Страница 28 из 39
— Да, — коротко проговорил он.
«Ясно… Но скажи мне, дитя, правду ли он молвил тебе о трехглавой ведьме?»
Валет, готовый завыть от терзающей, полосующей когтями вдоль и поперек ярости, сутуло да угловато передернул плечами.
— Он сказал, что все три — одна. Ответ…
«Оказался неверным, я знаю. Но верного и не существует вовсе — ведьма есть и нет одновременно, равно как и место, куда ты попал, равно как и Леко, равно как и всё, что ты видел и продолжаешь видеть перед собой. Если допустить, что чего-то попросту нет, ни одно утверждение относительно него не может оказаться правильным, ты так не считаешь?»
Злость, самую малость отошедшая, отпрянувшая, схлынувшая, легла на темя придавившей к прозрачной земле растерянностью.
«Леко лгал и не лгал, дитя мое. Тот Леко, что хранил тебе верность, искренне хотел помочь. Но, вероятно, он и сам не знал, что в словах его нет и не может быть истинной правды».
Валет вновь вскинул лицо, прямо и стыло вглядываясь в сине-черные разводы накатывающего волнами междузвездного пространства. В груди по-прежнему билось, нарывало, пыталось напомнить о себе единственно-важное и позабытое, но сколько он ни старался узнать и освободить его, вскрыв старый ржавый замок — ничего, абсолютно ничего не получалось.
— Что случилось бы, успей я попасть в эту воронку? В черную воронку… Я бы погиб?
«И да и нет, — неопределенно прошелестел Голос, отлетая куда-то влево и на перестающий иметь имя перевернутый восток. — Но об этом я расскажу тебе чуть позже…»
Валет, слишком уставший от грызущихся внутри бесплодных попыток, отрешенно кивнул, только…
Кое-что ни в какую не складывалось, кое-что, засев за перепонками сердца и висков, убивало его, оглушало, наполняло вкусом холодного лесистого тлена.
— Ответь мне… скажи мне… объясни! Объясни, почему я не попытался уйти сразу?.. Зачем отправился к ведьме?.. Я знаю, что там крылось нечто важное для меня, я знаю, что просто должен был что-то сделать, но никак не могу ничего об этом вспомнить, никак не могу понять… Разъясни мне хотя бы это, Отец!
Незримый дух возвратился, хвостом утекающего ручейного времени коснулся щеки вздрогнувшего юноши, на миг переполнив готовящуюся погаснуть душу прощальными крупицами весеннего света да медового тепла…
«Хорошо… Я поведаю тебе об этом, дитя. Я поведаю тебе об этом…»
Валет не успел понять, не успел заметить, как вновь очутился среди залитых звездным светом черноземных полей. Почва их всё так же дышала не ощущаемой им самим влажной прохладой, подснежники мерцали крохотными бубенчиками, небо синело выплеснутой из вселенской бочки вечностью.
Храня драгоценное знание о том, что вот-вот на грани видимости должна появиться хрупкая сгорбленная фигурка, при одной мысли о которой душа заходилась болезненным плачем, юноша тревожно озирался по сторонам, в нетерпении отсчитывая утекающие мгновения…
И вот, наконец, глаза отыскали их — тончайший сгусток слабо тлеющего света и высокий костяной силуэт, следующий за тем по пятам.
— Ближе… — сбивчиво попросил взволнованный синезракий юноша. — Позволь мне увидеть ближе!
Тень Отца, ответив немым согласием, покорно подтолкнула его в спину, позволяя обернуться коненогим полуночным ветром, летуче гарцующим над бренной землей.
Взвившись, освободившись, завыв семью голосами семи незнакомых братьев, Валет, подстегивая себя хлесткими ударами танцующего по следу хвоста, помчался к затерявшемуся в темноте светлячку, чувствуя, что от сближения этого боль становится всё острее, острее, острее…
Ржавый замок внутри трещал, скрипел, стонал под когтями и копытами; огненный дракон, извергая пламя, плавил железо, раздирал алмазными лапами сдающиеся стенки почти-почти поверженной деревянной коробки…
Сгусток-светлячок вдруг, словно бы запнувшись, споткнувшись, приостановился, приподнял к нему лицо, и ветер-Валет, взревев песней бьющегося в агонии змея, сумевшего перед смертью раскрыть подчинившийся сундук воспоминаний, узнал его.
Тай, милый-милый Тай!
