Кислород

Взгляд Джека, готового, если понадобится, рвать и терзать, хоть и мало представляющего, как в подобной ситуации получилось бы что-то такое провернуть, метался с мальчишки — мертвенно-бледного, нуждающегося в защите и выпитого, но на самую капельку переведшего дух — на стены и оконные дырки, чумазые имбецильные лица за которыми с воистину неприличной быстротой сменялись оголенными гнилыми зубами, налитыми злобой вытаращенными белками или стекающей по подбородку мерзотно-желтой слюной…

— Прямо-таки гребаное шапито гребаных уродов… — демонстрируя особенно пылкой особи, додумавшейся перевеситься через раму да протянуть в их направлении загребущую ногтистую лапищу, вскинутый средний палец, с перекосившим отвращением отплюнулся Пот, оскаливая зубы почти так же, как скалилась и рычащая, оставшаяся без ничего, провожающая мстительным блеском в тупых выпученных глазенках обломившаяся тварь. — Если бы хоть одна из этих скотин научилась вдруг — не допусти кто-нибудь добрый да прозорливый — бегать по воздуху, то, слово тебе даю, мальчик мой, сожрала бы не только тебя да меня, но еще и весь этот расчудесный катер, и я даже, вот чтобы мне прямо здесь сдохнуть, не преувеличиваю. Хотя, конечно, дабы защитить тебя, мне бы тоже пришлось перекинуться печальным каннибалом, лишенным чувства вкуса да замаранного достоинства, а мысль о том, чтобы вот это двуногое да двурукое говнецо сожрать, пугает меня почти так же сильно, как и мысль, в которой оно сжирает меня… Как ты, дорогой мой, к слову, себя чувствуешь? Продержишься еще немного или нам с тобой лучше побыстрее отыскать уединенное местечко, где мы сможем передохнуть?

Птенец, что Джеку не понравилось, с ответом торопиться не стал: повозился, поглядел, высунувшись из-за согнутого возле лица мужского локтя, по сторонам, ощутимо передернулся и, снова потянувшись к приштопанным капитанским оснасткам, ввёл заплетающимися полупрозрачными пальцами очередную жертвенно-турбинную симфонию, заставив судно, чуть поджавшее заузившийся косяк теплой парусины, опуститься еще метрами десятью ниже — прямо туда, где царила, моментально забившись в глаза, уши, рот да ноздри, ужасная выхлопная вонь, перемешанная со свободно шляющимися в ничейном пространстве летучими да газовыми взвесями.

— Что, скажи на милость, ты делаешь, маленький психопат?! Мне не нравится, как это пахнет, и не нравится, как выедает глаза! Ты хочешь, чтобы мы с тобой траванулись да ослепли, дурак?! — раскашлявшись так, будто взаправду вот-вот собирался задохнуться, наглотаться, захлебнуться тем, что навязчиво втекало сквозь поры, и протянуть длинные голые ноги, проорал, в сердцах прикусывая — чувственно так прикусывая, чтобы обязательно хрустнул нежный детский хрящ — мальчишеское ухо, Джек. — Я ведь даже не могу закрыть нам с тобой носов, потому что если сделаю так и разожму пальцы — мы тут же кубарем полетим вниз! Об этом ты не подумал?! Прекрати, пожалуйста, сходить с ума и верни нас туда, где мы только что были!

Четырнадцатый, тоже кашляющий, практически сгибающийся пополам в накрывающих хрипящих спазмах, стекающий тщетно пытающимися защитить глазную оболочку слезами, чихающий и першащий, тем не менее упрямо мотнул головой, едва не заехал Джеку макушкой по носу и настолько твердо, что можно было и не надеяться переубедить его чертово малолетнее капитаншество, рыкнул:

— Да, здесь воняет так, что и я готов издохнуть, но и что?! Этот смрад не настолько опасен, насколько все эти люди! Извини, но лучше мы побудем здесь, чем снова отправимся туда, где ты продолжишь выделываться и дразнить их, потому что додразнишься рано или поздно до того, что они и в самом деле выберутся из своих нор и всем скопом на нас напрыгнут. Мне… не кажется, что в их глазах было хоть какое-то осмысление относительно того, чревато это или нет, мы их просто бесим, они голодны и ненавидят нас, да и с чисто физической точки зрения они ведь вполне, ну… могут, к сожалению, до тебя и меня… добраться. Поэтому, пожалуйста, прекрати ныть: ничего страшного, если какое-то время подышишь этим дерьмом, с тобой не случится, Джек Пот. Успокойся и потерпи, хорошо? Я и так ведь… делаю, что… могу.

Джек, к такому повороту и вообще к тому, что недорощенный детеныш возьмет на себя смелость его отчитать, не готовый, рассеянно открыл и закрыл рот, с чувством кашлянул, едва не продрав в гландах забитую говном глотку. Недовольно ругнулся, обязуясь эту вот «я здесь и сейчас главный, мой корабль, мне решать» выходку в скором будущем припомнить, но…

Ни спорить, ни возмущаться, ни затыкать недокормышу рта не стал, волей-неволей признавая за тем верную правду.

