Страница 33 из 39
Зверь-Валет прищурил глаза, издав предупреждающий горловой взрык. Трясущиеся его руки попытались дотянуться до красного Дьявола, но тот, лавируя светом и ветром, ловко увернулся от них.
— Даже после того как моя долгая-долгая смертная жизнь завершилась, мой дух не впустили на порог отвергнувшего дома… Вечности, бессчетные вечности я скитаюсь между миром людей и миром незаконченных дел, вечности стыну посреди того и этого холода! Поэтому послушай… послушай меня, Валет… — старик, подступившись еще ближе, чуть склонился и зашептал почти по-доброму, почти по-отечески, небрежно пряча по рукавам едкую стылую скорбь. — Твой Создатель, в отличие от моего, даровал тебе шанс на выбор, дослуживается до которого отнюдь не каждый! Он даровал тебе вторую сущность и вторую живую жизнь! Если же ты сейчас не остановишься, если предашь его доверие — всё окажется тщетным! Раз и навсегда ты лишишься желанной столь многими бесценной свободы, и твой друг…
Выпада, подлого низкого выпада, старый Дьявол, продолжающий существовать по принципу угасающей, исчезающей из всех миров чести, не ждал.
Столб просмоленного кислотного пламени, вырвавшийся из раскрывшегося рта харкнувшего зверя, ударил в самую его суть испепеляющим ядовитым облаком, раздирая и дробя на отшелушивающиеся, отсоединяющиеся, разлагающиеся и растворяющиеся частицы.
Старик, вскинув беспомощные крылья, испуганной птицей взметнулся вверх, ревя, крича, извиваясь, корчась и стеная, пытаясь отряхнуться, сбросить с себя кострящийся полымень и спастись, но черно-зеленые языки продолжали жечь его, продолжали грызть и кусать, влеча медленную, слишком медленную мучительную смерть. Посох выпал из разжавшихся дряблых пальцев, крылья, поджавшись, обуглились, душа, пульсирующая в агонии, не могла, не умела, не хотела справляться со страхом настоящей неминуемой смерти, что собиралась стереть её из летописей вселенной уже навсегда.
— Глупый… же ты… щенок… И зачем я… только… связался… с тобой… — простонал, давясь словами и отказывающим голосом, скукоживающийся старик.
Пронесся над озлобленно таращащимся Валетом, с чьих губ каплями спадала огненная кислота, и, кое-как подчинив напоследок собственные каменные кости, тлеющей чахлой вспышкой бросился в открывшийся черный проход.
????
Тень старого Дьявола, мечась по коридорам испускающим дух подстреленным зверем, плакала. Боль жгла не знающей исцеления язвой, полученные раны сочились кровью куда более страшной, чем кровь красная и телесная. Он умирал, умирал безвозвратно, отжив свои долгие тысячи лет, скованные неприкаянным холодным сном…
Умирал, но перед смертью хотел сделать кое-что еще.
Оглушенный мукой, он уже не помнил, в каком из тоннелей погибал маленький юный пленник, столь светлый, что не в его праве было притрагиваться к нему прежде. Страх же не успеть, не справиться, не отыскать притуплял остатки пытающегося мыслить рассудка, заставляя бессмысленно и бесцельно биться об одни и те же стены, перепроверенные вдоль и поперек.
Было поздно, слишком-слишком поздно! Он не мог поспеть, не мог остановить обезумевшей черной бестии, не мог вернуть того безрассудного, но искреннего мальчишку, который почти-почти самого себя потерял…
Совсем рядом с Красным, нырнувшим в очередной непроглядный рукав, отозвавшись в пустоте холодным встрепенувшимся лязгом, звякнуло вдруг железо. Чей-то голос — тихий-тихий сломленный голос — прохрипел несколько несвязных расплывчатых слов…
Дьявол, ударив оголенными костьми едва подчиняющихся крыльев, задыхающейся алой тенью бросился туда.
Тай, оставшийся сидеть под мертвой решеткой своей темницы, бессильно погружаясь в очередной выкачивающий сон, испуганно дрогнул, разлепил ресницы: дверь, неотзывчивая старая дверь, сквозь которую он так и не смог, сколько ни пытался, пробиться, скрипя и скрежеща ворчливыми замками, отмыкалась. Один поворот ключа, другой, третий…
И вот, едва юноша, поскользнувшийся, упавший на спину, успел отпрянуть от неё, тяжко переставляя исхудавшими ногами и руками, дверь эта, раздраженно провизжав петлями, сдвинулась с места, отъехала…
Распахнулась.
