Порочный круг

— А не слишком ли щедрое предложение? — с недоверием вопрошала Нора. — За какого-то дурня, возомнившего себя наемным убийцей, прямо-таки единственная возможность выиграть войну… если верить тебе самому, колдун. Либо ты себя не ценишь… либо имеешь еще какой-то скрытый интерес. Я права?

— Пожалуй, глупо отрицать… но да, — отвечал чародей, — в королевстве у меня есть враги, и это не Святая инквизиция. Не только она, во всяком случае. Мне необходима королевская поддержка против них. В том числе дворянский титул.

— О! Другой разговор! — радостно воскликнула Нора с видом ребенка, отгадавшего якобы сложную загадку. — А губа-то у тебя не дура, колдун. Ага.

— Собственно, за поддержкой и титулом я вначале и обратился к Альбрехту Третьему. И потому ввязался во всю эту историю. Но теперь понимаю: от нынешнего короля Нордфалии мне защиту не получить. Он и сам-то себя не слишком способен защитить. Вот и приходится искать поддержки… уже на другой стороне. Понимая, что от вашего высочества получить ее будет больше шансов.

— Вашего величества, — здесь не удержалась и поправила его Нора, — как высочество я помочь тебе ничем не могу. Но вот заняв трон…

Затем, хлопнув в ладоши, подвела под разговором черту:

— Значит так. Вот мое предложение. А других не будет. Твоего человека я пока придержу у себя. Но как только до меня дойдет слух о внезапной смерти его никчемного величества, я отпущу твоего горе-убийцу на все четыре стороны. Что до остального…

Нора вздохнула, не то мечтательно, не то с грустью.

— Титулом одарить и все такое прочее я смогу только когда сяду на трон, — молвила она, — стану величеством, не высочеством. Надеюсь, это ты понимаешь? А раньше — никак.

На том порешили и расстались. Нора — внутренне торжествуя от обретения нового союзника и лишнего козыря в борьбе за престол. Тогда как мастер Бренн — несколько удрученно.

Расстались вечером, за которым, как водится, пришла ночь. И тогда Норе поневоле пришлось вспомнить простую истину. Что лучший способ рассмешить Всевышнего — рассказать о своих планах.

11

Именно этой ночью прорвался очередной нарыв в Преисподней. Прямо под тем местом, где встало после битвы войско герцога Одербургского после победы над ратью короля. Воины отдыхали после боя, праздновали победу, знакомились с пополнением — присоединившейся к ним толпе оборванцев да жителями едва избежавшего гибели городка. И не знали, что гной-Скверна уже хлынула вверх, к земле. Затопляя место недавнего сражения, могилы их боевых товарищей да кладбище возле городишки.

Около полуночи, когда почти весь лагерь уснул, первые мертвяки поднялись на ноги и не спеша зашагали к стоянке одербургского войска. Почему-то именно оно привлекло умертвий, пробужденных Скверной. Хотя понятно, почему. Именно там они почуяли больше всего живой плоти поблизости — такой желанной для мертвяков, терзаемых адским голодом.

При себе эти первые из сделавшихся ходячими трупов имели мечи, а облачены были в доспехи. Ведь погибли на поле боя. Что теперь давало им кое-какие преимущества в предстоящей схватке с живыми. Точнее, в охоте на них.

Да, на ходу доспехи скрипели и лязгали, передвигаться в них неслышно не было никакой возможности. Но даже шум, издаваемый этими железками, часовые в лагере одербуржцев не смогли истолковать и оценить правильно.

Было понятно, что к лагерю кто-то шел, и не один. Но кто это мог быть в темноте и без факела? Точно не человек, решил, по меньшей мере, один из часовых. А значит, опасаться вроде как некого.

Что до нежити и порождавшей ее Скверны, то в горах она людям почти не досаждала. И теперь за это преимущество кое-кто поплатился.

Один взмах меча, другой — шедшие в авангарде мертвяки, не успев протухнуть, простейшие навыки обращение с оружием тоже сохранили. Часовые пали один за другим. И даже тем, кто успел заметить присутствие умертвий в доспехах рыцарей Нордфалии, на большее времени не хватило. Ни тревогу поднять, ни, тем более, попробовать отбиться, жизнь свою спасая. Нежить умела быть расторопной, когда ей требовалось.