Прижался, пытаясь остудить разгорающийся внутренний пыл, лбом и носом к раскалывающемуся стержню, наивно забывая о том, что желанного холода взять в том было неоткуда, зато хотя бы зажмуривая да относительно защищая щиплющие глаза, которые, впрочем, всё равно уперто отказывались подолгу оставаться закрытыми, всё равно подергивались, приподнимали ресницы, щурились, протекали разъедающими тусклыми слезами, но пытались таращиться — иначе становилось до того тошно, беспомощно и неуютно, что хотелось расшибиться в мясо да взвыть — на вспыхивающие и угасающие обломки окон, изредка пробивающихся сквозь заволокший с головой гадостный дым, на бесконечные антенны и сателлиты, кормящие внедренные в каждую захолустную каморку знакомые черные мониторы, на прекратившие отсвечивать да прозрачить стекла, измазанные в ядовитых испарениях и вездесущей многослойной копоти — а им ведь, оказывается, еще повезло и с квартиркой, и с этажом, и с тем, что оставшиеся в прошлом покинутые форточки вели в обыкновенную хлябную муть, а не в такой вот перегоревший трэшовый ад.

Иногда над макушкой, если получалось вовремя дернуться и заметить, промелькивали — когда начинал задувать ветер, расталкивая обступающую тучевую липкоту — точки да проплешины нетронутого отмирающего небокупола: вроде как пустого, не имеющего ни цвета, ни вкуса, ни запаха, ни даже определенного места и пространства, но оттого не менее серого, трухлого, прахового, напоминающего отсохшее, просушенное до кварцевой нитки, треснутое в прожилках стекло, попасть за которое не получалось ни извне, ни отсюда, где толпились да толкались согнанные в несколько соединившихся убийц-городов, ни о чём таком не задумывающиеся опустившиеся люди.

Одинаковые да безликие здания постепенно становились ниже да ниже, встречались реже, частота посадки и высадки повсеместно снижалась, свободного, срубленного под пустыри места становилось больше, но вместе с тем усиливалось, нажимая на виски мучающей болью, и давление загаженного до невменяемости неба — так, что совсем скоро Уинду пришлось снизить и без того придерживающуюся пройденного безопасного минимума скорость. Еще чуть погодя взятая высота, опять отбив прозвеневший мачтовый топ, неестественным резким углом — будто кто-то, кого косило и шатало на все четыре не уродившихся стороны, в сердцах да сослепу чиркнул всученным в руки тесаком — срезалась настолько, что и у Феникса, и у прекратившего отмалчиваться да меркнуть Джека получилось извернуться да с любопытством уставиться на крохотные фигурки внизу, тонущие в ревущих транспортных потоках: это были уже отнюдь не соты, а самая обыкновенная часть такого же обыкновенного города, где люди, как и сто, и двести, и пятьсот лет назад бродили до скотобойной работы и обратно, возвращались в свои хлева, лениво и отрешенно скапливались на углах да бордюрах, изредка куда-нибудь заходя, с кем-нибудь встречаясь, от кого-нибудь или за кем-нибудь носясь…

— Эй… Джек…

— В чём дело?

Мальчишка, ощущающийся до такой степени погрузившимся в себя, что трогать его представлялось чем-то абсурдно неуместным, позвал неожиданно, но приятно; Пот, охотно откликнувшийся и к тому моменту накрепко позабывший про недавний самонадеянно-седой инцидент, мягко потерся подбородком о теплое темечко, чутко вслушиваясь в колотящуюся в хрупком растерянном пульсе дрожь.

— Я… не знаю, в какую сторону нам держать… путь. Я запутался, я уже… совсем не понимаю, откуда мы прилетели и куда нужно направляться, чтобы убраться как можно дальше от того… места, я… никогда ведь нигде особенно не… бывал. Помню, что когда-то пытался отсюда уйти, но у меня ничего не получилось, я как будто… как будто постоянно натыкался на какую-то преграду, которую чувствовал, но не видел, и устроена она была так… странно, что когда я к ней приближался — она начинала отговаривать меня, отнимать решимость, говорила, что ничего у меня не получится, что за ней просто-напросто ничего нет, и я тогда… я разворачивался и возвращался обратно на покинутую свалку, я… Карта внутри меня говорит, что я движусь правильно, что если вообще двигаться хоть куда-нибудь, то куда-нибудь мы и попадем, но карта сбоит, не показывает мне ничего конкретного, нет ни одной указующей точки, и я понятия не имею, где… как… Не знаю я, как и куда вести нас, чтобы всё, что мы задумали… получилось. Я пытаюсь сказать, что мне очень жаль, но…