Тай, скованный да пригвожденный, ждал, ждал и ждал, но никто не заходил внутрь, никто не заговаривал с ним, никто не протягивал ладоней, не поил отравленной лаской да такой же отравленной водой, вычерпывая взамен его собственные жизненные соки.
Не понимающий, боящийся, толкаемый в спину звенящими в ушах раздирающими криками, что совсем недавно прекратились, но остались блуждать искаженным эхом в лабиринтовых подземельях, он, поднявшись, стараясь удержаться на ходу, сделал нестойкий ватно-гипсовый шаг…
Затекшие конечности, тут же подкосившись, заставили вновь припасть к земле, калеча и разбивая гаснущее тело, прошитое морозным болевым узором до последней клеточки.
— Ва… лет… Валет… Милый мой… Ва… лет… — выкашляли, трясясь и не сходясь, обескровленные синие губы. На мутные глаза, некогда отмеченные дланью буйного смеющегося леса, навернулись непрошеные слезы.
Чудо, о котором не хватало смелости ни думать, ни просить, внезапно свершилось, осуществилось, пришло! Путь был открыт, оковы насланной ворожбы рухнули, Валет, где-то там сгорающий в пробирающей до костей агонии, мог, наконец, дождаться вымаливаемой подмоги, но он, никчемный горбатый глупец, не мог даже толком пошевелиться, не мог броситься на зов, не мог, просто-напросто не мог ничего!
Душа, запертая в гробу никак не желающей умирать плоти, яростно билась, бушевала, ломала крылья, плакала, клянчила у глухого и немого Создателя выпустить её на волю, только всё так же ничего, абсолютно ничего не происходило…
Пальцы, треснув в ногтях, сжались в слабые трясущиеся кулаки, а после, осатанело вцепившись в землю, стали пытаться подтянуть за собой всё остальное тело, медленным-медленным бесполезным мешком худо-бедно волочащееся по следу.
Хрипло вырыкивая слова никогда прежде не произносимых проклятий, ненавидя себя самого всей силой живой подгрудной птицы, угрожая немощному куску мяса и его же умоляя, Тай полз, полз и полз…
Пока, пробившись сквозь возведенную стену из желания скорой смерти, прочитав все до последней мысли и все до последнего чувства, ушей его не коснулся чуть насмешливый, но вовсе не опасный голос, тронутый сединой серой печали:
— Не стоит торопить её, мальчик… Не стоит торопить Смерть. Однажды ты узнаешь, что она и сама никогда не медлит явиться.
Тай, вырезанной из дерева марионеткой вскинувший голову и прищуривший полуслепые глаза, как ни вглядывался, видел поначалу лишь одну пустоту. Но потом…
Потом, решившись явить себя, из густого черного ничего стали проявляться постепенные очертания мерцающей да багровой рогатой фигуры, за чьей сутулой спиной кривились обрубки заживо истлевающих перепончатых крыльев…
Юноша, всем существом замерев, уставился на пришедшего к нему Дьявола распахнувшимися прояснившимися глазами.
— Не нужно бояться меня, мой мальчик… — шепнула, уловив знакомый и незнакомый одновременно взгляд, лишенная лица тень, осторожно, демонстрируя безоружные обнаженные ладони, тянущая к певчему соловью грубую когтистую руку. — Я здесь совсем не для того, чтобы обидеть тебя.
— Я… не… боюсь… тебя… — нинасколько не задумавшись, молвил в ответ юноша, и Дьявол, мягко заглянувший ему в душу, узнал: он не притворялся, не лгал. Светлая детская сущность, залитая трепещущим белым светом, действительно не ведала страха пред ним. Более того, умываясь высушенными росистыми слезами, она тлела честной жалостью, скорбью и незаслуженным состраданием. — Тебе… больно?..
Дьявол почувствовал, как несуществующего его рта коснулась странная, но сладкая улыбка.
— Нет. Нет… Мне не больно. Я просто умираю, малыш, — тихо отозвался он, притрагиваясь кончиками когтей к нежной коже измученного лика, и по щекам удивительного ребенка, раскрываясь бутонами диких роз, словно бы сами собой заскользили слезы: такие же красные слезы, как и дух растворяющегося старого Дьявола. — Не плачь обо мне, маленький несмышленый птенчик… — Руки, пока еще способные послужить, обхватили не сопротивляющегося юношу, отняли от земли, прижали к еле-еле осязаемой груди, растлевающейся пожирающим небытием. — Сейчас тебе должно сделать кое-что поважнее, чем сокрушаться о том, кто едва ли того стоит. Ты уж прости, что возлагаю это на тебя…