Бесконечно родной, бесконечно важный единственный лучик, единственная отрада, всё это время поддерживающая в нём жизнь, смысл, цель… Цель выбраться, вырваться, увести прекрасного принца прочь от боли и бед, показать иное небо, иные краски! Знать, что он всегда будет рядом, что тлеющая душа не позабудет, не отпустит, сбережет…
— Тай… Тай!.. Тай!
Вот для чего он отправился в логово колдуньи, вот для чего принял правила её игры, вот для чего погиб на её столе, так и не освободив драгоценного соловья! Вот для чего поверил Леко, вот для чего продолжал вставать и так неумело, неуклюже, но отчаянно бороться…
— Верни меня! — беснуясь, вскричал юноша, ударяя ветряными крыльями с такой яростью, что серые тучи, доселе толпящиеся на ленте окоема, забеспокоились, налились густой смуглой угрозой. — Верни меня к этой проклятой ведьме! Я должен спасти Тая, должен вытащить его оттуда, защитить! Я не позволю ей погубить его! Верни меня туда, слышишь?!
Создатель, бесплотный Отцовский дух, остался нем. Будто исчезнув, испарившись, он не отвечал на мольбы и приказы юноши, не реагировал, не давал даже намека на то, что услышал, придал значение, остался витать где-нибудь здесь…
— Верни меня обратно! Я молю тебя, я тебя умоляю!
Ветер, заходясь дождящим потоком брызнувших кровавых слёз, подстреленным оленем упал на колени, кланяясь, заклиная, шепча ледивыми губами полыхающие костром мольбы, и тогда Голос, наконец, сжалился, отозвался, пролился вновь.
«Смотри… Смотри внимательно, дитя…» — молвил он, и Валет, чью душу выпивали слезы, выходящие наружу соленой красной водой, слушался, смотрел.
Смотрел, как несчастный одинокий соловей, без сил припавший к земле, с тоскливой кукольной улыбкой любовался молчаливыми звездами. Смотрел, как, едва шевеля руками, укладывал на колени знакомую и вместе с тем незнакомую гитару. Смотрел и слушал, как ввысь уносились наполненные обрекающими рыданиями звуки, пока юноша, возлюбленный всей его потемневшей душой юноша, медленно-медленно умирал…
Смотрел, как сквозь древесный каркас мрачнеющего инструмента, извиваясь в кривых змеистых ужимках, проглядывало черное сморщенное лицо, нашептывающее заклятия вечной черной ненависти.
— Что… что это… такое?.. — обомлев, шепотом спросил Валет.
«Вещь из другого мира, что волей судьбы или же случая попала к этому ребенку…»
— Его… незаконченное дело…
«Да. Его незаконченное дело. Если бы он разбил эту гитару, как если и ты бы похоронил своего друга тогда, когда для того было самое время, ни один из вас не попал бы в Последний Край. Край некогда начатых, но так и не доведенных до завершения дел…»
— Но в таком случае… мы бы никогда не повстречались… с ним… — с горечью прохрипел сквозь сомкнувшиеся зубы Валет, собирая все силы, чтобы не думать о произнесенных только что словах.
Голос, качнувшись на невидимых ветках невидимых деревьев, не сказал ничего.
Рядом же с певчим соловьем, за спиной которого сидела, нескладно сгорбившись, Смерть, а на коленях испивала заканчивающуюся жизнь одержимая гитара, разорвав полотна ночнистого воздуха, развернулись новые холсты приоткрывшихся секретов: Тай, Тай, Тай… на каждом из них был Тай! Голодный, холодный, брошенный, одинокий и ненужный, со слезами в глазах и вымученной виноватой улыбкой, с бесконечной любовью в никому не подаренном сердце и удивительной душой, способной прощать все нанесенные обиды…
Его чудесный, любимый, несчастный Тай, не познавший в жизни ни дня радости, но тем не менее находящий в себе силы и желания для того, чтобы дарить эту радость другим, допевал свою немую песнь; глаза, прекрасные майские глаза, со смиренностью затухали, теряя былой солнечный блеск.
На рассвете, с приходом нежной розоватой дымки, одеялом окутавшей потеплевший мир, Тай, сомкнув веки, без чувств опал на иссушенную прошлогоднюю траву, провалившись в свой печальный даже в посмертии сон. Прокля́тая и про́клятая гитара нетерпеливо бряцала струнами, облизывалась проступившим черным языком, а на бледных губах сломленного юноши навек застыла едва приметная плачущая улыбка…