Кислород

— Он… док-тор… — по слогам, наползающим друг на друга да отгрызающим друг у друга же хвосты, выговорил он, глядя словно бы на Джека, а на самом деле совершеннейше насквозь. — Доктор, он… доб-рый… Он так… говорит. Всем-всем-всем… говорит. И… по-мо-га-ет. Это он тоже… говорит. Однажды под красной луной доктор встретил… маленького… мальчика, который был рыжим, почти как та самая… луна, а потом стал… белым, как сама… смерть. Доктор увидел его и… решил проэкспериментировать на нем своё… изобретение. Он сказал, что мальчик страшно болен, мальчик почти что неизлечим, и единственный способ спастись… от… ужасной… болезни — это принять от него новую руку и новый… глаз. Взамен того, который от него когда-то от… отня… ли. Мальчик, стоя перед лицом большой крематорной печки… испуганный мальчик, но… слишком глупый… к сожалению, поверил… ему; возможно, потому, что выбора у него не было, да и идти ему тоже было… некуда — кругом ведь творилась война. Изобретение, чего мальчик совсем… не ждал… прижилось, только вот потребовало за право быть и… остаться с… ним… слишком много чужой… живой… крови. Мальчику не понравилось это, мальчику не понравилось… там, мальчик не хотел отбирать ничью кровь и мальчик… мальчик сбежал… или, возможно, его просто выпустили за непригодностью… он не знает… не помнит… сам. Понимаешь, Джек, — это, последнее, было сказано уже совсем другим голосом: не разбитым, не дробящимся, а жестким, твердым и, что самое страшное, вполне самого себя осознающим, по-клоунски смеющимся, саркастическим, едким… Опять и опять больным. В красных глазах, разделивших агонический цвет ровно напополам, проявилась, приподняв змеиную голову, прокаженная осмысленная смиренность, уколовшая задохнувшегося Пота под сведенные угарным удушьем ребра. — Они уверяют, будто все на свете дороги рано или поздно приведут идущего обратно к его истокам. Это очень грустно, это, как мне всегда думалось, немножечко несправедливо, особенно, если идущий не хочет никуда возвращаться, но поспорить с этим утверждением, кажется, всё же нельзя.

Джек, и не хотящий на спятившего мальца, с какого-то черта решившего поведать ему свою историю именно сейчас, когда он ничего не мог сделать, смотреть, и вместе с тем не могущий и секунды прожить без того, чтобы не выцепить всклоченной седой макушки и не убедиться, что с тем пока всё в порядке и он всё еще здесь, рядом, никуда не девается и остается с ним, сцепил от бессилия зубы, с трудом подавив лезущее из груди черношкурое бешенство: наблюдать за тем, как глупый птенец продолжал вывернуто да наизнанку улыбаться, пока лицо его перекашивала дичайшая, едва ли сполна представляемая мужчиной боль, было тем больше невыносимо, чем меньше ступенек у них оставалось впереди.

— И что же случится с этим мальчиком тогда, когда не знающие жалости дороги приведут его к оставленной колыбели…? — вылинявшим мертвым голосом спросил он, полупрозрачно вглядываясь в подернутые ржавой пленкой, отведенные в сторону, с концами прекратившие его узнавать да помнить глаза. — Он выживет, повстречает кого-нибудь, кто поможет ему спастись, захочет отомстить, или…?

— М-м-м… — Четырнадцатый чуть запрокинул голову, оголил белые — во всяком случае, куда белее, чем у того же Пота — зубы, рисуя не то одуревший звериный оскал, не то новую пошатнувшуюся улыбку. — Так не совсем честно. Это слишком сложный вопрос, Джек. Но, наверное… наверное, мальчик не захочет мстить, да и вряд ли на его пути отыщется тот, кто сумеет его оттуда зачем-нибудь… вытащить… К чему бы это вообще, правда…? Добрый же доктор будет рад, так сильно рад увидеть потерянного было мальчика, что, обняв его за плечи, обязательно приведет в такую же добрую лабораторию, из которой тот — я имею в виду тот «тот», которым он после старой доброй операции стал — когда-то и вышел. А потом…

Договорить он не успел; сторожевая тварь, идущая во главе их небольшого инквизиционного отряда, позывом закашлявшего помехами рупора отдала команду остановиться, не двигаться с места и ждать, следом за чем впавшие в полоумие перепуганные люди заволновались, обдали рокотом нарастающих, теряющих самообладание голосов, до которых, кажется, как никогда ясно стало доходить, что путь они прокладывали последний, билета назад не сулил никто, и пусть и загаженный да зараженный, но всё еще такой живой, такой прекрасный кислород они, скорее всего, вдыхали здесь и сейчас в свой ужасающий прощальный раз.

