Страница 27 из 39
Щенок, подняв, а затем снова опустив уши, тявкнул, взвизгнул, взвился, попытался убежать, но, не сделав и полноценной пары шагов, упал навзничь; удавка, сильнее сжав челюсти, впилась заточенными зубьями в истерзанную плоть.
Щенок, конвульсивно задергавшись, принялся надрывно визжать, в приступе отупляющей паники суча и дергая костлявыми кровавыми лапами.
Когда дрожащие руки белобрысого ребенка коснулись рыжей свалявшейся шерсти — молодые, но острые зубы вцепились в одну из них, теребя, норовя раздробить проклятые кости. Но сколько щенок ни грыз захваченной конечности, сколько ни причинял человечьему детенышу боли — тот не убегал, не бил его, не кричал. По тоже исцарапанным щекам катились слезы, губы поджимались, тряслись, но мальчик, терпя, только стойко улыбался, приговаривая:
— Тебе ведь наверняка больнее, чем мне, глупый песик, вот ты и кусаешься, потому что не знаешь, как еще с этой болью справиться… Думаешь, небось, что я такой же гадкий и ужасный, как тот, кто так тебя обидел и оставил здесь одного… Но я не такой, честно. Я над тобой издеваться не буду. Только помочь хочу.
Щенок, прижав к макушке уши, обернул головенку, заглянул в мокрые, но светящиеся синие глаза…
И зубы, захлебнувшись придавленным виноватым скулежом, разжал.
Лес, застывший, укрывший их обоих тихим кольцом, молчаливо смотрел, как под холодными косыми струями маленький человеческий детеныш разрисовывал кровью собственные руки, ноги, пальцы и ладони, стремясь избавить найденного ничейного щенка от убивающей петли: прутик за прутик, один сгиб за другим. Прикушенные губы, слезы, смешанные с дождем, боль, с трудом позволяющая согнуть разрезанные до мяса неуклюжие пальцы…
Наконец, крохотный Валет распутал последний узелок, и щенок, переставший верить своей искромсанной песьей душой в спасение, приподнялся, переступил с лапы на лапу. Растерянный, обрадованный, он гавкнул, подполз на брюхе к мальчишке, лизнул розовым языком израненные ладони, заглянул снизу вверх в глаза…
И, коротко взвыв напоследок, заплетаясь, бросился прочь, рябым горящим пятнышком растворяясь в дебрях чернеющего к вечеру леса.
«Он сказал, что никогда не забудет тебя, — прошелестел внутри Валета мерный Отцовский Голос. — И он сдержал свое обещание…»
— Да… да… — опустив увядшие в прозрачной траве руки, прошептал выросший Валет. — Теперь я… помню… теперь я… по-настоящему узнал тебя, Леко. Что… — прервавшись, он запрокинул голову, расплывчато вопрошая у тысяч то угасающих, то наново проявляющихся звезд: — Что с ним стало потом?
«Погиб, — колышущим рябиновые ветви осенним ветром вторил Голос. — Через два дня после того, как он защитил тебя, родители тех детей нашли и застрелили его».
Видение леса, утопающего в сгущающейся ночи, померкло. Белая вспышка разошлась по расколовшемуся надвое небу и из неё стали пробиваться, набухая, ручейки методично скатывающейся вниз крови. Кровь эта вскорости заполонила собой всё — мелководными лужицами, тучными каплями, орошающими слезными брызгами…
Много-много после, напиваясь осушающей смесью из боли и скорби, Валет увидел длинные худые лапы, поджарое тело, свешанный розово-красный язык…
Леко, его Леко, брел, едва переставляя ногами. Его шатало, лапы то и дело подгибались; пес заваливался, падал, но, отыскивая последние крохи сил, захлебываясь бьющей пастью кровью, вновь поднимался. Пули, что сидели в его внутренностях, мучили страшнее, чем железная удавка в детстве, пули эти приближали смерть, остужали снежащей прямо в мясе, совсем не радующей порошей…
Улицы, переполненные брезгливо шарахающимися двуногими, сменились всё тем же парком из предыдущего видения. Зеленая трава в нём теперь чернела, гнила, деревья, печально постанывая, дарили бездомной собаке те тщедушные толики полупрозрачной ласки, на которые были способны их усыпанные иглами ветви…
Наконец Валет и Леко увидели старую-старую покореженную ель, что, приподняв осыпавшуюся макушку, прощально и печально стенала в ревущей ветрами провалистой вышине.
