.
30
АВП РФ, ф. 05, оп. 15, п. 106, д. 30, л. 36.
31
АВП РФ, ф. 05, оп. 16, п. 118, д. 45, л. 40.
32
Документы внешней политики СССР. М.: Политиздат, 1973. Т. XVIII. С. 249.
9
Заключено в июне 1935 г.
10
Посол Великобритании в Германии в 1937–1939 гг.
33
АВП РФ, ф. 06, оп. 1, п. 7, д. 67, л. 12.
34
Там же.
11
Лорд Чарльз Лондондерри, одна из центральных фигур «клайвденской клики» – группы влиятельных государственных и политических деятелей, выступавших за англо-германское сближение; Эдуард Галифакс – министр иностранных дел Великобритании в 1938–1940 гг.
35
Там же.
36
АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 98, д. 33, л. 46.
37
Там же.
12
Поскольку торгпредов назначал Народный комиссариат внешней торговли (НКВТ).