Покончив с часовыми, мертвяки в доспехах двинулись дальше, вглубь лагеря. А за ними, откапываясь из могил, уже шли следующие ходячие трупы. Сохранившиеся куда хуже, но тоже опасные.

Так что вскоре лагерь стоял на ушах — и часа не прошло.

То, что при свете дня было единым, слаженным, а главное, победоносным механизмом под названием «войско», превратилось просто в толпу грубо разбуженных людей — частью пьяных, частью усталых. И не сразу даже понявших, что происходит.

Никто никем не командовал. Даже не пробовал командовать и как-то организовать людей. И теперь каждый из них оказался сам за себя.

Кто-то носился по лабиринту из шатров, точно вспугнутая курица. Кто-то спросонья пытался отбиваться от гниющих трупов, пробужденных Скверной. Кто-то кричал, не то зовя на помощь, не то от боли.

Что-то, разумеется, загорелось — причем сразу в нескольких местах. И теперь огни пожаров освещали сцены паники, хаоса и смерти. Сцены, напоминавшие Преисподнюю, как ее принято было представлять со слов проповедников и изображать на гравюрах. И неуместные в мире живых.

Но самой острой приправой к этому жуткому блюду стали мертвяки, пришедшие с оружием и сохранившие доспехи. Словно павшие рыцари Нордфалии воскресли, чтобы отомстить убившим их врагам. В темноте же, чуть нарушаемой светом факелов и отсветами пожаров они выглядели вовсе воплощением кошмаров.

Освальда нападение мертвяков застигло там же, где он обычно находился последние дни. В одной из обозных телег, связанный и беспомощный. Шум и крики разбудили его. И теперь он тоже кричал, обращаясь к пробегавшим мимо него людям. Хвала Всевышнему — живым.

— Эй! Освободите меня! Дайте мне меч! Я тоже хочу сражаться с этими тварями! Я ненавижу мертвяков, как и вы!

Что на лагерь напала именно нежить, вор понял по возгласам одного из одербуржцев, оказавшегося неподалеку. Прежнее ремесло приучило Освальда быть внимательным, обращать на все внимание, выделяя главное. А слух сделало острым, как у лесного зверя.

— Клянусь, я не сбегу! Развяжите! Дайте мне меч!

Но… не меньше десятка одербуржцев успели промчаться мимо, и ни один даже не остановился. Даже внимания не обратил на его отчаянные просьбы. До чужака ли, когда приходится собственную шкуру спасать. Тут не всегда о боевых товарищах подумаешь, не то что о каком-то пленнике.

Наконец крики Освальда заставили остановиться одного из воинов герцога. Уже немолодого и оттого не бежавшего, но передвигавшегося быстрым шагом. А может, этот одербуржец был из командиров. И пытался не столько удрать, избегая алчных рук и ртов умертвий, сколько навести в лагере хоть какое-то подобие порядка. Объединить усилия отдельных бойцов, чтобы отбиваться вместе, а не каждому по отдельности.

Как бы то ни было, а мимо пленника этот немолодой вояка просто так не прошел. Но отработанным движением выхватил боевой нож из ножен и… нет, не прирезал Освальда, чтоб не мучился. Хотя вор в тот миг аж сжался весь, именно этого и ожидая. Но, взмахнув разок, другой перерезал веревки.

— Ах-х-х… благодать! — воскликнул вор, слезая с телеги и разминая конечности. — Благодарю…

— Не стоит, — сухо и без тени дружелюбия ответил ему одербуржец, — оружие подберешь себе сам. Для тебя у меня даже иголки лишней не припасено, уж прости. И помни: ты поклялся сражаться и не сбегать. Я слышал.

— О чем разговор, служивый, — молвил Освальд, стараясь, чтобы прозвучало это с дружелюбной веселостью, а не елейно или издевательски.

А про себя подумал, уже пробираясь между шатрами и смотря себе под ноги в поисках оброненного кем-то меча: «Сражаться — это, пожалуйста. По мне лучше сражаться, чем просто погибнуть. Но еще лучше не погибать, а остаться в живых. В остальном же… в хвост и в гриву я не сбегу. Уж теперь-то, когда все так удачно сложилось… для меня, а для вас — наоборот. А тебе, служивый, наука. Столько лет прожить — и поверить клятве вора! Человека, которому нечего терять. А значит, и клятва его ничего не стоит».