Страница 25 из 75
Напротив, мы его любим. И прежде всего, любит его наш величайший император, который относился к нему как к святому отцу, часто склонял пред ним голову и почтил его, как вы все знаете, величайшими почестями.
Но он боялся, как бы не распространилось его учение, чтоб он сам не явился руководителем чужого нечестия.
Ибо если приемлей пророка мзду пророчу приимет (Ев. от Матфея, гл. 10, стр. 41), то и наоборот принявши нечестивого приимет наказание за нечестие, и прежде всего патриарх и царь. Ибо первый передаст заразу всем и погубит всю паству, второй же, обязанный удалять еретиков, какой даст ответ нелицеприятному Судии?
Он хорошо знает, какое наказание полагается по закону за такие преступления; поэтому и я, опустив большую часть законов и канонов и приводя только кое-что из обоих сборников (свода законов и номоканона), уясню вам, что многие законы воспрещают следовать подобному учению и грозят строгою карою преступающим этот закон, и что владыка, занимаясь гнусными священнодействиями, преступил те и другие законы.
Государственный закон запирает двери исповедующим враждебные нам догматы, а владыка, растворив запертые двери, дал дорогу пагубному течению, и чуть было не была потрясена вся церковь, потому что извне проливались реки, а изнутри бил патриарший источник пагубных догматов. Вот что приказывает закон архиерею (не принимать в церковь еретиков), нам же приказывает не допускать его присутствия в церкви.
Тот же закон приказывает сжигать сочинения Порфирия, а великий владыка, найдя какое-нибудь его сочинение на половину сожженным и скрытым под золой, внимательно читает его; что уничтожил огонь, то он оживил, возобновил всю его книгу и вновь ввел у нас вакханалии, оргии, мистерии, всякое сплетение демонов, так что нам понадобилось второе сожжение, чтобы были уничтожены сочинения нового Порфирия.
... Закон считает преступниками осмеливающихся думать по-эллински, а светило православия старается вновь собрать рассеявшиеся эллинские глупости и сам первый совершает и другим открывает таинственные священнодействия.
Теперь же я перехожу ко второй части своей речи, к обвинению его в тирании.
Итак, обвинение в ереси нами выполнено.
Так как мы обвиняем этого мужа в тирании или оскорблении величества и выше в кратком перечне (преступлений патриарха), служащем вместо введения к нашей речи, мы поставили это обвинение вторым, выясним и это и обнаружим это пред всеми вами. Я думаю, вам всем это хорошо известно, и нет никого ни эллина, ни варвара, ни образованного, ни необразованного, ни члена синклита, ни духовного лица, кто не знал бы, что архиерей тогда превзошел всех тиранов, переступил границу всякой наглости, пренебрег всем священным, дошел до полного презрения всего святого.
Но чтобы речь шла по порядку, я хочу напомнить вам, в каком положении были тогда дела, чтобы вам были ясны все подробности прошедших времен.
Волновалось тогда, как вы знаете, государство Ромейское, как бы среди обширного моря противоположных течений, среди волн и ветров, а кормчий не вполне овладел искусством управления – употребляя снисходительные для него выражения – и всемирное судно чуть было не погрузилось море с людьми, если бы Бог не даровал делам чудесной и неожиданной перемены.
Случается, обстоятельство весьма удивительное, и другого подобного ему я не нахожу, сколько ни ищу.
Ибо так сказать все военное сословие и древняя знатная часть, несущая военную службу по наследству, и те, из которых комплектуются лохи по набору, получившие начальство над войсками и солдаты, все они, восстав как бы по сигналу в обеих частях вселенной, с ненасытным рвением и неудержимым бегом сбегаются к одному и тому же лицу, стоящему над всеми и выше всех, для прославления, которого нет достаточных выражений, который стоит выше всего, который превосходит все остальные блага.
Я знаю, что вам всем известен этот муж, и потому вы не удивитесь, что я ничего больше о нем не скажу, ибо я теперь собрался не восхвалять, а, как видите, обвинять. Буду продолжать свою речь.
Подобного движения не было в прежние времена и, думаю, никогда не будет; никто не являлся таким избранным (для царской власти) и на много превосходящим других в царственной науке (науке управления), которую я считаю искусством из искусств и наукой из наук.
Когда таким образом все реки, все источники, отовсюду текущие потоки слились в великом море – я разумею величайшего императора, - столица находилась в затруднительном положении, все были встревожены случившимся и относились к царю подозрительно.
Когда же он собрал небольшое войско из оставшихся ему верными и побудил к войне некоторые западные народцы, с обеих сторон становятся друг против и возгорается жестокая война.
Одного царя достаточно для победы над неприятелем, он побеждает, но умеренно пользуется победой, не губит взятых в плен, не делает пленниками побежденных, но как оторванные и больные члены соединяет их со здоровыми.
За это преклоняется пред ним столичный народ, издали венчает на царство и, всячески прославляя, призывает громким голосом.
Ничего нет удивительного, что по виду управлявший тогда царством, находясь в крайности, принимает по совету своих лучших советников разумнейшее и безопаснейшее решение приобщить к управлению того, кого Бог предназначил для безраздельного царствования и таким приобщением сделать свою державу сильнее и крепче.
Нет ничего удивительного, что решение это получает силу, и является новое решение послать послов (к Комнину).
Дело доверяется трем лицам, и действительно лучших людей нельзя было бы найти при всем желании.
Царь доверяет им говорить за себя и дает письменные документы. Они вместе уходят и вместе приходят к властвующему (Комнину).