Пес, едва дотащив умирающее тело до забросанной палой листвой знакомой могилки, где уже когда-то прощался с незадавшейся с самого начала жизнью, бездыханный, упал на мокрую холодную почву.
Небо отозвалось гулким штормящим раскатом, соловые тучи, прочертившись блеклой молнией, разразились струями смывающих кровь слез…
Леко, преданный рыжий пес, спасенный человеческим детенышем, умер, вернув ребенку с добрым сердцем свой последний долг.
========== Сон четырнадцатый. Выбор ==========
— Что… что случилось потом?.. — еле-еле соглашающимися шевелиться губами спрашивал Валет, сквозь призму льющихся и льющихся слёз глядя на неподвижного мертвого друга, о существовании которого посмел вот так просто позабыть.
«Это не твоя вина. И не его вина… Не у всего, что случается, есть свое «потому что», — слушая мысли, но не слова, шептал полный усталости Голос.
Валет, стиснув бесплотные кулаки, смолчал, по-прежнему вглядываясь в испустившее дух окровавленное тело, терзаемое холодными жалами усилившегося дождя. В странных и словно бы несуществующих внутренностях его, слой за слоем наращивая броную зверью шкуру, разгоралась выходящая из-под контроля злость.
— Как ты… — наконец, решившись, задал он так долго терзавший душу вопрос, — как ты всё это допускаешь?.. Ты ведь должен следить, должен помогать тем, кто просит твоей помощи, кто нуждается в ней, кто заслуживает и вымаливает защиты! Тогда почему ты… Почему не предотвратил всего этого?!
Страх и благоговение, прогорев до горькой копоти использованной спичкой, покинули юношу: кроме злобы и тоски он не испытывал больше ничего.
«Не у всего есть свое «потому что»… — повторил бесцветный Голос, став тяжелым, как небесный зимний свинец. — Ничей путь не оканчивается одним миром, одной жизнью, одной смертью… Тебе ли не знать, дитя. Ты можешь упрекать меня, можешь считать, что за мной нет правды, но я всё равно не стану вмешиваться в участь живых. Я просто не имею на это права…»
— Не станешь вмешиваться в участь живых… — повторили, надрывно искривившись, иссиние губы Валета. Глаза, мутные и недвижимые, как заляпанное стекло покинутого собора, продолжали смотреть на собаку, постепенно переставая ту различать. — Тогда ответь мне, как… как он попал… туда…
«Так же, как и ты, дитя. Душа его не желала заканчивать пути, так толком и не успев того начать».
— Но ведь… Он говорил мне как-то, что был там всегда! Леко знает то место лучше кого бы то ни было еще, в этом не может быть никакого сомнения: я сам видел, сам пережил это чувство! Так как я могу поверить теперь, будто он очутился там незадолго до меня?!
«Тот Леко, которого ты встретил сейчас — не совсем тот Леко, которого ты встретил тогда», — туманным шепотом молвил мечущийся везде и нигде бестелесный дух.
— Не понимаю… Я не понимаю тебя!..
«Леко из прошлого — лишь малая часть того, кто отныне зовется его именем. Для тебя он Леко, потому что так помнит одна из душ, томимых в нём. Она помнит тебя, любит тебя и желает защищать и дальше… Но в огненном звере полно и иных душ. Ни одна из них не ведает, кто ты таков, ни одной из них нет дела до твоей судьбы. Нынешний Леко — есть слитая воедино стая всех брошенных бездомных собак. Если бы ты знал, какие терзания испытывает этот новый Леко! Один против тех, кто никогда не признает тебя… Он слишком слаб и не долго сможет сдерживать натиск других душ, что желают твоей погибели. Такой же погибели, что когда-то пережили они сами…»
— Но… но… Он же защищал меня всё это время! Он приглядывал за мной, он учил законам мира, в котором я оказался! Он… он даже подсказал, как можно выбраться из него…
«Ступив в черную воронку?» — полнящееся страданием смирение, просквозившее в Голосе, окончательно вывело Валета из себя. Закусив каемку губ, юноша поспешно отвел потемневший взгляд, не желая показывать, что чувствует его душа, но при этом твердо зная, что от обволакивающей присутствием Отцовской тени не получится спрятать ничего.