Скотозагонная площадка, на которой их остановили, одернули, будто безмозглую свинарную дрянь, была настолько узенькой, меленькой и попросту крохотной, что собравшиеся, вынужденные вплотную друг к другу прильнуть — путь назад им моментально отрезали, выстроив за спиной блокаду из нескольких охранников, обнаживших токовые палочки, — едва не разрывались по швам, спрессованные потной и липкой, кричащей да кишащей животной давкой, что пыталась сломать кости, заползала по обнажившимся нервам в кровь, заставляла неволей хотеть проблеваться, когда по коже елозили чужие — сухие или влажные, помочившиеся — гениталии, ягодицы, груди, губы и животы, напоминающие на привкус забившихся в ноздри гнилых опарышей…

Затем же некто, кого отсюда не было видно, но кто смотрел на них как на ладони, презрительно кривя уродский обрюзгший рот, зажег одним нажатием громыхнувшего рычага просверленные в потолке прожектора, ударив по потерявшим видимость глазам обескуражившим и болезненно-белым измывающимся светом.

Всеобщий обезумелый гвалт от этой треклятой выходки усилился, вполз в уши нарывающим взрывом, довел до помешательства и пропущенной сквозь пальцы способности трезво сориентироваться; понимание того, где и для чего они находились, резко ушло, рассудок покачнулся, мозг расплавился и впаялся в черепную коробку, почти-почти уговорив обхватить голову трясущимися руками да жалобно согнуться пополам в тщедушной попытке от всего этого гребаного ада заслониться.

Джек уже практически сделал это, Джек практически подчинился, вверяясь тому, чем давно страдали все вокруг него, когда рядом, воткнув между животом да грудиной остановивший невидимый штык, с презрительным рыком прогрохотали створки открывшихся железных дверей, пискнул сенсор отключенной сигнализации, зашумел выбравшийся наружу невыносимо-кипяченый пар и чей-то неживой голос, льющийся оттуда же, откуда продолжал и продолжал лупить ненавистный свет, сонно проговорил:

— У нас всё готово! Можете их запускать.

Джек, не успевший ни очнуться, ни запихать на дно желудка поднявшуюся по пищеводу просмоленную рвоту, почувствовал, как некая безликая мразь, до того себя потерявшая, чтобы поверить, будто впереди будет хоть сколько-то лучше, нетерпеливо и раздраженно толкнула его в спину, как живая толчея, взволнованно завозившись, навалилась, подкосила ноги, заставила насильно, практически не перебирая конечностями, тронуться навстречу несчастной дожидающейся двери, откуда всё лилась и лилась выжигающая белая светлынь…

— Потом, я думаю, мальчик тот просто… умрет. Пш-ш-ш — и всё; смерть — она ведь далеко не такая долгая, трагичная да слезливая, как они о ней почему-то говорят… — уже там, на грани и страшном переступленном пороге, прошелестел рядом с перекосившимся Джеком неживой голос втекшего внутрь тоскливого Четырнадцатого, а затем голодные створки, облученные тихим сиянием обманчиво ласковых желтоватых ламп, поглотили новую порцию прибывшего корма, с остервенелым скрежетом захлопнув за тем запертую на шифрованный замок мортуарную дверь.

☣☣☣

— У доктора всегда был при себе запас того, что он называл «развлечениями», — пусто произнес Феникс, всё так же глядя сквозь Джека, словно тот успел невесть когда сдохнуть и вернуться на прежнее место копирующим, но не совсем плотным призраком, на белую инкубационную стену. Голос его был низок и непривычно хрипуч, глаза — в белене и заслонившем расширившийся зрачок тумане. Стены, на которые мальчик неотрывно смотрел, отливали похожим на его волосы стерильным хромом, моментами слепящим замученные глаза, а решетки, понатыканные попросту везде, стояли, вероятнее всего, за просто так, по одной лишь старой памяти или привычке — никто из тех, кого забрала в мертвую лабораторию несчастливица-судьба, уже и не пытался никуда из той деться, оставаясь покорно сидеть в приютившем углу да, раскачиваясь, дожидаться пронумерованного выхода на бис.